— Вот, так сказать... Хочу, чтоб ты была со мной...
Хлоп! — вместо Клары ответила ему пощечина:
— Ты что, меня за продажную принимаешь? И не подходи больше!
А часы полетели в окно. И полетят потом дальше, чтобы прилететь в фильм «Девчата», только там Рыбников в роли бригадира лесорубов Ильи Ковригина разбомбит их каблуком сапога. А чтобы раздать долги, Коля потом долго одной гречкой питался, и она тоже попадет в «Девчат», чтобы Ковригин ее лопал из алюминиевых мисок.
Да уж, кипели страсти в институте кинематографии! Вот ведь жизнь была — что ни день, то событие.
Лида продолжала дуться, да еще узнала про Алку:
— Ну ты, Незримов, и подлец же!
— Это еще почему?
— Ларионова-то расчирикала всем, как ты ей предложение делал.
— А почему это тебя так взволновало? Я же для тебя всего лишь бревно.
— Просто не ожидала, что такое бывает. Сначала одной девушке предложение, через месяц — другой. «И целы башмаки, в которых шла в слезах, как Ниобея». Обходи меня стороной за версту, Незримов, понятно?
А как еще недавно все любовались этой парой: Эол и Лида, Лида и Эол — песня! Вот уже и Новый год они не вместе встречали, и сессия проползла в прошлое. На каникулы Незримов помчался домой повидаться с отцом, матерью и сестрами, соскучился по ним безмерно. А в первое же утро, проснувшись в родном доме, вдруг сильно затосковал по Лиде. Гляди-ка, а ведь не на шутку влюбился! И ни одного поцелуя к ним еще не прилетело, вот же напасть какая. А ему жадно захотелось схватить ее и целовать, целовать...
Еле дождался возвращения в Москву. И едва начались занятия:
— Люблю тебя безумно! Не видел две недели, чуть с ума не сошел.
— Слова, слова, слова.
— Да ладно тебе Гамлетом сыпать! — Рывком схватил ее, прижал к себе, и вот вам — первый страстный поцелуй. Только бы не получить как Коля от Клары. Нет, обошлось, и Лиде явно понравилось. Тихо произнесла:
— Чтобы этого больше... — И нетвердой походкой зашагала прочь, но он догнал, развернул и снова приник губами к ее губам, ставшим еще мягче и горячее.
ВГИК ликовал: Эол и Лида снова вместе! И «Похитители велосипедов», только что вышедшие в прокат, укрепили их воссоединение.
— Вот это действительно кино с большой буквы! — восторгался Эол.
— Ну, слава богу, а то я думала, ты снова скажешь: «итальяшки».
— Они, конечно, все равно итальяшки, но этот Викторио де Пися молодец.
— Фу! Де Сика. Витторио де Сика.
— Так это одно и то же.
— Нет, ты решительно бревно! Какой ты Эол? Ты Емеля-дурачок! Опять хочешь поссориться?
— Ни в коем случае. А как ты думаешь, финал фильма трагичен или оставляет надежду?
— И трагичен, и оставляет надежду.
— Я тоже так считаю. Ведь этого Антонио могли в тюрьму упечь, и тогда совсем труба. А мальчик его спас. Мальчик вообще лучше всех в этом фильме играет. Как его? Бруно?
— Бруно.
— И мужик молодец, что не полез в бутылку, отпустил бедолагу Антонио.
— Кстати, этот Антонио бедняк из бедняков, а фамилия у него Риччи. По-итальянски значит «богатый». То есть режиссер подчеркивает, что у него есть главное богатство — жена и сын.
— Ишь ты, здорово! А ты откуда знаешь, что «риччи» это «богатый»?
— Я тут начала итальянский учить. Назло тебе, бревну неотесанному.
— Ну что ж, бревно вещь надежная, — рассмеялся Эол. — На бревне мир держится.
И после длительного поцелуя в тени парка:
— Давай вместе итальянский учить, я не против.
Но, в отличие от Кольки Рыбникова, языки Незримову противились. Лида далеко ушла в изучении итальяно, от Альп почти до Рима дотопала, а он все на границе с Австрией мялся. Хотя, с другой стороны, помогли Коле его познания? Нет, Ларионова по-прежнему крутила с Захарченко. Тот, видя страдания друга, даже предлагал:
— Ну хочешь, я ее брошу, тебе уступлю?
— Еще чего! Дурак ты, что ли?
— Скажу: бери Кольку, у него будущее большое, не то что у меня.
— А девушки разве за будущее замуж выходят? Я думал, за парней. Любят-то человека, а не его будущее. Иначе это брак по расчету, Вадик.
Рыбников как бы смирился, и они стали всюду втроем ходить — Коля, Вадик и Алла. Может, она наконец заметит, какой он интересный. Но Захарченко почему-то нравился ей больше. А над Колей она постоянно подтрунивала с жестокостью женщины, которой не нравится влюбленный в нее мужчина. Однажды Захарченко успел вовремя вернуться в общагу и вынуть приятеля из петли.
Герасимов прослышал про страдания молодого Вертера:
— Так настоящие мужчины не поступают, Коля. Женщину нужно уметь завоевывать. Прежде всего научись показывать, что она тебе стала безразлична. Ты же актер, и актер прекрасный. Сыграй охладевшего.
Тот взялся играть охладевшего. Но и это не помогало. Тут и Захарченко стал остывать к Алке: уж очень влюбчивая, то по одному великому актеру вздыхает, то по другому. Пересматривали Эйзенштейна, она вдруг влюбилась в Басманова, то бишь в актера Кузнецова:
— Что за светлые и бездонные глаза! Как небо!
