Кончилась вспышка страсти накануне его дня рождения, когда Вероника вдруг обиженно сказала:
— Не называй меня больше Сильвией. А то получается, что ты не меня любишь, а Аниту Экберг.
— Ладно. А ты меня — Ветродуем.
— Хорошо, Эол Федорович.
— Не менее хорошо, Вероника Юрьевна.
Просто на несколько месяцев они поверили в свой собственный розыгрыш, но всякий розыгрыш рано или поздно открывается и перестает жить.
В жюри Венецианского фестиваля того года ввинтили Бондарчука, но не включили ни одной советской ленты. Да Эол и не надеялся уже ни на что, его картины сошли с проката, лишь изредка мелькая то в одном, то в другом кинотеатре и почти не собирая кассы. Их как-то признали — и забыли.
Кассу давали «Спартак» Кубрика, «Великолепная семерка» Стёрджеса, «Рокко и его братья» Висконти, «На ярком солнце» Клемана, «Поднятая целина» Иванова, «Шумный день» Эфроса и Натансона, «Алешкина любовь» Щукина и Туманова, «Прощайте, голуби!» Сегеля, «Мертвые души» Трауберга, советско-французская «Нормандия — Неман» Древиля, а лучшим фильмом журнал «Советский экран» признал дебютную работу Георгия Данелии «Сережа» с Бондарчуком и Скобцевой в главных ролях, фильм и впрямь изумительный, заставивший Незримова приглядываться к Платоше — не снять ли такой же трогательный фильм про мальчика? Ему стало стыдно, что он так мало уделяет внимания сыну. После любовной вспышки с женой, перешедшей в стадию излёта, наступила вспышка отцовских чувств. Он всюду таскал его с собой, учил читать и писать, заучивать стихи и разные отрывки и даже уверовал, что из Платоши может со временем получиться артист Платон Незримов.
Однажды на Воровского он был с Платошей и увидел Тодоровского с женой Надей, доставшейся Пете с довеском после Переверзева, как Рыбникову Ларионова. Тодоровский до сих пор ходил в операторах, своего не снимал. Злой на него Незримов попросил сына:
— Подойди вон к тому дяденьке и спроси его: «Дядя Петя, ты дурак?»
Платоша насупился и не захотел.
— Иди, кому сказано!
— Не хочу. А вдруг он мне скажет: «Ты сам дурак, мальчик»?
— Гляжу, у тебя есть характер. Мой, незримовский, — похвалил отец и сам устыдился своей несбывшейся проказы.
После осени любви к жене и зимы любви к сыну настала весна любви к космосу. 12 апреля 1961 года полетел Гагарин, и Эол Незримов загорелся факелом фильма о первом космонавте планеты Земля. В стране шло осмысление реабилитации репрессированных, попавших в плен перестали считать предателями и трусами, прекратили с подозрением относиться к графе «пребывание на оккупированных территориях», и вот уже Ньегес застрочил новый сценарий — о мальчике Юре, который пошел в школу, но в октябре его деревню Клушино заняли гитлеровцы, и полтора года Юра жил как в аду: семью выгнали из дома, и пришлось ютиться в холодной землянке, голодать, видеть, как немцы избивают отца. Юра бежит за грузовиком, на котором угоняют в Германию брата и сестру, немец стреляет в него, он падает замертво, как Анна Маньяни у Росселини, когда она в роли Пины тоже бежит за грузовиком с арестованными. В космосе плывет пустой корабль «Восток», и Левитан с прискорбием объявляет: «К сожалению, первый в мире космонавт не смог отправиться в космос, потому что в одна тысяча сорок третьем году его застрелил фашистский солдат». Но это снится Гагарину, задремавшему накануне полета.
В другом сне Юрию отказывают в зачислении в отряд будущих космонавтов: «“Воля к победе, выносливость, целеустремленность. Вносит дельные предложения. Постоянно уверен в себе, в своих силах. Работает результативно. Развит весьма гармонично. Чистосердечен. Чист душой и телом. Вежлив, тактичен, аккуратен до пунктуальности. Интеллектуальное развитие высокое. Прекрасная память. Выделяется среди товарищей широким объемом активного внимания, сообразительностью, быстрой реакцией...” Все это хорошо, Гагарин, но, во-первых, ваша фамилия дворянская. Все равно что первым полетит в космос какой-нибудь Оболенский или Юсупов. А во-вторых, и это существеннее, вы провели детство на территории, оккупированной врагом. Так что извините...»
Примерно такие наметки. И Незримов уже вовсю рисовал и рисовал эпизоды, как всегда делал перед началом работы над фильмом. Но заявки не принимались, от режиссера и сценариста требовали других идей, они их подкидывали и снова получали отказ. В Каннах приз за лучшую режиссуру получила советская кинорежиссерша Юлия Солнцева, главным образом потому, что сняла первый отечественный широкоформатный игровой фильм «Повесть пламенных лет», и Незримов решил, что фильм о первом космонавте надо тоже снимать в цвете и в широком формате:
— Поймите, ведь само событие широкоформатное!
— Это ежу понятно, но дайте приемлемый сценарий, а не всякую там мистику.
Почему никто не хочет снимать о первом космонавте, вызывало недоумение. Американцы бы уже заранее сняли такой фильм и выпустили тотчас после полета. А наши не чесались. Как и в случае с войной 1812 года. Фильм по роману Толстого вовсю снимался, но не у нас в России, а там, в США, будто Бородинское сражение состоялось где-нибудь в штате Канзас.
