— Вон ты куда... Понимаю... Только это снова будет непрохонжонков.
— Главное, пиши, а там поглядим.
В четверг, 13 марта, Марте исполнялся двадцать один год, и по всем законам сволочизма именно на этот день эсерка назначила порку сценария фильма «В Россию!», и, сколько ни уговаривал Незримов перенести на другой день, ни в какую.
Ох, как же их топтали! Завсектором кино отдела культуры ЦК КПСС Филипп Тимофеевич Ермаш начал еще ничего, довольно мягко, ему в целом понравилось: «Необычно, смело, ярко — но... как бы это сказать... не слишком ли смело, товарищи, не слишком ли необычно? Ведь речь идет не о рядовом персонаже истории, а о величайшем из величайших, о том, на кого мы равняемся, а тут жена плюс любовница, плюс болезни, да и не доказано, что с Инессой Арманд связь имела любовный оттенок, нам надо решить, надо ли это все оставлять так, как в сценарии товарища Ньегеса». «Конечно же не надо и ни в каком случае нельзя! — взялась основательно драконить «В Россию!» заместитель главного редактора Главной сценарной редакционной коллегии Элеонора Петровна Барабаш. — Нас никто и нигде не поймет, если мы пополним лениниану образом вождя мирового пролетариата, мечущегося между супругой и возлюбленной, да, я понимаю, что Ильич был человек и ничто человеческое, так сказать, но есть же чувство меры, как можно, чтобы он жаловался Надежде Константиновне, что Инесса Федоровна его разлюбила и не хочет ехать из Кларана к нему в Цюрих, что за бредятина, я вас спрашиваю! А уж эти сомнения в том, что ему вообще надо или не надо ехать в Россию, где началась февральская революция...» Начальник Главного управления кинопроизводства с хорошей фамилией Шолохов начал с гневного вопроса: «Кто вообще дал право? Я спрашиваю, кто дал право?!»
— Ну, кривичи-радимичи, понеслось! — пробормотал Незримов.
Что интересно, яростнее высокопоставленных лиц выступали люди малозначительные, но состоящие в эсерке, они чуть ли не топали ногами, не рвали волосы и не раздирали на себе одежду, напоминая злобную толпу над убитым Вакуленчуком в «Броненосце Потемкине», фильме, люто ненавидимом Эолом за всю чудовищную ложь, которой напоил свое произведение Эйзенштейн. Как посмели граждане Незримов и Ньегес замахнуться на самое святое, что есть у советского человека! Простите, но по сценарию складывается впечатление, будто Владимир Ильич вообще не собирался возвращаться в Россию и возглавлять борьбу пролетариата. Не враги ли подсунули нам этот, с позволения сказать, сценарий? А ведь им было оказано огромнейшее доверие, потрачены деньги на проживание в Швейцарии и Франции. И деньги немалые. А два месяца назад, товарищи, я сидел рядом с Незримовым на премьерном показе последнего шедевра Пырьева, и он последними словами поносил великого мастера, пользуясь тем, что тот уже не может ему ответить. Да ему до Пырьева еще идти и идти, а уже такие замашки у них с Ньегесом! Этот сценарий «В Россию!» надо не просто запретить напрочь, а сжечь.
Страсти накалялись по всем законам искусства — через перипетии все двигалось к кульминации, за которой ожидались предсказуемая развязка и логичный финал. Однако все завершилось не так, как ожидали бичуемые авторы. Шестидесятилетний председатель Госкино Алексей Владимирович Романов говорил тихим, смиряющим голосом и не призывал совершить аутодафе, он даже похвалил автора сценария за то, что тот совершенно по-новому, свежо и интересно отнесся к личности Ленина, однако конечно же, товарищи... И в итоге, согласно постановлению, коллегия потребовала от кинодраматурга полной переработки сценария в соответствии с прилагаемым перечнем требований, который будет представлен в ближайшее время.
— Сволочь эсерка! — проскрипел Незримов, когда они с Ньегесом вышли на свежий воздух и стали ловить такси, чтобы ехать праздновать день рождения Арфы. — Не могла сразу зарезать, содрала кожу и оставила на палящем солнце.
— Надеюсь, с нас не потребуют возврата денег, потраченных на заграницу?
— Если и потребуют, то твоя суммочка будет значительно ниже моей. Да нет, не писайте кипятком, компаньеро, не потребуют. Они же не акулы капитализма. Ермаш-барабаш!
— Что ты их так? Как раз Ермаш и Барабаш меньше всего нас грызли.
Дабы не портить дня рождения, соврали, что эсерка сценарий одобрила, но потребовала внести поправки.
— Так что, кривичи-радимичи, все вполне ермаш-барабаш, — уже приветливым тоном обыграл фамилии сегодняшних выступавших потомок богов. И день рождения получился веселый, с танцами до упаду. Но в ту же ночь, с 13 на 14 марта, Марте Валерьевне приснился страшный сон. Она увидела больничную операционную, в которой хирург делал операцию, но вдруг обернулся и, сердито зыркнув на нее из-за круглых очков, сурово произнес: «Немедленно! У него Ленин в желудке. Слышите? Иначе будет поздно!» И в ближайшее время Арфа потащила своего Эола на обследование, которое показало рак желудка в начальной стадии, но угрожающей перейти в более опасную. Вот почему тошнота, вот почему вдруг возникли проблемы с зубами и приходилось то и дело таскаться к стоматологам, вот почему стали ломкими ногти на пальцах ног, а изо рта иногда дурно пахло.
