— А Эол что значит? — спросил Элем, и Незримов рассказал, как при поступлении в горьковское худучилище пытался проехать на энергии, освобожденной Лениным.
Все засмеялись, и веселье покатилось по своему обычному руслу.
Элем Климов еще учился во ВГИКе, в мастерской Ефима Дзигана, автора «Мы из Кронштадта», «Если завтра война», «Первой конной». В отличие от Незримова, имея такой послужной список, Дзиган уже в эпоху ухудшения хрущевско-маоцзедуновских отношений снял-таки советско-китайский фильм «В едином строю».
— Как, еще студентом? — удивился Эол, узнав, что Элем все лето снимал свою первую полнометражку.
— Вообще-то это должна была быть моя дипломка, — ответил Элем чуть виновато, поскольку далеко не каждый студент оканчивает ВГИК с полнометражкой. — Разрешили снимать на «Мосфильме», тут Грошев уперся: «Чтобы наш студент снимал такую дрянь?» Вредительство, все такое. Но Ефим Львович поднажал, и потихоньку двинулось.
— А про что фильм?
— В двух словах? В пионерлагере детям запрещают переплывать на другой берег реки. А один бунтовщик, Иночкин, переплывает, и начальник Дынин его выгоняет из лагеря. Но вместо того, чтобы ехать домой к бабке, он поселяется в помещении под трибуной пионерлагеря, его подкармливают сначала другие пионеры, потом и вожатые. В итоге во время родительского дня все бунтуют против режима Дынина и начинают не просто переплывать, а по небу перелетать через реку на другой берег.
— То есть за бугор! — засмеялся Высоцкий. — Лихо!
— Непрохонже, — сказал Незримов.
— А надо добиваться, чтобы стало прохонже, — строго, по-революционному возразил Климов. — Иначе так и застрянем на этом берегу. И я не имею в виду за бугор, хотя и это тоже, я имею в виду свободу во всех смыслах, не ограниченную произволом начальства.
— Ну, держись, брат, — похлопал его по плечу потомок богов. — Представляю, как Никитка скажет: «У нас был Эол, теперь еще и Элем появился». И под одну гребенку со мной.
— Что ж, это только честь, — ответил Элем. — Мой отец очень хвалил твое «Не ждали». Он у меня следователь по особо важным делам партконтроля, на реабилитации врагов народа собаку съел. Я тоже все твои фильмы смотрел. Преклоняюсь. Мастерское кино.
— Я тоже так считаю, — добавила невеста Элема, девушка с красивым, но немного мужским лицом и, судя по всему, с волевым характером. Лариса Шепитько. Она окончила режиссерский ВГИКа у Чиаурели, только что сняла в Киргизии свой первый фильм «Зной» по Чингизу Айтматову. — Именно так и надо снимать.
— Жаль, что сильные мира сего так не считают, — вздохнул Эол. — Ладно, не будем о грустном. Горько! То есть фу ты, с Новым годом!
Он был уверен, что Элем попадет к нему в пару отверженных, и поначалу его прогнозы сбывались, худсовет воспринял «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» гробовым молчанием, потом началась зубодробиловка, обвинили в издевательстве над хрущевской программой кукурузизации всей страны, в намеках на полеты за бугор, фамилию «Иночкин» расшифровали как «инакомыслящий», а смешнее всего, что когда Иночкин воображает себе смерть и похороны бабушки, в чертах бабулиного лица на портрете разглядели полное сходство с Хрущевым:
— Да это же они Никиту Сергеевича хоронят!
После такого конечно же полный капец, фильм даже не унизили второй категорией, его просто положили на полку. Эол не то чтобы злорадствовал, но радовался, что у него теперь есть товарищ по несчастью, и они с Элемом и Ларисой крепко подружились. Лариса даже взяла на себя труд примирить Незримовых. Вероника конечно же вернулась — не терять же ей престижную работу в Склифе, где она уже распоряжалась всем штатом медсестер.
Однако в обществе неудачников брат Элем пробыл недолго. Герасимов, которому его «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» страшно понравилось, на Первое мая получил приглашение от самого Никиты Сергеевича, прихватил с собой фильм Климова и на отдыхе показал главе государства, тот, в отличие от бдительного худсовета, крамолы не увидел, от души хохотал и сказал:
— А что вы такой хороший фильм на полке держите? Смешно ведь. Кому за это надо по башке ботинком?
И товарищ по несчастью перешел в разряд счастливчиков. Как-то и дружба пошла на спад, не враги, но и не закадычные.
Впрочем, оформившимся неудачником Эол себя так и не привык считать. Бондарчук, прознав про его беды, пригласил поучаствовать в съемках «Войны и мира», к тому времени его киноармия передислоцировалась в павильоны «Мосфильма», и Незримов в качестве одного из многих ассистентов с восторгом участвовал в бале Наташи Ростовой, на котором оператор Анатолий Петрицкий придумал надеть роликовые коньки и, пристроив на себе камеру, ездил с ней вокруг танцующих пар. Этот прием, изобретенный с лёту, надо будет Касаткину обязательно использовать!