В июле под председательством Юткевича промелькнул второй по счету Московский фестиваль, он проходил в новом главном кинотеатре столицы — только что открытом гиганте «Россия», возведенном на месте снесенного в тридцатые годы Страстного монастыря. Главный приз дали Чухраю за «Чистое небо», в котором главный герой актера Урбанского тоже оказался в плену, его лишили звания Героя Советского Союза, но в финале он раскрывает ладонь, а на ней сверкает возвращенная золотая звезда. Незримов снова талантливо выступал в роли зрителя, а не участника. Сидящая рядом жена только вздыхала:
— А мог бы ты на его месте...
Она снова перестала следить за своим весом, быстро набирала утраченное в прошлом году телесное добро, в черное платье Сильвии ей теперь влезть все равно что слону в «Запорожец» — появился тогда такой автомобиль-малявка, предмет многочисленных анекдотов и острот, типа «еврейский броневик» или «мини-Т-34».
— Зато ты с твоими заработками можешь подкопить на эту букашку, — усмехалась Вероника. То, что у многих уже имелись автомобили и дачи, а у ее мужа нет, входило в общий комплекс Эоловых недостатков.
— Ты в него не залезешь, — столь же беспощадно отвечал потомок богов.
— Да больно надо позориться! Ты бы хотя бы шубу мне купил.
— Сначала определись с размером, о волшебный фонарь моего сердца.
— Хамло!
И действительно, какой прок покупать шубу на один сезон, а на следующий она уже станет мала? Песня «Широка жена моя родная» вновь вернулась к слушателям программы радио «Эол».
Счастье приходит, когда ты уже отчаялся его ждать и не ждешь. Осенью вызвал к себе Сурин. Ну, думалось, опять предложит помрежика или ассистентишку, а он:
— Эол Фёдыч, ты у нас, кажется, просил дать тебе про войну двенадцатого года?
— Просил.
— Пляши. Фурцева посмотрела твоего «Не ждали», понравилось, спросила, что сейчас снимает этот режиссер, я и сказал, что про двенадцатый, к юбилею. Она: очень хорошо, а то все как-то забыли про славную страницу нашей истории. Ну что, за год успеешь?
— Конечно, успею, — мгновенно ответил Эол, а сам подумал: «Вот суки! Дотянули. Хрен тут чего успеешь!»
— Ну и ладненько, тащи сценарий.
Мгновенно впряглись с испанцем развивать имеющиеся наработки, арендовали домишко возле Бородинского поля, нашли специалистов-консультантов, Ньегес накатал сценарий, его одобрили, все закружилось как во сне. Снимать начали уже в январе юбилейного года. Но как тут успеешь, сволочи! Кино дело долгое, сани надо не летом готовить, а уже весной, как только снег растает.
Однако будто кто-то незримый помогал ему, и не будь он убежденным атеистом, то забубнил бы про ангела-хранителя и небесных помощников. Да и какой он, его небесный покровитель, если нет такого православного святого — Эол. А может, есть? Заглянул в святцы: Эварист есть, Элизбар, Элладий, Эразм, Эраст, даже Эрос имеется! Смешно вообразить себе: священник батюшка отец Эрос. А Эола нету. Ну и слава Богу. Бог ветра мой покровитель!
Маргарита лежит в своей спальне, печально смотрит на то, как в окне брезжит рассвет. Начинаются титры: «Бородинский хлеб». Сценарий Александра Ньегеса. Режиссер-постановщик Эол Незримов. И так далее. Дверь тихонько открывается, Ласунский украдкой входит, раздевается, ложится рядом с женой и делает вид, что уснул. Его играет Олег Стриженов, одна из его немногих отрицательных ролей в кино.
— Поль, — печально произносит Маргарита, — мы женаты с вами меньше года, а вы уже завели себе любовницу? Ну что вы молчите? Делаете вид, что давно спите? Не надо, я не спала и слышала ваш приход. Скажите же что-нибудь. Ну? Имейте смелость признаться.
Ласунский нетрезв. унылым, скучным голосом отвечает:
— Извольте, если вы этого желаете. Да, у меня есть любовница. И не одна. Вы хотели от меня смелости? Так получайте же ее! Я был очарован вашей свежестью, искренностью. Взглядом ваших необыкновенных небесно-голубых глаз. Очаровательным голосом. Мне казалось, все это сулит мне бездну наслаждений. Но мы стали мужем и женой, а я не получил желаемого и ожидаемого.
— Почему?
— Потому что свежесть, искренность, небесно-голубые глаза, чарующий голос — вот и все ваши сокровища. Я ожидал под ними найти еще много алмазов и рубинов, а оказалось, что под ними ничего иного нет.
— Может быть, вы просто их не видите?
— Простите, не вижу. Что же я могу тогда с собой поделать!
Маргарита тихо плачет. Ласунский хочет ее обнять:
— Полно вам...
Но она резко отстраняется:
— Не надо! От вас пахнет другими женщинами!
— А от тебя пахнет пресным хлебом!
Маргарита плачет сильнее:
— Я не хотела, не хотела этого брака! Меня мать заставила! Да будут прокляты букетики ландышей, которыми вы ее подкупали!
Она вскакивает, подбегает к шкафу, достает с полки книгу, открывает ее. Там — засохший букетик ландышей. Маргарита швыряет его в Ласунского.