Так, прострадав всю ночь, в пять утра он сел за письменный стол и написал письмо:
«Мои дорогие Вероника и Платон! Вчера меня вызвали на сегодня в приемную КГБ на проспекте Маркса, куда я сегодня отправился к 7 часам утра. Вызвал некий Адамантов Родион Олегович, предъявил удостоверение сотрудника КГБ. Якобы для беседы. Если я не вернусь сегодня домой, значит, меня арестовали. Если больше не увидимся, знайте, что я очень любил вас. Живите долго и счастливо. Ваш муж и отец Эол Незримов».
Заклеив конверт, надписал: «Вскрыть в случае моего исчезновения». И уже когда подходил к вестибюлю метро «Новые Черемушки», открывшемуся в позапрошлом году, подумал, что письмо это глупость, надо было разбудить Веронику и все ей рассказать, а то она бог весть что подумает и конечно же сразу вскроет конверт. Прочтет и решит, что он сбежал к другой. А пока ехал в метро, обгладывал идею комедии, как мужик решил уйти от жены к любовнице, оставил ей письмо такого же содержания, какое ныне ожидало Нику-клубнику на трюмо в компании на троих с духами и пудреницей, мол, забрали в контору глубинного бурения, как тогда уже называли КГБ. И фамилия мужику тут же выскочила: Аббревиатуров. Жена его ищет, всем рассказывает, что бедного Васечку арестовали, а он лежит себе с молодой и стройной... о! — работницей органов. Которая сама же и встречается с женой и лепит ей на уши вареники, что ее муж Василий Аббревиатуров раскрыт как агент американской разведки Джозеф Браун. И музычка «Хау ду ю ду-ду, мистер Браун...» в аранжировке Петрова. На работе его, естественно, нет, потому что старший лейтенант органов госбезопасности Марина Алмазова пристроила любовничка в своей конторе и вместе с ним готовится мотануть в Аргентину, чтобы там войти в хитросплетение агентуры. Они подлетают к Буэнос-Айресу, и в самолете объявляют:
— Станция «Проспект Маркса».
Лишь выйдя из метро, Эол стряхнул с себя наваждение этой идейки, вспомнив о том, куда несут его ноги. Им бы делать ноги, а они послушно тащат своего хозяина на расправу. Может, его нижние конечности уже завербованы? Вот еще идея: сам человек антисоветчик, а его ноги обожают советскую власть и ведут парня по правильному пути.
— Что за чушь в голове! — пробормотал Незримов, покуда дежурный в окошечке проверял его паспорт.
Со вчерашним товарищем встретился в небольшой комнате. тот сел за свой стол и предложил Незримову присесть на стул рядом. Опальному режику все никак не верилось в реальность происходящего, и он неожиданно для себя совершил глупость:
— Простите, Родион Олегович, можно мне еще раз ваше удостоверение посмотреть?
— В сущности... — удивился кагэбэшник. — Это не возбраняется. — И протянул Эолу свою ксиву.
Вот тогда-то Незримов внимательно рассмотрел ее и мгновенно запомнил наизусть, кроме цифр, на которые у него в памяти не предусмотрели устройства. Следующее, что он брякнул, оказалось еще большей глупостью, чем все предыдущее, но он словно не владел своим языком, будто эту часть его рта завербовали американцы:
— РОА.
— РОА? — вскинул брови старший лейтенант, принимая корочки из рук глупоговорящего собеседника.
— Родион Олегович Адамантов. Сокращенно РОА.
Опер неожиданно смутился, покраснел, пряча ксиву в карман пиджака, засмеялся:
— А я, представьте, всегда сокращал АРО. А моя жена однажды сократила по три буквы, и получилось Родолеада.
— Так можно дочку назвать. Очень красивое имя.
— Ну-с, к делу. Эол Федорович, вы уж извините, мы к вам с некоторых пор присматриваемся.
— Людоедов посоветовал?
— Какой Людоедов?
— Ну, я так Куроедова называю.
— А, Владимир Алексеевич... Остроумно. Я, признаться, тоже его недолюбливаю. Подо всех копает, у каждого на шее крестики ищет. Слишком ретивый борец с религией. А у меня, между прочим, предки по этой линии, оттого и фамилия. Священникам в свое время причудливые фамилии присваивали. Если успешно учился в семинарии — красивую, типа моей. А если плохо, могли и вовсе Крокодиловым назвать.
— Во-во, а назовешь героя фильма Крокодиловым, скажут, таких не бывает.
— Еще как бывают. Каких только фамилий через наши руки не проходит! Особенно у евреев. Недавно один фрукт был, так у него фамилия — Фрукт. Наум Моисеевич. Говорят, у Чехова где-то сказано, что нет такого предмета, который бы не сгодился еврею для фамилии.
— Не слыхал. Смешно.
— Чехов вообще мой любимец. Так вот, Эол Федорович, вы нас заинтересовали не по куроедовской линии. И не по людоедовской. Нас просто заинтересовало, как такой талантливый режиссер оказался в хрущевское время не у дел. Ведь не использовать талант по назначению — это, я бы сказал, преступление в государственном масштабе.
— Совершенно верно! — воскликнул Незримов, впервые подумав, что, вероятно, его не станут арестовывать.
— Так вот, Эол Федорович... Дорогой Эол Федорович... Я посмотрел все ваши фильмы и стал настоящим вашим поклонником.
— Лестно.
— Я серьезно. Вы многоплановый автор. Вы глубинный. Вы зримый.
— Вообще-то я Незримов.
