не и мире» — все звездные, сливочные, шоколадные роли! А у него пока только Вадим в «Приключениях Кроша» да Коля в «Я шагаю по Москве», неплохо для начала, но не галактика. И тем не менее Настя смотрела на него более влюбленным взглядом, чем он на нее. Зато когда подгрёб Лановой, он затеял шуточную перепалку с Михалковым, доказывая, что на съемках «Алых парусов» первым оценил красоту Насти и даже хотел на ней жениться. Тут и Коренев заявил свои права как Ихтиандр, а Тихонов сказал:
— Позвольте, я вообще был женат на ней, будучи Болконским.
При нем была его новая жена Тамара, с которой они недавно поженились. Она сказала:
— Но ты ее там загнобил.
— Сейчас еще Гамлет объявится и свои права предъявит, — подзадорил всех Незримов, имея в виду Смоктуновского.
— Ну уж фигушки ему! — смеялась Вертинская. — Я из-за него с ума сошла и утопилась.
— А еще Левин, — припомнил Никита. — Как там его?
— Голдаев, — ответила Настя. — Только правильно не Левин, а Лёвин вообще-то. От Лёвы.
Болтали, веселились, танцевали до упаду. Часов в восемь свадьбу почтили своим присутствием Папа и Мама с огромным букетом белых лилий и жемчужным гарнитуром для новобрачной.
— Милости просим невесту к нам в мастерскую, — сказала Макарова.
— Талант несомненный, а развивать надо, — добавил Герасимов.
— Я согласна, — ответила Тамара Пирожкова, она же Марта Пирогова, а отныне по паспорту Марта Незримова. — Только Ларису Терезу закончу и сразу воспользуюсь приглашением. Нехорошо бросать. Мне всего два курса осталось доучиться.
— Вот и хорошо, у нас как раз через два года новый набор.
Куда ни глянь на этой свадьбе, у всех новые жены. Вот и Юра Яковлев явился с третьей женой Ириной, на которой совсем недавно женился. Незримов сразу стал уверять его, что он непревзойденный комедийный актер, которому не идиотов Достоевского играть, а надо вместе с ним комедию закрутить, чтобы он в главной роли. Чуть не поссорились, потому что Яковлев очень важничал, сыграв князя Мышкина.
— Да брось ты! Твой поручик Ржевский в сто раз лучше, а Стива Облонский вообще попадание в десяточку. Может, и хорошо, что Пырьев помер, прости Господи! А то бы он тебя еще склонил к очередной достоевщине. Помянем Ивана Грозного, он за меня заступался!
— Негоже на свадьбе поминать кого-то.
И снова спорили, болтали, танцевали, хохотали без умолку.
— У нас не свадьба, а и впрямь какой-то комедийный фильм, — смеясь, сказала Арфа.
— Так это же здорово! Я так мечтаю снять комедию!
— Ага, про Ленина.
— А что, это мысль! Ты гений! Дай тебя поцелую! Эй, почему давно не кричим «горько!»? Горько! Горько!
И все подхватывали:
— Горько! Горько!! Горько!!!
А испанец ёрничал:
— Горького зовут?
— Горького, Горького. Ты давай настраивайся, будем вносить свой неоценимый вклад в лениниану. Шукшина возьмем на главную роль, он уже привыкает к лысому гриму.
— Ты же Герасимова хотел.
— А, он уже уехал, не услышит. Вася, пойдешь на Ленина? Вместо своего Стеньки.
— Запросто, — вместо Шукшина ответила Федосеева. — Мы не прочь улучшить материальное положение.
Ровно в полночь молодые ошарашили всю свадьбу заявлением о том, что им пора на самолет, и все, особо те, кто уже был в изрядном подпитии, стали орать:
— Не пустим! Какой самолет? Какая, на хрен, Женева? Мы всю ночь гулять! А потом рассвет встречать на Ленинских горах! Держите их! Не пускайте!
— Запрещать запрещается! — воскликнула Арфа.
Эол подхватил ее на руки и похитил невесту с ее собственной свадьбы.
Такси, как тройка удалая, лихо понесло их в Шереметьево. Заранее приготовленные чемоданы, ставшие участниками заговора, прибыли туда вовремя. Не каждый день в самолет садятся люди со свадьбы, невеста в невестином платье и жених, сбившийся со счета, сколько раз кричали «горько!». Таможенники с трудом сдерживали свою профсуровость, чинно поздравляли, хотя чемоданы проверили с особой тщательностью — мало ли для чего свадьбу затеяли.
И вот они уже в небе, как две звезды, взлетевшие не с аэродрома, а со взлетной полосы Дома кино.
— Итак, радость моя, первая законная брачная ночь нас ждет на берегу Женевского озера.
— А может, махнем в опочивальню наследника Тутти?
— Я не против. Только щелкни своими пальчиками, и я захвачу самолет, потребую: «В Ленинград!»
— Ладно, не будем портить людям поездку в Швейцарию. А у меня для тебя еще кое-что приготовлено...
В глубокую картонную коробку насыпьте слой песка в пять сантиметров, в песок вставьте цветы бутонами вверх и осторожными движениями засыпайте растения полностью, до самых головок. Следите, чтобы розы стояли точно в вертикальном положении. Накройте коробку крышкой и оставьте в сухом помещении на две-три недели. Затем в дне коробки сделайте небольшие отверстия и позвольте песку медленно вытекать через них. Наконец внутри коробки вас будут встречать красивые сухие розы, не утратившие своего цвета.
