— Филипп Тимофеевич...
— Только не юли мне.
— Да я и не юлю, — мгновенно приосанился Эол, приготовился сниматься в эпизоде расстрела: «Стреляй, сволочь, всех не перестреляешь!» — И не собирался юлить. Просто я по-прежнему придерживаюсь того мнения, что нам, настоящим ленинцам, не нужен ходульный образ нашего вождя. Нам нужен человек, во всех его проявлениях. И на фоне слабостей главного героя сильнее выглядят его главные достоинства. Выпячиваются, так сказать. Вспомните, как Маяковский высмеивал образ Ленина, созданный Эйзенштейном в фильме «Октябрь». Что он похож не на Ленина, а на все самые глупые памятники Ленину. Нам такой разве нужен?
— Нет, такой не нужен, — сурово ответил Ермаш. — Но и такой, как у вас с Ньегесом, нас тоже не устраивает. Вы, товарищи кинематографисты, обязаны найти золотую середину. На вас возложили великую ответственность.
«Сейчас о командировках и о деньгах заговорит», — затошнило Незримова, как давно уж не тошнило.
— На вас, милейшие мои, были, между прочим, деньги потрачены, и деньги не малые, — продолжил кондовый партийный начальник, при этом подвинул к себе листок бумаги и стал писать на нем что-то красным карандашом — должно быть, все суммы, которые были затрачены, сволочь. — Вы как собираетесь за это отчитываться? И, между прочим, до юбилея вождя остается меньше года. Когда собираетесь кино снимать? А? Я тебя спрашиваю, товарищ Незримов.
— Филипп Тимофеевич, тот же Эйзенштейн...
Тут Ермаш показал ему написанное на листке красным карандашом: «Не хочешь, не снимай. Не бзди, как-нибудь спустим на тормозах», — и Эол запнулся, чуть не икнув от неожиданности. Ермаш тотчас скомкал бумагу и сунул ее себе в карман.
— Так что там Эйзенштейн?
— Когда... «Октябрь» снимал. Он тоже не успел. К десятилетию революции. В ноябре двадцать седьмого. В Большом театре только предварительный монтаж. Показывали.
— Что ж, это аргумент. В конце концов, тема и после юбилейного года не утратит актуальности. Не станем спешить, товарищи кинематографисты. Лучше сделать не спеша, но качественно. Ну а если успеете яичко к Христову дню, будет вам честь и хвала.
И со Старой площади вылетел не режиссер Незримов, а Ариэль, обретший способность летать. Срочно на Шаболовку вызвали Ньегеса, накупили шампанского, коньяка, закусок дорогущих, хоть до этого состоялось судьбоносное решение все деньги тратить только на Внуково, и устроили похороны проекта «В Россию!». Поминали добрым словом и Владимира Ильича, и Надежду Константиновну, и Инессу Федоровну, и всю остальную революционную шатию-братию. Свобода, кривичи-радимичи! Да здравствует ермаш-барабаш, самый гуманный ермаш-барабаш в мире!
— Хотя я не понимаю, чего это он так смилостивился, — хмурилась Арфа.
— Да он вообще, мне кажется, мировой мужик, только по должности напускает на себя строгости, — ответил Эол. — И вообще, охота ему еще двоих диссидентов себе на голову посадить? Поди, Андрюши Тарковского хватает. Да Саши Аскольдова.
— А чё, логично, — согласился Конквистадор. — И еще не известно, чего наснимаем, клади потом на полку. Так что выпьем за это мудрое «не бзди»!
Тридцать три — ровно столько, как в названии фильма Данелии, вошло в список шестого Московского кинофестиваля, а среди них и «Голод». Про незримую записку Ермаша никто и знать не знает, зато всем ведомо, что они вот-вот начнут снимать фильм к великому юбилею и шансы получить один из призов достаточно высоки. Конечно, не главный приз, на который, скорее всего, уже нацелили Ивана Грозного, хоть и посмертно, с его «Карамазовыми». Почтят покойничка, это уж как пить дать. Зато остальной репертуар явно ниже среднего, есть кого оставить за бортом. Никаких тебе Феллини, Антониони, Сабо, Вайды, Бондарчука, и Герасимов не в качестве соискателя, а во главе жюри. Лишь бы Стасик Ростоцкий со своим «Понедельником» не обскакал.
Торжественное открытие не где-нибудь — в Кремлевском дворце съездов со всем тебе начальством-разначальством, старушка Лилиан Гиш, которая красотка Элси у Гриффита в «Рождении нации», из древненемого кино, казалось, и должна быть немая, ан нет, говорящая, Стенли Кубрик, привезший в Москву «Космическую одиссею», тоже конкурент, ёж ему в дышло, забавный Альберто Сорди, загадочная Моника Витти, Марина Влади аж с тремя своими сестрами, Лавров с Ульяновым, важные, мимо Незримова нарочито прошли, чтоб, не дай бог, поздороваться... Короче, блеск и нищета куртизанок во всем объеме.
Арфа блистала в своем ситцевом платье, морщилась, когда ей вслед: «Ляля Пулемет». надоело уже быть Лялей.
— Цени, когда тебя называют по имени роли! Не каждый актер такую роль имеет.
И хотя на каблучках она заметно выше его, смотрелись они вместе очень неплохо. вон Пушкин с Гончаровой — и ничего, все только завидовали. С фестиваля на стройку века во Внуково, со стройки века — снова на фестиваль. Успели и на теплоходе по Москве-реке поплавать с остальными участниками. Высоцкий всем своим видом показывал, как он счастлив, что у него все срослось с Мариной, она ведь даже во французскую компартию вступила, чтобы им легче было встречаться то в Москве, то в Париже. а Эолу Володя сообщил неприятнейшую новость:
— Ты бы побывал на Большом Каретном. У Левончика рак. Врачи говорят... Короче, хреново.