Конечно же обратились не к кому-нибудь, а, сходив на премьеру смешного фильма «Семь стариков и одна девушка», поехали тем же вечером в Ленинград, к несравненному Григорию Терентьевичу. Тот заставил режиссера глотать противную кишку, по-научному говоря, провел гастроскопию и в разговоре тет-а-тет сказал Незримову:
— Вы, малюсенький, человек мужественного склада, так что я вам должен сказать как на духу. Первое: у вас рак желудка. И сразу же второе: излечимый. Если мы в ближайшие дни проведем операцию, я его спокойненько вырежу, и будете жить-поживать, радовать свою обладательницу волшебного голоса. Вы молодец, что вовремя ко мне обратились.
— Это все она. Сон увидела и заставила меня к вам поехать.
— Правильно, — выслушав сон, заявил Шипов. — Судя по всему, у вас вторая стадия, поэтому симптомы незначительные, но если она перейдет в третью, это уже, малюсенький мой, чревато. Так что тот хирург во сне правильно поторопил. Случайно это не я был?
— Нет, говорит, что не вы.
— Надо же... Ленин в желудке... Я еще не слыхивал, чтобы карцинома так называлась. М-да.
Арфе он обо всем рассказал, тем более что, судя по всему, и впрямь волноваться не о чем, но она все равно перепугалась, хотя не преминула вставить свое ставшее традиционным «А я же говорила!». Кстати, неплохое название для фильма, надо будет использовать. А для фильма ужасов — «Карцинома». Сам же Эол Федорович, узнав о диагнозе, не впал в уныние, а, напротив, как-то словно от чего-то освободился и даже воспарил. Все очень просто: надо Ленина из желудка вырезать, и дальше будем жить, а может, и летать. Возник замысел экранизировать сначала «Портрет» Гоголя, а потом «Ариэль» Беляева. Григорий Терентьевич принес ему из собственной библиотеки оранжевый томик из собрания сочинений, и накануне операции потомок богов взахлеб перечитывал этот роман, бормоча:
— Но, конечно, все надо на нашей почве... Все имена поменяем... Сашка гениально напишет сценариус... Марфуша сыграет Лолиту... Ариэля — Вася Лановой... Ему еще далеко до сорока...
И на операцию он отправлялся, как идут умываться и чистить зубы, чтобы затем броситься в пучину любимых дел. Шипов конечно же все исполнил виртуозно, половину желудка пришлось отчикать, но так надо, всегда вырезают с запасом, чтобы уверенно потом спалось. Жаль, что Эол всегда худощавый, будь он толстяком, такое уменьшение желудка способствовало бы похудению. Марта постоянно находилась рядом, ее приходилось выгонять из палаты, и, если можно, она бы и в операционной присутствовала.
— Вы, малюсенькая, хотя бы в Эрмитаж сходили.
Радиопередачи с ее участием слушала вся больница, а Незримова и вовсе боготворили: еще бы, кто «Голод»-то снял? Через неделю после операции его уже выписали, можно возвращаться в Москву, но наступил апрель, и хотелось гулять по прекрасному городу на Неве, погодка стояла для Петра творенья редкостная. Никакого Фулька, никаких переделок сценария, решено: будь что будет, но «В Россию!» он снимать не станет, пусть отдают сценарий другому режиссеру, другому сценаристу, найдется такой, кто снимет.
— Все прекрасно, до чего же хороша жизнь, Арфа моя ненаглядная, ненаслушная, ненацелуемая, как же я люблю тебя!
— Только ты не болей больше, ладно?
А когда вернулись в Москву, в мае разразился бешеный скандал. Виновница — настойка иссык-кульского корня. Откуда? Ну... это маленький секрет. Отвечай, откуда?! Да в институте одна киргизка учится, привезла. И тут же, откуда ни возьмись, нарисовался Адамантов. Первое, что резануло слух при встрече в одном из номеров «Метрополя», — дальнейшее урезывание имени-отчества:
— Добрый день, Ёл Фёдч, давненько не виделись, вы прямо цветете! Видать, жена заботливая.
— Здравствуйте... — И Эол со своей стороны тоже отпанибратничал, вместо «Родион Олегович» подчеркнуто произнес: — Рдьён Легч. Вы тоже сверкаете. Больше года не виделись. Я уж полагал, забыла про меня родная безопасность.
— Сами понимаете, какие события шестьдесят восьмой подарил, — играл глазками опер. Его распирало. — Не хотите ли в мои корочки заглянуть? — И, не дожидаясь ответа, протянул Незримову новое удостоверение, в котором все оказалось примерно то же самое, только вместо «старший лейтенант» значилось «капитан», а вместо «младшего оперуполномоченного» — просто «оперуполномоченный». Незримов вежливо поздравил, и начался долгий разговор: а как там в Швейцарии, а как во Франции, а какие разговоры, а как идет работа над фильмом, не нужно ли чем-либо помочь и так далее, покуда не прозвучал ошеломляющий вопрос:
— Ёл Фёдч, а зачем ваша супруга ходила в гости к Солженицыну?
— К Солженицыну?!
— Причем два раза.
— Простите, Родион Легыч, впервые от вас такое слышу. Вы часом не ошиблись?
— Как вы понимаете, Александр Исаевич такая значительная фигура, что мы не можем просто так оставить его без внимания... Ну и... Сами понимаете.