— С египетской стороны тоже будет сценарист, но он так, больше для консультаций, хотя в титрах обозначится, — сказал Ахмед Ахмедович.
— Скажите, а есть разница между именами Ахмад, Ахмат, Ахмет и Ахмед? — спросил потомок богов, особо нажимая на Т и Д.
— Нет, это единое имя, по-арабски значит «похвальный», просто у нас в Дагестане говорят Ахмед, татары — Ахмет или Ахмат, а арабы — Ахмад.
— А режиссер тоже будет второй с их стороны?
— Нет, только помощник режиссера. И актеры в основном арабы.
— А на главную роль можно нашего взять?
— Попробуем договориться.
И в жизни Эола задул благодатный восточный хамсин. Гонорар предполагался не маленький, авансом выдали полторы тысячи, от норковой шубы Вероника отказалась в пользу машины и дачи, но Новый год встречала в каракуле, что тоже считалось неплохо.
Как раз перед Новым годом она красовалась в новой шубе перед Катей Савиновой, когда та позвала на премьеру «Женитьбы Бальзаминова», в которой Шагалова, на шесть лет моложе Вицина, играла его мать, а Савинова очень смешно исполнила кухарку Матрену. Фильм, за исключением дурашливой музыки Бориса Чайковского, Эолу понравился, а перед Катей он так и сыпал комплиментами:
— Какое преображение! Я хохотал до слез.
Но Савинова снова ответила холодом:
— Зачем же до слез-то? Не надо.
А потом Ника со злостью ему выговаривала:
— Она мне снова тайком сказала, что у тебя другая жена есть. Не хочешь мне ничего поведать?
Они вдрызг разругались, не разговаривали друг с другом, и в таком бойкоте Незримов улетел в Египет, Новый год встречал с Ньегесом, Касаткиным и Стукачёвым в Каире. Они изучали арабскую специфику, пробовали все блюда местной кухни, ездили по экзотическим местам и даже немного осваивали азы арабского языка.
Смешно по-арабски звучало «кинорежиссер» — «альмахрай». И это слово прилепилось к Незримову, хоть он и сопротивлялся:
— Зовите меня лучше султаном или фараоном.
Но все равно:
— Альмахрай, что скажешь, если изменить эту сцену?
— Альмахрай, когда снимать начнем?
— Не выпить ли нам, товарищ альмахрай?
Для похмелья тоже забавное слово у арабов — «мухалафат»:
— Ну что, альмахрай, мухалафат?
В Египте оказались замечательные и недорогие красные сухие вина — «Омар Хайям», «Красный обелиск», «Рубин Египта», которые снимали напряжение и усталость от жары. Древние египтяне не дураки были промочить горло, в захоронениях фараонов обнаруживались несметные запасы вина.
— «Вино» по-арабски «набитх», — первым выяснил Ньегес. — Почти как наше «напиток». Кто у кого заимствовал?
— А по-испански?
— Виньо.
— Вообще как у нас. Кто у кого заимствовал?
— А как там «красивая женщина»?
— Сейчас. «Эмретан джамиля». Но только египтяне произносят вместо «дж» — «г». «Гамиля». Например, «верблюд» будет «джамаль», а у египтян «гамаль».
— Гамаль Абдель Насер, стало быть, верблюд?
— Ну да. Но верблюд у них считается красивым, выносливым, мудрым, и слово звучит как похвала.
— Тогда ты, Саня, у нас самый лучший верблюд.
Вскоре самый главный верблюд Египта оказал честь русскому альмахраю и его команде. Сын простого александрийского почтальона, достигший такой власти, что по ночному телефонному звонку к нему летели руководители других арабских стран, фараон Гамаль Абдель Насер I принял их в одной из пятисот комнат каирского дворца Абдин, пожелал успешной работы, на что Эол ответил пожеланием успешно переизбраться на предстоящих в марте выборах.
— Да вы настоящий дипломат, Эол Федорович, — восхитился Стукачёв. Вообще-то сценарист с Лубянки оказался славным малым, участвовал во всех внеплановых мероприятиях, не мешал работать и даже приносил пользу дельными советами.
Дух захватывало оттого, что жизнь столь резко повернулась к Незримову лицом, завалила радостями, деньгами, новшествами, впечатлениями, пирамидами, сфинксами, кипением работы. Они жили в старинной гостинице «Мена Хаус», бывшем дворце египетских королей. У каждого отдельный номер, и с балкона — елки-палки! — вид на те самые пирамиды Гизы, увидеть которые даже и не мечталось. К ним и сфинксу на второй день отправились пешком, как на поклонение, но оказалось, не так близко, как выглядело с балкона, чуть ли не десять километров, на второй час грянула жара, добрели до Гизы потные, но счастливые. Вот оно — первое из семи классических чудес света. И единственное сохранившееся, прочие разрушены или сгорели.
Все четверо конечно же забрались на самую вершину пирамиды Хеопса по огромным каменным блокам, как по ступеням в доме великана. Эол пришел первым, наверху оказалась прямоугольная площадка, он встал на ней с видом Наполеона, дождался остальных и произнес важно:
— Сорок веков смотрят нашими глазами с высоты этих пирамид.
— Ребята! Отсюда виден весь мир! — воскликнул Ньегес.
— И мы покорим его! — пообещал Незримов.
