бывавшей не просто за границей, а в Злата Праге и самом Париже Парижевиче Парижском, успевала высказать свои мнения по поводу достопримечательностей, когда Незримов делал короткий антракт в своих пересказах разговоров с теми, чьи имена пьянили не меньше, чем наименования городов и улиц.
— Ну а с Брессоном-то виделся?
— Предлагали, отказался. Я не его поклонник.
— Ну и дурак!
— Сам дурак! Я встречу с ним на тебя переписал, ты же его обожатель. А ты меня еще дураком обозвал, неблагодарный.
— Ладно, негр, не сердись. Ну а как там вообще обстановка? Правда, что закипает Европа?
Этот вопрос стоило приберечь для Адамантова. Кстати, где он? Ау! Вот уже неделя, как вернулись, а бдительный страж покоя советских граждан так до сих пор и не позвонил. Обидно даже. Неужто перестал считать важным собеседником?
— Закипает, братцы, еще как закипает. Соцлагерю надоел социализм, каплагерю — капитализм. Я им посоветовал: возьмите да просто поменяйтесь: де Голля — в Прагу, Новотного — в Париж.
— А если серьезно? — спросил Высоцкий. Этим летом он еще жил с красоткой Таней Иваненко, но уже познакомился с Мариной Влади и, мало того, успел ляпнуть, что она станет его женой.
— Если серьезно, Володя, то с жиру они все там бесятся, приключений хотят, бунта. Свободу на баррикадах. Сартр сказал мне, что не знает лучшего звука, чем звон разбиваемого стекла.
— Сартр?!!! — так и грянули несколько глоток сразу. — Вы и с Сартром встречались?
— А что такого? И с Сартром, и с Камю, — не моргнув глазом вракнула Арфа, сильно пошатнув о себе мнение либеральной гоп-компании.
— Ага, — засмеялся Кочарян. — И со Станиславским, и с Немировичем-Данченко, как в «Приходите завтра».
— А с де Голлем не встречались? — ехидно спросил Артур Макаров.
— Наполеона не видели? — потешался режиссер постановок Кремлевского дворца съездов Туманишвили.
— Милочка, Альбер Камю уже бог знает сколько лет назад на машине разбился, — строго добавила Инна Гулая.
— А я разве сказала Альбер? — лишь слегка покраснев, выкрутилась Пирогова. — Мы с Сартром коньяк «Камю» пили.
— Ай, молодец! — восторженно воскликнул Кочарян. — «Камю» у нас нет, но армянского требую выпить за Эолову девушку!
— Не просто девушку, а невесту, — поправил Незримов. — А с Сартром мы действительно встречались и действительно пили «Камю», в том числе и за Альбера Камю выпили.
— Ну и как он? Сартр? — искрился глазами Высоцкий.
— Ты будешь смеяться, Володя, но я все время смотрел на его зубы и думал: у него что, денег нет на зубного или дрейфит, как в том анекдоте: больше всего боюсь темноты, потому что неизвестно, сколько в ней прячется стоматологов.
— Ну зубы и зубы, при чем тут они? Что говорит-то старик Жан-Поль?
— Он вот так встанет, бывало, и кричит: «Буря, скоро грянет буря!» Черной молнии подобный.
— Да ну тебя, Ветродуй чертов!
Как водится, изрядно напились и орали вместе с Высоцким под гитару: «Где твои семнадцать лет? на Большом Каретном! а где твои семнадцать бед? на Большом Каретном...»
Со Шпаликовым разговор завязался дурной. Гена орал:
— Я давно тебе хотел предложить. Мужик жил себе и жил, доволен жизнью. И вдруг нашел клад. И стал несчастным-разнесчастным. Не знает, что ему с богатством делать. И закопать обратно жаба душит.
— Интересный замысел, — не вполне радовался идее Незримов.
— Такая комедия у римского драматурга Плавта есть, — выказала познания Пирогова. — Называется «Золотой горшок», по-латыни «Аулулария».
— Я и не знал, — скорчил рожу Шпаликов. — Да и хрен с ним! Римского так римского. Как там? «Аулулария»? Отличное название!
— У нас уже «Альтаир» имеется, — возразила Арфа.
— У нас? У вас? — ржал Гена. — У вас уже и фильмы общие?
— У нас все общее, — обнимал невесту потомок богов. — Думай, Гена, развивай сюжет. Давай комедию замутим. Обещаю пропихнуть.
Как все закончилось, как до Шаболовки доехали, утром стояло непреодолимой загадкой. Организм, отравленный алкоголем, затравленный проклятыми курильщиками, высосавшими весь блок «Житан», привезенный Незримовым в жертву Большому Каретному, с тяжелым скрипом потянулся к телефонной трубке и промычал в гулкий кагэбэшный колодец:
— Нет, только не сегодня. И вообще не на этой неделе. Я сам вам позвоню... — И, уже бросив трубку на рычажки, добавил: — Когда вы мне понадобитесь.
Вдруг его оседлала борзость: захочу — стану встречаться, не захочу — пошли вы в задницу, как Ньегес!
— Кто это был? — Голос Арфы звучал обворожительно даже с похмелья.
— Альбер Камю. Сообщил, что это не он погиб в автокатастрофе, а коньяк. Так что мы с ним вполне встречались, моя ненаглядная вруша. — И он полез на нее как зверь.
