— Понятно. — Эол вдруг понял, какую он глупость сморозил с этим фильмом. Ведь можно же было предвидеть. И тотчас краска стыда залила его лицо — ведь он снимал не ради Канн и Венеций, а ради памяти тех, кто там воевал, кто погиб или остался покалечен. Ради своего дядьки Николая Гавриловича Незримова, чудом оставшегося в живых в том морозном аду.
— Ну, выше нос! — толкнул его Герасимов. — Решили тебя утешить.
— Да?
— Знаешь такие стихи: «Старый мир из жизни вырос, развевайте мертвое в дым! Коммунизм — это молодость мира...»
— «И его возводить молодым», — закончил Эол. — Маяковский, кажется.
— Не кажется, а Маяковский. Есть проект создания совместного советско-китайского фильма, теперь уже к новому юбилею китайской компартии. Условное название: «Молодость мира». Идея такова: участники первого учредительного съезда были в подавляющем большинстве молодые люди, такие, как ты сейчас. Тебе двадцать пять?
— В конце года исполнится.
— Мао Цзэдуну тогда примерно столько же было, многим другим и того меньше. Усекаешь?
— У меня, кстати, двадцать пятого декабря день рождения, а у Мао двадцать шестого, — усмехнулся Эол.
— Ну вот видишь! Все карты тебе в руки плывут, любимец богов! Короче, хотят, чтобы и фильм создавался молодыми советскими и китайскими ребятами. Ты — в числе главных претендентов. И ты уже ездил тогда со мной в Китай.
Его утвердили, и он отправился в Поднебесную вместе с Матадором и оператором Касаткиным, который уже работал вторым при Рапопорте на съемках «Пули». Вероника решила рожать только дома и поехала в Новокузнецк к маме.
Вообще говоря, с началом беременности отношения у них с Эолом как-то пошатнулись. Ника стала капризной, все ей не так, появилось обжорство, а следом стала развиваться полнота. Сильно разругались они, когда посмотрели «Дорогу» Феллини, и она вдруг заявила:
— Вот как надо снимать.
— А я что, хуже?
— Не хуже... Но согласись, Незримов, что это высший пилотаж.
Сказанное и тон взбесили Эола. «Дорога» произвела на него сильнейшее впечатление, но чем Феллини настолько уж сильнее его, он не понимал.
— Не называй меня по фамилии! Я же не зову тебя Новак.
— Я что, виновата, что от твоего имени нет уменьшительных? Как прикажешь тебя называть? Эоля? Эолушка? Давай ты покрестишься, тебе присвоят нормальное имя...
— У меня очень даже нормальное имя! И не надо мне ничего другого присваивать, понятно?
— Ты чего визжишь так на всю Ивановскую?
— Визжу? Выбирай слова-то!
Тогда она в первый раз умотала в Новокузнецк, пришлось за ней ехать, мириться. Вообще она была хорошая, но иной раз будто кто-то другой в нее вселялся, и этот другой никак не мог нравиться Эолу. А тут еще это чересчур долгое воздержание, Вероника с первых же дней беременности очень боялась потерять ребенка. «Да, Эол Федорович, следует признать, что ты не очень-то влюблен в свою жену», — горестно сказал он сам себе после того, как в Китае случилось с переводчицей. Случилось и замутилось.
— Меня зовут Цзин Шу, можете просто звать Зиной.
— Зачем же? Так красиво — Цзин Шу... Будто звякнули в колокольчик и тотчас поставили его на мягкий бархат.
— Очень поэтично, товарищ Эол. Сразу видно, что вы творческая натура.
И с самого знакомства как-то само собой началось. Через неделю они уже впервые целовались, а еще через несколько дней Незримов корил себя за несоблюдение супружеской верности. Терзался, но остановиться не мог, уж очень хорошо ему было с Колокольчиком, как иногда ласково называл он свою переводчицу, миниатюрную, нежную и очень ласковую. Она бы никогда не посмела сказать ему, что какой-то режиссер снимает фильмы лучше, что у кого-то высший пилотаж, а у него пониже, у кого-то гуще, а у него пожиже. И, вспоминая тот разговор после «Дороги», Эол находил себе оправдание.
Цзин Шу ничего от него не требовала, не утомляла разговорами о том, чтобы он развелся с женой и женился на ней. Оказалось, в Китае к этому относятся легче, ведь и сам Великий Кормчий постоянно меняет любовниц, все об этом знают, и никто ничего от него не требует.
В Шанхае молодым советским кинематографистам предложили для начала получить некое образование — изучить китайскую историю, язык, иероглифы, и все трое охотно согласились, ведь это так интересно, да и необходимо, чтобы фильм получился достовернее. Язык Эолу никак не давался, хотя иероглифы он рисовал с удовольствием. И особо внимательно изучал историю. Для съемок фильма китайская сторона захотела выделить параллельную группу — своего молодого режиссера, а к нему сценариста и оператора. Это Эолу претило, он морщился, но ничего не поделаешь, хозяин барин.
Сюжет складывался такой. 1921 год, в Шанхае нелегально проходит учредительный съезд партии Гунчандан, то есть коммунистической; в съезде участвуют уже матерые Ли Дачжао, Хэ Шухэн, им за тридцатник, но в основном молодые двадцатилетние ребята, среди них Мао Цзэдун, ему двадцать семь, как раз в тему «Коммунизм — это молодость мира». Среди организаторов съезда, — но не участница — шестнадцатилетняя девушка, вымышленный персонаж. А в это время в Шанхае полнится русская диаспора — белогвардейцы в России полностью разгромлены, и сюда начинают прибывать все новые и новые эмигранты. Среди них двадцатилетний корнет, и у него вспыхивает роман с этой молоденькой китаянкой.