— Вообще-то вы очень остроумный человек. С вами приятно общаться, будто с Чеховым, ей-богу. Так вот. На мой взгляд, вы — настоящее будущее советского кинематографа.
— Хорошо сказано: «настоящее будущее». Вы тоже владеете словом, Родион Олегович.
— Спасибо. За вас ходатайствуют такие величины, как Бондарчук и Твардовский. И мы с почтением отнеслись к их ходатайствам.
— Они перед вами ходатайствовали?
— Нет, перед более высокими органами, но нам тотчас перепоручили познакомиться с вами.
— Я очень рад, что мной наконец-то заинтересовались. И не кто-нибудь, а люди, отвечающие за спокойный сон наших граждан.
— Скажите, а что за масонскую ложу вы посещаете? — вдруг ошарашил вопросом опер. Ловкий ход! Убаюкал лестью и — по башке.
— Я? — опешил Эол. — Вообще никаких масонских лож... А что, разве они есть у нас в Советском Союзе?
— А припомните. На Большом Каретном.
— На Большом... А-а-а! Так это он в шутку.
— Кто?
— Кочарян. Там всегда розыгрыши, шутки. Вот он перед Новым годом и учудил, что все мы члены масонской ложи «Большой Каретный».
— И нового члена принимали, Элема Климова, если не ошибаюсь, в вашем присутствии.
— Было такое, но это опять розыгрыш, баловство.
— Многие новые политические течения и организации, Эол Федорович, начинались с невинного баловства.
— Ну только не на Большом Каретном. А вы, собственно, откуда знаете про то, как...
— Подумайте, — сказал Адамантов, всем видом показывая: ну вы же умный человек!
Мысль Незримова тотчас стала перебирать, как клавиши, всех, кто тогда присутствовал. Кочарян и Инна, ясное дело, не могли. Элем и Лариса — тоже. Высоцкий со своей новой пассией Людой? Надо подумать. Может, их сын Никитка, который тогда сидел в животе у Люды в качестве эмбриона нашей контрразведки? Трудно поверить, что кто-то на Большом Каретном затесался в качестве стукача. Кстати, там тогда еще мелькал этот сценаристишка Стукачёв, но смешно предположить, что может быть стукач Стукачёв. Хотя пуркуа па, бывают же пекарь Пекарев, ткач Ткачёв, писарь Писарев, столяр Столяров, поп Попов, старшина Старшинов. Вот бы носить фамилию Режиссеров! Хм... Так кто же? Артур? Шпалик? Юлик? Шахматист? Или их жены Мила, Инна, Катя, Суламифь? В сущности, мог кто угодно. Только не Эол, поскольку он сам знал о себе, что стукачом не является. Пока. Пока? Нет, никогда!
— А кто, если не секрет?
— Конечно же секрет. Вы бы хотели, чтобы вашу фамилию рассекретили?
— Она у меня и не засекречена.
— А как вы относитесь к Солженицыну? — Вопросы Адамантова словно выбегали из-за угла.
— Его я на Большом Каретном только один раз видел.
— Он бывает чаще. Видимо, когда вас там нет.
— Поэтому я с ним лично и не особо знаком.
— А как к писателю?
— Как к писателю?.. Я его определяю так: фуяслице.
— Ык! — вылетело из Адамантова нечто изумленное.
— Ну да, у него там кто-то произносит: маслице-фуяслице. Во-первых, он не владеет русским словом. Придумывает новые слова, а они все какие-то вымороченные. Разве что про работу мне понравилось: захватчивая. Я всегда работаю так, что работа словно захватчик. А что такое лють? В смысле что-то лютое? Плохо. Зачем писать в авторской речи «берет ротом»? Или «ляжь на живот»? Что за слово «засавывает»? И мат я терпеть не могу. То есть использую в метких случаях, а когда сыплют, ненавижу. А он его использует там, где можно обойтись без. И использует в гнусной подстановке буквы «ф» вместо «х». Ну зачем писать: «Без подъемника, без фуёмника»? Или там еще как-то, типа «Подниматься-фуиматься». Противно. И повествование у него такое, будто ты идешь по улице, а к тебе кто-то пристает с болтовней, то справа зайдет, то слева, ты ему: «Отзынь!», а он тебе: «Нет, ты послушай!»
— За вами просто записывать надо! Я примерно так же думаю, а вот так складно выразить свои мысли не мог. Возьму ваши слова на вооружение. Кто-то с болтовней пристает — как метко!
— И вот еще что я подметил. У него все русские дрянь, а эстонцы хорошие, евреи прекрасные, украинец самый милый. И этот украинец, видите ли, безвинно пострадал, всего лишь за то, что бандитам-бандеровцам в лес носил кормежку. Ничего себе! А если бы он гитлеровцев прикармливал? Тоже гарный хлопец?
— Во-во!
— И почему-то он пишет не «бандеровцы», а «бендеровцы», будто эта сволочь не от Степана Бандеры, а из города Бендеры.
— Или от Остапа Бендера.
— Или да.
— Слушайте, вам бы разгромную статью написать.
— Ну уж нет, я не писатель, я режиссер. К тому же опальный.
— Считайте, что с этого дня нет.
— Да? Спасибо.
— Можете мне верить. Вас скоро завалят работой.
— У вас?
— Зачем же? Вашей непосредственной. Кино.
— Но я же должен буду сотрудничать с вами, если уж вы меня пригласили?
— Ну, как сказать сотрудничать? Вот, допустим, вы встречаете человека и видите, что он лютый враг нашей страны, нашего народа. Разве вы пройдете мимо?