Лишь это страшное известие омрачило тот июль. Пролетели денечки как лепесточки, и настал день истины: какой из призов достанется? Неужели Аполлинариевич не ублажит ученичка? При встречах и он, и Макарова искренне радовались их видеть, подмигивали: мол, получишь, не бэ. И не ФИПРЕССИ какое-нибудь, а что-нибудь посеребрянее, а то и позолотее. Показ-карамаз шел в огромном революционном сундуке на Новом Арбате, он же проспект Калинина, тем самым подчеркивалось, что мертвый Пырьев свое возьмет. Зато «Голод» показывали за спиной у Пушкина, а значит, действительно можно рассчитывать на как минимум серебро.
Снова Большой Кремлевский, зал, символизирующий всю железобетонность СССР, всю его монолитность. И места им с Арфой и Ньегесу с его осветительницей выделили аж в третьем ряду — уже неплохой знак. Стоило ли пережить карциному, чтобы просвистеть тут как фанера над Парижем?
Началось, вот оно! — как повторял Андрей Болконский, когда понеслась битва при Аустерлице. Начали с пресловутой ФИПРЕССИ — премии международной федерации кинопрессы. «Лусия», режиссер Умберто Солас, Куба. фу, пронесло! Уже легче. Почетные дипломы, вот это тоже, как говорится, да минует чаша сия. Андерсен, Ганда, Ковач, Транчев, туда вам и дорога! Пошли актерские призы. Рон Муди из фильма «Оливер!». Тадеуш Ломницкий из «Пана Володыевского». Румынка Ирина Петреску. Аргентинка Ана Мария Пиккио. А Арфа?!
— Марта Пирогова за роль Ляли Пулемет в фильме режиссера Эола Незримова «Голод».
— Не может быть! — Алая, как советское знамя, Арфа радостно отправилась на сцену, изобразила смешную походку Ляли, подходя к Вие Артмане, которая вручала приз.
— Прежде всего благодарна режиссеру Эолу Федоровичу Незримову. Между прочим, моему любимому мужу.
— За упоминание моей скромной персоны спасибо, — промурлыкал он, когда она вернулась к нему в третий ряд.
Спецпремии. Неплохо, но тоже не хотелось бы. «Оливер!», Великобритания, режиссер Кэрол Рид. «Дневник немецкой женщины», Германская Демократическая Республика, режиссеры Аннели и Андре Торндайк. Англичанин с кислой мордой, немцы со снисходительными улыбочками. Отлично, катитесь в свою Англию и Гэдээрию. Серебряные призы. Эх, сейчас впаяют серебро. Ни то ни сё как-то. Четверочка. А то и с минусом.
— «Время развлечений», Франция, режиссер Жак Тати.
Доволен. Знал, что большего не дадут.
— «Когда слышишь колокола», Социалистическая Федеративная Республика Югославия, режиссер Антун Врдоляк.
Этот вообще счастлив, как после первого секса.
Ну, теперь шарики. Золотые призы на самом деле представали в виде шаров из фиолетового гранита на постаментике, с наклеенной золотой звездой. Держите себя в руках, Эол Посейдонович.
— «Лусия», кубинский режиссер Умберто Солас.
Какого хрена ему еще один приз! Мы любим Остров Свободы, но не до такой же степени. Конечно, сияет, Фидель ему теперь отвалит по возвращении.
— Второй золотой приз присуждается...
Эх... Ну!..
— ...итальянскому кинорежиссеру Пьетро Джерми за фильм «Серафино».
— Понятное дело, что кинорежиссеру, других здесь нет! Можно же просто режиссеру.
— Ветерок, не нервничай, я же тебе говорю, что со мной ты получишь лучшие призы.
— Третий золотой приз присуждается...
Опять пауза. Ну зачем этот саспиенс? Зачем так издеваться?
— ...советскому кинорежиссеру Станиславу Ростоцкому. «Доживем до понедельника».
Стасик, скотина! Незримову даже показалось, что Ростоцкий глянул на него уничтожающе: на-кася, выкуси! Потомок богов сидел окаменевший, как Лотова глупая жена. Дальше только главный приз, а этот, естественно, «Братьям Карамазовым». Удружил Аполлинариевич, Арфу наградил, а Эола бортанул.
— Режиссер Иван Пырьев. Просим всех почтить великого мастера вставанием.
— Вот уж ни за что не встану, — буркнул Незримов.
— Нехорошо, Ёлчик, не становись обиженным.
— При жизни все захапывал, а помер — ему еще валят! Пырьев-Упырьев! — Но все же послушался жену-призершу, оторвал зад от кресла.
— Для награждения на сцену приглашаются артисты Кирилл Лавров и Михаил Ульянов. Именно они довели фильм «Братья Карамазовы» до завершения, когда великого режиссера не стало. Им вручается специальная золотая премия.
— Понятно, потому что посмертно. Вместо Большого приза — золотая спецпремия, — пояснял Конквистадор.
— А то мы без тебя не поняли, — огрызнулся Незримов, с ненавистью глядя на важные морды Лаврова и Ульянова. Вот сейчас бы выйти да дать им по этим мордасам.
Чего-то там еще говорят, выступают. Сплошные штампы. Все хлопают. Чему хлопаете, идиоты? Наконец Лавров с Ульяновым смирили свое красноречие, нехотя уходят со сцены. Кончен бал, погасли свечи. А Герасимов еще подмигивал...