Использовать... Но где? Незримову по-прежнему не давали снимать. Мимо одна за другой проносились колесницы новых премьер — «Тишина», «Родная кровь», «Живые и мертвые», в апреле в главном кинотеатре страны «Россия» Данелия с триумфом показал широкоформатную картину «Я шагаю по Москве», и Эол пять раз подряд ходил ее пересматривать, восхищаясь и завидуя. Критики, как гитары за стеной, жалобно заныли о том, что фильм пустой, легковесный, завсегдатаи худсоветов услышали в словах полотера свои излюбленные выражения: «Лакировщик ты, конъюнктурщик ты... Каждый индивид должен иметь свою правду характера, а у тебя правды характера нету. Надо глубоко проникать в жизнь». Армия топтателей приготовилась к нападению, а фильм, бодро шагая по Москве, потопал дальше, до юга Франции, и в Каннах удостоился упоминания как лучшая лента молодых.
— Я в восхищении! — при встрече пожал руку Данелии потомок богов и добавил фразу, которую он всегда произносил, когда кино действительно нравилось: — Жаль, что не я это снял.
Если что-то его восторгало, Незримов завидовал белой завистью. Если кто-то незаслуженно получал славу и успех, он испытывал смешанное чувство черной зависти и презрения. Почему он, этот бездарнейший, а не я?!
«Гамлет» Козинцева потряс его игрой Смоктуновского, но музыка Шостаковича показалась громоздкой, бьющей по голове валунами, во множестве показанными в картине, он бы и самому Дмитрию Дмитриевичу это высказал: уж извините, нагрохотали! В Венеции? Непременно получит. Золотого. Шекспир, Шостакович, Смоктуновский, Козинцев — беспроигрышная четверка. И действительно, получил, правда, не «Золотого льва», а специальный приз жюри вместе с «Евангелием от Матфея» Пазолини. Лев достался «Красной пустыне» Антониони, посмотрев которую Незримов дико возмутился: формализм, не живое. А про Христа в фильме Пазолини сказал:
— Какое же это Евангелие? Я, человек далекий от этого дела, и то понимаю, что Христос не такой. У него получился суетливый коммивояжер, чуть ли не жулик какой-то. Может, так и задумано?
— Ну нет, перегибаешь! — возмутились на Большом Каретном.
— Негр, ты не прав, — морщился Тарковский, он в то время уже приступил к съемкам «Страстей по Андрею». — Про Пазолини где-то близко, а про Антониони совсем не прав. В его тягучести есть нечто завораживающее.
— А я с Эолом согласен, — вступился Элем. — Друзья, девятого октября добро пожаловать на мое «Добро пожаловать»!
Наконец-то Иночкин полетел по небу на другой берег реки, а за ним и остальные. Фильм, в котором хоронят бабушку, похожую на Хрущева, мистическим образом и впрямь похоронил Никиту Сергеевича как руководителя великой страны: сразу после выхода картины кукурузника скинули и отправили на пенсию писать мемуары. Кончилась эпоха оттепели, когда не зима и не весна, а не пойми что. И вместе с хрущатиной завершился остракизм Эола Незримова. Однако из незримого вновь став зримым, потомок богов, увы, вляпался в совершенно неожиданную ловушку, липкую и приторную, как восточная сладость.
«Комитет госбезопасности при Совете министров СССР. Удостоверение № такое-то. Старший лейтенант Адамантов Родион Олегович. Состоит в должности младшего оперуполномоченного. Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия. Зам. начальника управления кадров Комитета госбезопасности при Совете министров СССР». И подпись: «Куликов». Это справа, а слева — красивый парень в форме и при погонах с тремя звездочками, подпись неразборчивая, личный номер такой-то, «действительно по 31 декабря 1964 года».
Но это уже при второй встрече. При первой Адамантов просто подошел при выходе из «Мосфильма» в кружении первого снега и сказал:
— Здравствуйте, Эол Федорович.
— Здравствуйте... Простите?..
— Родион Олегович. — И младший опер раскрыл мимолетно перед носом у Незримова красную книжечку, тотчас сложившую свои крылышки приятным хлопочком.
— Ну, наконец-то! — выдохнул потомок богов.
— В каком смысле?
— Да я все жду-пожду, когда же вы мной заинтересуетесь!
— Понимаю, у вас не все гладко. Именно поэтому хотелось бы с вами побеседовать.
— Прямо сейчас, или я могу собрать вещи?
— Не волнуйтесь, вещи собирать не потребуется. Вы сможете прийти завтра, в семь часов утра, в нашу приемную на проспект Маркса?
— А почему не на Лубянку?
— Почему не на площадь Дзержинского? Обычно для бесед мы вызываем в приемную. Так придете?
— Завтра воскресенье.
— Это не имеет значения. Придете?
— С удовольствием.
— Вот как?
— А почему нет?
— Знаете, в последнее время о нас такие мнения... Многие начинают кричать: «Как вы смеете! Кровопийцы!»
— Я таких мнений не разделяю. Защищать государственную безопасность — священный долг каждого гражданина.
— Приятно слышать. Так, значит, жду вас. Паспорт не забудьте.
Всю ночь он ворочался и вздыхал, хотел поделиться с Никой-клубникой, но она крепко спала, мирно похрапывая. Что будет завтра? Арестуют? Но, кажется, классически являются с обыском, дома арестовывают и уводят на глазах у рыдающей жены и удивленного сына. Побеседуют? О чем? Станут вербовать? Почему при кукурузнике не трогали, а сейчас вдруг вспомнили о незримом враге?