И на фильм «Рядовой Александр Матросов», уже уходящий из проката, она Колю и Вадика потащила: а как же — там светлые и бездонные глаза тоже играют, капитана Колосова. Постоянные влюбленности начали Захарченко потихоньку раздражать.
Зато у Эола с Лидой никаких любовных треугольников. Подруга Бесединой Нина Меньшикова перешла от Бабочкина к Герасимову и Макаровой, Лида вместе с ней попросилась.
— Этот Чапай привык шашкой махать, только и слышно от него: «бездари! бездари! бездари!»
Теперь они бок о бок учились, теснее становились их отношения. Летом он повез ее знакомить с родителями. Матери смуглая Лида не понравилась. Отец ей в ответ:
— Не тебе же на ней жениться. Да и жить они не у нас будут, а в Москве своей. И по-моему, кстати, интересная девушка.
Там же, в Горьком, все и случилось. Пошли в кино вшестером — мать, отец, сестры Ленка и Элка, Эол и Лида. Решили уважить отцовские восторги по поводу «Кубанских казаков», но уже минут через двадцать Лидка шепнула:
— Ну что, в пятый раз этот балаган смотреть будем?
— Айда сбежим! — так и взмыл Незримов.
И тихонько улизнули:
— Мы скоро вернемся.
И не вернулись. Еле успели к возвращению отца, матери и сестер постель заправить.
С той поры Лидка стала как бешеная, всюду искала возможность. А возможностей у них кубанский казак наплакал. В общаге Сашка Матадор всякий раз так неохотно уходил погулять, будто его спроваживали на суд к Франко. Приходилось сбегать с лекций, лететь в общагу — ну что ты тащишься, Ёл! — а потом с трудом вылезать из кровати, чтобы попасть хотя бы на последнюю пару.
С Мамой и Папой строгий разговор:
— Ребят, ну вы совесть-то имейте, половину пар прогуливаете, возьмите себя в руки. — Это Мама.
— Или, шантрапа, катитесь ко всем чертям из института! — Это Папа.
Приходилось смирять пыл, но все равно:
— Ёл, я не могу больше, давай сбежим. Ёл, я изнываю! Ёооооол! Ну Незримов! Бревно, ты слышишь меня?
— Слышу, не мешай, Лидка. С последней пары сбежим.
— А я сейчас хочу.
— У тебя один трах-тибидох на уме! Сейчас важная лекция.
— Сам ты важный! Уйду от тебя.
Как же, уйдет она! Где еще такое прочное бревно отыщется?
В пятидесятом году в СССР приехал Мао Цзедун, подписал со Сталиным договор о дружбе навек, Вождь Народов передал Великому Кормчему из советской тюрьмы в китайскую бывшего императора Пу И, а Герасимов поехал снимать документальные фильмы «Новый Пекин» и «Освобожденный Китай». Макарова оставалась на хозяйстве, а с собой Папа неожиданно взял Незримова и, что вполне объяснимо, еще одного однокурсника режиссерского факультета — Яшу Сегеля. Этот, не чета шантрапе, человек геройский, на семь лет старше Эола, войну прошел, командуя взводом сорокапяток, орден Отечественной войны первой и второй степени. А до войны, в тринадцать лет, снялся в «Детях капитана Гранта», ловко карабкался по корабельным снастям:
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Жуя и смеясь, слушал, как Паганель — Черкасов пел:
Капитан, капитан, улыбнитесь!
Огромная птица уносила его в свое гнездо, но выстрел индейца спасал паренька от гибели. Изнывал от жажды на плоту после кораблекрушения. Утешал сестру: «Мэри, не надо отчаиваться...» В общем, зависть однокурсников и вместе с тем уважение к заслугам доброго Яши не знали границ.
Лида бесилась:
— Я что, тут без тебя должна куковать? Откажись, не езди. Или пусть он и меня возьмет.
— Он даже Тамару Федоровну не берет. Так что предстоит испытание верности.
Выпущенный на волю темперамент Лиды пугал его. С одной стороны, потомок богов уже подустал от Лидкиной страстности, с другой — нельзя не опасаться, что она не выдержит разлуки и изменит ему. К тому же Сашка-испанец оставался в Москве, а он до сих пор не смирился, и с Ниной Меньшиковой у него так ничего и не срослось.
А в Китае ждала сказка. Почтительное отношение, гостеприимство, необычная кухня и все не такое, как у нас. Кроме разрухи. Мы еще не восстановились после Великой Отечественной, они — после многолетней гражданской войны и иностранной интервенции.
Китайцы вели разговоры о возможном совместном фильме к тридцатилетнему юбилею Гунчандана, то бишь их компартии. Но юбилей ожидался уже в следующем году, времени для подобного проекта маловато, и разговоры остались разговорами.
Немного поработав с Герасимовым, Незримов и Сегель через пару недель возвратились в Москву.
Лида горела:
— Вернулся наконец, бревно мое любимое! Гони испанца из комнаты!
Но никого гнать не приходилось. Потомственный испанский идальго Алехандро Хорхе Лукас Эпифанио Эстебан Ньегес при виде вернувшегося потомка богов хмуро пожал ему руку и сам отправился на свежий воздух.
— Признавайся, Лидка, хранила мне верность? — переводя дух, спрашивал Незримов.
— Да хранила, хранила! Хоть и нелегко мне пришлось. Каждую мне ночь снилось с тобой. Как ты выражаешься, трах-тибидох.