Лихо полетел сценарий, над ним конечно же работал Ньегес, Незримов выступал в качестве направляющего, а Стукачёв лишь слегка вмешивался, пытаясь проявить свои знания Востока и истории десятого столетия от Рождества Христова, оно же четвертое по мусульманскому календарю. Матадор так раскрутил сценарий, что получалось, будто именно Фадлан заложил основу книги «Тысяча и одна ночь». Консультанты резко возразили: конечно, известно, что арабский вольный перевод персидского сборника сказок появился как раз в том десятом столетии, имя переводчика неизвестно, и им вполне мог бы стать Фадлан, но точных сведений нет, а потому нельзя допустить подобную вольность.
— Тогда давайте переименуем Фадлана, — предложил Незримов. — Допустим, пусть он будет... Как по-арабски «сказочник»?
— «Кадхааб».
— Не очень. А «сказитель»?
— А, допустим, «путешественник»?
— «Мусафир».
— Тоже не годится. А «странник»?
— «Альтаих».
— Во! То, что надо. Или, еще лучше, Альтаир. Что значит по-арабски «Альтаир»?
— «Летящий орел».
— Превосходно! Товарищи, это то, что нужно! Давайте Фадлана назовем Альтаир. А фильм — «Звезда Альтаир».
Теперь возникли другие прения — получится, что на реальном историческом фоне действует выдуманный персонаж, но Эол вытащил, протер от пыли и выставил неоспоримые аргументы:
— У Льва Толстого среди реальных персонажей и на фоне подлинных исторических событий действуют вымышленные Андрей Болконский, Пьер Безухов, Анатоль Курагин, Наташа Ростова. Это традиционный и прекрасно зарекомендовавший себя прием.
Так родилось название. А досюда каких только не перепробовали: и «Хождение за три пустыни», и «Сказание о Фадлане», и «От Нила до Волги», и еще сто вариантов.
Кино в Египте началось с конца двадцатых годов, в основном снимали музыкальные ленты, потом появились реалистичные фильмы, даже экранизации Шекспира и Гюго, а когда в Каир прибыл Незримов, здесь главенствовал Юсеф Шахин, у которого дебютировал Омар Шариф, будущий Чингисхан и доктор Живаго, Че Гевара, капитан Немо и Колорадо в «Золоте Маккенны». Недавно Шахин прогремел со своим трехчасовым «Победителем Салладином», в котором содержался намек на тогдашнего лидера всего арабского мира, египетского президента Насера. Юсефа назначили вторым режиссером, но он быстро устранился, начав снимать другой фильм. Впрочем, Шахин сосватал в помощь Эоловой команде тех, с кем работал над «Салладином»: сценариста Абдуррахмана Шаркауи, который совсем чуть-чуть подправил их сценарий, итальянского композитора Анджело Франческо Лаваньино, сделавшего музыку, в которой несильно угадывалось «Болеро» Равеля, и актрису с музыкальным именем Сильсиля Эль-Лейл, настоящую восточную красавицу, исполнившую мать Альтаира. Роль Ясмины взяла Надия Лютфи, прославившаяся в «Черных очках», которые и советский зритель смотрел с интересом: что там снимается в стране фараонов и пирамид, где наши ребята строят Асуанскую плотину?
В марте Насер победил на президентских выборах и снова стал арраисом Египта, а Эол и его команда ударными темпами завершили подготовительную работу, в помощь Касаткину Юсеф дал Вадида Сирри, и начали снимать, чтобы успеть до наступления самых жарких месяцев. В Каире и его окрестностях делали и Каир, и Дамаск, и Багдад, и пустыни. Касаткин лишь слетал на Синай, чтобы снять причудливые скалы, в Сирию и Ирак — для съемок зданий и улиц, на фоне которых будут титры: «Дамаск», «Багдад».
На главную роль утвердили все-таки не нашего актера, а египтянина, но Эол, увидев красивого и фактурного Гаруна Эр-Рамзи, смирился: Гарун ар-Рашид и Рамзес в одном лице.
В ходе съемок с Незримовым случилось нечто непредвиденное. Он влюбился в женщину старше себя на пятнадцать лет. И так, и сяк ухлестывал за ней, но она изнуряла его неприступностью.
— Анвар, можно ли перевести на русский язык «Сильсиля Эль-Лейл»? — спросил он их постоянного переводчика.
— Можно. Это значит «струна в ночи».
— Ну надо же! И сама невероятная красавица, и имя такое.
— Но учти, Ласиф безумный ревнивец, говорят, он даже убил одного, кто проник к Сильсиля в спальни.
Режиссер и актер Ласиф Нури появился в последние съемочные дни, чтобы сыграть небольшую роль, пронзал Незримова молниями орлиных глаз, того и гляди, кинжал выхватит, и — прощай, советско-египетская дружба. Кто-то, видно, ему настучал на то, что за его женой увивается русский альмахрай. Но все обошлось, и в последний день съемок ревнивец, швырнув в альмахрая последнюю молнию, умотал. Вечером в советском посольстве, которое тогда еще располагалось на нильском острове Гезира, отмечали окончание египетской программы съемок, Эол крепко напился «Омар Хайямом» и французским коньяком, трагическим голосом говорил:
— Сильсиля ты моя, Сильсиля! Струна, звенящая в ночи моей души! Эх! Эмретан гамиля! Прощай, неприступная крепость!
Она смеялась, а он продолжал напиваться, потому что завтра — гудбай, Египет, гудбай, прекрасная Сильсиля.
— Эол Федорыч, вы бы сбавили темпы, — шепнул ему Адамантов. Он и Нурмагомедов прилетели недавно.