— Вот, Ветерок мой. Узнаёшь свою розу?
Она открыла коробку и показала ему тот заветный цветок, подаренный в первый день знакомства. Тронутый, он снова расцеловал ее. Задумчиво произнес:
— Хлеб и роза.
И она поняла, что он имел в виду. И сейчас, давно уж миновав Променад дез Англэ, Марта Валерьевна легко перешла с просторной набережной Ниццы на скромную рю Эколь-де-Медсэн, где по прибытии в Женеву их поселили в красивом пятиэтажном доме на полпути от улицы Каруж до улицы Плантапорре, то есть между двумя женевскими адресами Ленина. Всем распоряжался человек лет пятидесяти, чем-то неуловимым напоминавший Незримову Адамантова, местный житель, неплохо владеющий русским языком. Это был Морис Мианцола, писатель, недавно выпустивший в свет книгу «Ленин в Женеве». В аэропорту он преподнес им скромный букет цветов и устроил аплодисменты, которые охотно поддержали любезные швейцарские таможенники. Его ярко-зеленый «ситроен» «Богиня» домчал их по рассветным улицам, и трехкомнатная квартира распахнула свои просторы молодой чете. Первая законная супружеская ночь Эола и Арфы состоялась в Женеве ранним утром.
Полетел на крыльях любви их упоительный медовый месяц. Неделя в Женеве: ежедневное купание в прохладном и чистейшем озере, рядом с белоснежными лебедями, утками и еще какими-то смешными птицами, прогулки вдоль набережных устья Роны, мощный фонтан Же-До, словно показывающий тщетность всего земного дотянуться до небес, вот-вот вода вырвется и полетит, но нет, она валится обратно вниз.
Хотелось отдыхать, днем угощаться пивом, а вечером вином, и совсем не хотелось работать, изучать жизнь вождя мирового пролетариата в ее сопоставлении со швейцарскими реалиями. Здесь, в Женеве, товарищ Ленин был пять раз, в общей сложности провел четыре года, Мианцола водил их по улицам и беспрерывно рассказывал так, будто находился в Женеве во все годы пребывания здесь своего героя. Иногда словарный запас подводил его, и Арфа охотно становилась переводчицей. Она едва сдержала улыбку, когда писатель привел их к башне Молар и показал удивительный барельеф, выполненный женевским скульптором Полем Бо в 1921 году: под надписью «Женева — город беженцев» массивная женщина, изображающая саму Женеву с гербом города в правой руке, пролетает над лежащим Лениным. На нем нет ботинок, и, судя по этому и лежачей позе, он отдыхает, найдя здесь приют и спокойствие. А может, даже и подвыпил.
Морис рассказывал много интересного, такого, чего нигде не прочесть, он добровольно стал путеводной звездой Незримова, и именно он в один из первых же дней навел режиссера на очень важную мысль:
— Бедный Ленин не хотел возвращаться в Россию.
— Когда? — спросил Эол Федорович.
— В семнадцатом году, — грустно сказал писатель и добавил с душевным нажимом: — В году моего рождения.
Так вот в чем все дело: мальчику не давала покоя мысль о том, что он родился в поворотный год мировой истории. И при этом в стране, откуда Ленин отправился эту историю переворачивать и творить. Немудрено, что Морис всю жизнь посвятил изучению жизни Ленина. И при этом считал вождя мирового пролетариата святым мучеником, положившим себя на алтарь революции.
И все мгновенно закрутилось — вот она, ключевая точка сюжета! Тут и любовь, и жертва, и свершение всех мечтаний, и крушение всех надежд. После поражения революции 1905 года Ленин разуверился в возможности увидеть новое, победоносное восстание, которое сокрушит старый мир и откроет дорогу новому. Он привык к мысли, что ему, как многим его предшественникам, Плеханову в первую очередь, придется жить-поживать в Европе, занимая в общем-то удобную позицию: эх, если бы сложились все предпосылки, я бы стал во главе восставших масс, победил и возглавил огромную Россию, но, увы, не пришлось, и я вынужден прозябать в швейцариях, приготавливая почву для будущих, более счастливых борцов.
К тому же в личной жизни Владимира Ильича все тоже сложилось неплохо. Прочный треугольник: спокойная и надежная жена, он, пылкая и неугомонная подруга. Оставалось выяснить одно: была ли эта француженка его любовницей. Выяснить или доказать самому, что была. Сведений о ней не так уж много, но и их достаточно, чтобы склонить чашу весов на нужную сторону.
И все же что это за странные птицы, похожие на уток? Но явно не утки, потому что когда встают на лапы, эти лапы очень смешные, как у кур, только еще разлапистее, и когда эта чернушка стоит, то вылитая избушка на курьих ножках. Мианцола сказал, что по-французски они называются «foulque», по-итальянски «folaga», а по-немецки «Wasserhuhn». Последнее слово легко переводилось как водяная курица, а первые два объяснил словарь. Не утки и не куры, а — лысухи. Название происходит от белого кожаного надлобья, своеобразной залысины. В профиль точь-в-точь Ленин!
— Что-то я не вижу сходства.
— Да приглядись же, Марфуня! Клюв как бородка клинышком.
— Вообще-то да, что-то есть. Смешно.
— А эти лапы, я прочитал, у них называются фестончатыми, и фестоны считаются лучше, чем перепонки у лебедей и уток.