— Пойми, мне же надо углубиться в наш сюжет, в образ, — оправдывался Эол, когда испанец узнал о его похождениях — просто увидел, как поутру Цзин Шу выбегает из незримовского гостиничного номера.
— Углубляйся, только смотри не утони, — покачал головой Ньегес. К тому времени он уже сошелся с бывшей женой Эола, его первая любовь не заржавела, они с Лидой собирались пожениться. Пристрастие к выпивке Матадору удалось в ней искоренить. В Китай она тоже не поехала: не хотела общаться с бывшим мужем. Да и работа не пускала, Беседина собиралась сниматься у Марка Донского, который только что выпустил «Мать» и готовился дальше экранизировать Горького.
А Витя Касаткин жены не имел:
— Я идеал ищу. Вот найду идеал — и сразу в семейный омут. Абы на ком только дураки женятся.
«Типа меня», — думал Незримов, все меньше и меньше находя в своей душе огня к Веронике. А ведь еще недавно как пылал! Что он за человек? Воспламенится и погаснет. Одно слово, ветер, прилетит и улетит.
Особенно разозлило его сообщение, что, благополучно родив ребенка, жена, никак не посоветовавшись с мужем, самопально дала ему имя.
— Ну что за Платон! Я бы ни за что не согласился. Платон Эолович... цирк, да и только. А Платон Незримов? Так и видишь этакого купчину, о бороду сальные руки вытирает, на башке фуражка, рубаха ремешком подпоясана. Поверх огромного брюха. Ну как так можно? Не спросив у мужа! Ну скажи, Саня, разве это хорошо?
— Да ладно тебе, — пожимал плечами Ньегес. — Платон и Платон, нормальное имя. Платоша. Очень ласково.
Сюжет сценария развивался дальше следующим образом. корнет Добровольский и китаянка Цзин Шу тайно женятся. На имени героини фильма настоял Незримов. Китайцы возмущаются, что юная коммунистка нашла себе белогвардейца. Русские эмигранты проклинают Добровольского за то, что выбрал в жены китаянку-коммунистку. Дальше все идет как в фильме у Протазанова «Сорок первый», но не с таким страшным финалом. Китаянка перевоспитывает русского, его потрясает главная простая мысль, что белые — представители отжившего прошлого, за ними историческая старость, а за красными — молодость обновленного мира. И молодость одерживает победу. Она скоро победит во всем мире. Спасаясь от мести друзей по оружию, Добровольский уплывает с женой в Париж. Там они сначала разворачивают пропаганду среди китайцев, потом знакомятся с русскими эмигрантами и вместе с Алексеем Толстым возвращаются в Россию. Финал фильма пока оставался открытым, решили дождаться назначения китайского сценариста и режиссера.
Помня слова Герасимова, Незримов все равно в глубине души надеялся, что «Пулю» отправят на международный фестиваль. Но в Венецию поехала чеховская «Попрыгунья», фильм Самсона Самсонова с Бондарчуком и Целиковской в главных ролях. И получила, зараза, «серебряного льва» первой степени. Обиднее всего Эолу казалось то, что у Самсонова это тоже дебют. Вот видите, и с дебютами можно побеждать! Только не Эолу Незримову. Даже нехорошая колючая антисемитинка пробежала по жилам, хотя обычно он к евреям относился с уважением, восхищался их трудолюбием и, главное, способностью заявить о себе. Но ему не нравилось, что многие евреи скрывают свои настоящие фамилии под псевдонимами. Самсонов, к примеру, Эдельштейн. У Герасимова мать еврейка, была Юдифью, стала Юлией, Аполлинариевич сам как-то со смехом поведал:
— За всякие пакости могу башку оторвать. К сведенью, я сын Юдифи, а она Олоферну голову отрезала и глазом не моргнула.
На Самсонова сердиться грех, Самсоша славный малый, и Эол давил в себе жабу зависти.
К Новому году китайцы так и не соизволили определиться, и троица временно вернулась в СССР. Настроение паршивое: судя по всему, китайские товарищи снова водят их за нос.
С Колокольчиком он расстался легко, хоть и не без горчинки:
— Надеюсь, в следующем году вернемся.
— В следующем году я собираюсь выходить замуж, — улыбнулась Цзин Шу. — У вас будут другие переводчики.
— У тебя есть жених?
— Есть. Очень хороший парень. Скоро его назначат руководителем предприятия текстильной промышленности.
— Ну что ж... — пожал плечами Незримов. — Совет вам да любовь. Так у нас говорят молодоженам.
Встреча с Вероникой неожиданно оказалась бурной и счастливой. После родов жена вошла в ту самую форму, в какой он впервые ее увидел: полнота исчезла, роскошные очертания встали на свое место. А главное, вернулся тот же беззаботный и веселый характер, как раньше. Незримовых ожидал новый всплеск любовных отношений с тайным привкусом стыда Эола за китайскую измену. Платон оказался резвым и забавным карапузом. Поначалу Эол не мог привыкнуть к отцовству, казалось, это не его сын, но постепенно вошел во вкус, все увлеченнее занимался с малышом, а когда тот выдавал что-нибудь эдакое, записывал на всякий случай — вдруг будет снимать детей, пригодится. Эол любовался, когда Ника кормила сосунка грудью, даже загорелся идеей снимать кино о материнстве и обязательно показать, какое это восхитительное зрелище — кормление грудничка.