Выдержав двухнедельную паузу, далее не нашел в себе духу борзеть, позвонил. встретились снова в «Национале»:
— На мой взгляд, все это не серьезно, Роман Олегович. С жиру бесятся. Захотелось детишкам поиграть с огнем, в костер побросать патроны. Настроения бунтовщические, но не имеют под собой никакой почвы. Так что не смогу дать сведений о каких-то серьезно готовящихся акциях.
— В Праге вы были в гостях у реально действующих оппозиционеров, общались с Форманом и Гавелом. Что они говорят о нашей стране?
— Хотят социализма с человеческим лицом. Как будто у нас нечеловеческое. Да пустяки, баловство сплошное. Выпить, закусить, в пьяном виде пофорсить. Ничего более. Фильм Формана, о котором они все твердят: манифест революции, на самом деле полнейшее фуфло. Я понимаю, он бы там звал на баррикады или совершать эксы... Да нет, думаю, чепуха все это, пусть побалуются. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.
— Это вы смешно поговорку переиначили, Эол Фёдрыч. Но должен вам сказать, не все так невинно. А братья Машин там часом не появлялись?
— Нет. Вавра говорил о каких-то этих Машинах, но лишь о том, что они вместе с Форманом и Гавелом учились когда-то.
— Учились они антисоветизму, Эол Фёдрыч. Взгляните, какой сейчас раскручивается сценарий. Америку схватили за хвост с ее преступлениями во Вьетнаме. Бертран Рассел и тот же Сартр, с которым вы встречались в Париже, раскрутили трибунал по расследованию американских зверств. Американцам во что бы то ни стало нужно отвлечь внимание общественности. Затеять бучу в центре Европы. И Чехия в данном случае для них самое подходящее слабое звено. Там давно зреют антисоветские настроения. Не исключено, что именно через Чехию НАТО попытается начать новую мировую войну. Спровоцируют бунт и якобы придут на помощь восставшим. А вы говорите, баловство. Дай-то Бог, чтобы баловство. На Гитлера тоже поначалу смотрели как на клоуна. Но в любом случае вам спасибо за информацию. Ну а как там Париж?
— Пари сёра тужур Пари.
— О, вы уже шпарите?
— Невеста учит, хотя я с языками не в ладах.
— Хорошая она у вас. В институте лучшая студентка. А с Сартром вы встречались в «Клозери де Лила»?
— Совершенно верно. Там, где Хемингуэй. Что могу сказать? Такое впечатление, что у него все время живот болит, как у священника в фильме Брессона. Зубы гнилые, глаза — один на вас, другой на вас ист дас. Подслеповатый. И это, по-моему, во всем. Производит впечатление запутавшегося человека. Не знающего, на какой он стороне баррикад. Он и не за Америку, но и не за нас. И вообще, французские левые сильно ушиблены маоизмом, бредят культурной революцией. При том что жизнь во Франции, скажу я вам...
— Самый высокий уровень жизни в Европе, на минуточку.
Эол поморщился, будто и у него в животе заболело: он терпеть не мог это недавно появившееся выраженьице «на минуточку».
— Ну да, де Голль им все обеспечил, а им теперь скучно, долой де Голля, хотим того, сами не знаем чего. Хотелось бы вас порадовать, что там нарастает новая Великая октябрьская социалистическая, но увы. Брожение умов, кто во что горазд.
— Да мы и не надеемся на парижский Великий октябрь, — усмехнулся Адамантов. — Скажите, а нет ли у вас желания снять фильм по следам вашего путешествия?
— Нет, я комедию хочу снимать.
— Вот и прекрасно! Высмеять всех этих глупых бунтарей. Пражских или парижских — на выбор. Мы бы помогли с продвижением.
— Спасибо, я подумаю. Хотя мне больше хочется не сатиру, а именно комедию. Лирическую.
— Не время для лирики, дорогой товарищ режиссер.
На прощание Незримов получил новое литературное сочинение Вероники Новак, увы, не блещущее ни новизной эксперимента, ни мастерством инженерии человеческих душ. Все те же безудержные фантазии на тему «Предавший семью, жену и сына, легко предает и Родину». И, отправляя по почте денежный перевод на черемушкинский адрес, Незримов морщился, как брессоновский священник. Эх, послать их ко всем чертям, и пусть барахтаются как хотят, а то, видите ли, одна нашла себя на ниве доносительской беллетристики, другой на ее стороне баррикад, трубку бросает, щенок. Но сердце все равно щемило: бедный Платоша, бедный, бедный Платоша! И денежные переводы не застревали, уплывали по быстрому течению жалобных сердечных мыслей.
Стояла осень, стояло все, комедийная навигация никак не открывалась. Шпаликов принес жалкие наброски сценария «Аулулария»:
— Погляди, старик, может, глянется. Но чё-то у меня не прет нынче.
М-да... И с Ньегесом нехорошо как-то. Может, и впрямь не Эолово это, лирическая комедия? Но ведь он бог ветра, ветер это что-то летучее, радостное. Где оно, летучее и радостное, в его фильмах? Одна тягость. Он что, рожденный ползать летать не может, что ли?
Швейк в наши дни, вращается среди таких, как Форман и Гавел, посмеивается над ними в своей швейковской манере. И Адамантов посодействует. Но нет, неохота, пакость одна получится. А комедии Луи Маля и впрямь дурацкие, зря он вылезает из своего амплуа. Но ведь есть режиссеры, способные блистать в разных амплуа. Есть, точно? Что-то не очень приходят такие на память. Но как же не хочется и дальше снимать про смерть, страдания, лишения, потерю близких! Хочется на какой-то широкий простор, ведь он Эол, бог ветра.