— Это ты убил ее! Ты преследовал ее всю жизнь! Ты добивался, чтобы ей не давали роли! И вот ее нет! Ликуй, подонок!
Бешеные глаза, налитые кровью, он даже подумал, не базедка ли у нее, как у Крупской? Куда подевалась та роскошная Сильвия, которой он покорял Большой Каретный? Еще и сорока нет, а из-за своего ожирения выглядит на полтинник с лишним. А главное — полная безвыходность. куда бежать? В электричку она следом за ними поперлась, продолжая реветь:
— Граждане пассажиры! Этот человек — Эол Незримов, бездарный режиссеришка, отхватил все премии, какие только можно. Бросил жену с маленьким сыном, выгнал их из дома, отнял все имущество. Сам занимается мужеложеством. При нем не женщина, это загримированный педик. Присмотритесь и увидите. Но этого мало, граждане пассажиры. Он занимает посты во всяких комиссиях и затравил великую актрису Екатерину Савинову, довел ее до самоубийства. Помните Фросю Бурлакову из фильма «Приходите завтра»? Это она. Позавчера доведенная до отчаяния женщина бросилась под поезд в Новосибирске. И ее смерть на совести этого отвратительного существа! Все смотрите на него, граждане, сожгите его своей ненавистью!
В Переделкине они выскочили и побежали, она пыталась их догонять, плевала вслед, они выбежали к пятачку, где иногда дежурили бомбилы, и, на их счастье, обнаружился оранжевый замшелый «москвичонок», в котором Эол почему-то ожидал увидеть Юрку Сегеня, кривичи-радимичи, какими судьбами! Но оказавшийся там водила лишь чем-то напоминал смешного парня из мосфильмовской массовки.
— За нами погоня, — гавкнул Незримов. — Если можно, гоните!
— Ого, трык-перетрык! — заморгал частник, и «москвичонок» успел взбрыкнуть и двинуться как раз в тот момент, когда тяжелая рука схватила ручку задней дверцы и попыталась ее открыть. Несколько плевков украсили заднее стекло. — Сурьезная женщина! — загоготал водила. — Чем-то вы ей не угодили.
— Это наша бывшая жена, — вся трясясь, нашла в себе силы для иронии Арфа. — Давненько она нас не атаковала.
— Давно, — мрачно согласился Незримов. — А что она про Савинову? Думаешь, правда?
— Не знаю. Я думаю о другом. Хороший это знак или плохой?
— Увидим.
В Госкино подтвердилось: Катя Савинова уехала из Москвы в Новосибирск, к сестре, и там бросилась под поезд. Насмерть.
— Главное дело, она, когда ко мне на курс поступала, читала монолог Анны Карениной: «Где кончается любовь, там начинается ненависть», — лепетал растерянный Бибиков, великолепный актер, режиссер и педагог, тот самый изумительный профессор Соколов из «Приходите завтра». — С чего начала, тем и закончила, — моргал он мелкими искорками слез. — Боже мой, какое несчастье!
Незримову вспоминалось, как она говорила о нем Веронике, как она не любила его, и сейчас ему казалось, неуспокоенный дух Кати Савиновой витает где-то поблизости, ворчит, будто кухарка Матрена в «Женитьбе Бальзаминова»: «Думай на черного аль на рябого. Новое кинцо снимать собираетесь? А вот хренушки вам!» Но, вопреки его самым черным ожиданиям, случилось чудо, эсерка не слишком трепала оба сценария, а все решила могучая поддержка первого зама председателя Госкино.
— Я вижу два очень перспективных фильма, товарищи, — теплым, как ташкентский персик, голосом говорил Баскаков. — Думаю, режиссеру Незримову надо начать с экранизации бессмертной повести Гоголя, в которой говорится о том, что нельзя заигрывать с нечистой силой. В сценарии Ньегеса четко прописана линия, обозначающая, кто сейчас эта нечистая сила. А именно: западная культура, все больше въедающаяся в души молодых советских людей. Да и не только молодых. Предлагаю членам государственной коллегии проголосовать за выделение средств на съемки кинофильма «Портрет», а сценарий фильма «Ариэль» держать в перспективе. Он к тому же и куда более затратный, а наши фонды пока еще ждут пополнения.
— А как же фильм о Ленине? — злобно выкрикнул Тодоровский, неискоренимый враг Эола.
— Сценарий фильма «В Россию!», — спокойно ответил Владимир Евтихианович, — решено временно заморозить для дальнейшей доработки. Юбилей Владимира Ильича успешно миновал, и, как вы знаете, главным фильмом этого юбилея признано «Шестое июля» Карасика. И на этом лениниана не кончается, товарищи, впереди новые юбилеи вождя.
И хотя дали зеленый свет «Портрету», а не летучему «Ариэлю», Незримов и Ньегес оба, выходя из зала заседаний эсерки, чувствовали, что вот-вот взлетят. Обоих мгновенно приземлила Барабаш:
— Эол Федорович, звонили из Боткинской, туда доставлена ваша жена. Перелом обеих рук.
И он лишь успел горячо поблагодарить Баскакова, сорвался на такси в Боткинскую, где застал Арфу, одесную и ошуюю забинтованную. И первым делом в сознании вспыхнул фонарь: снова сбывается! Ляля Пулемет, у которой были ранены обе руки! Какой ужас!
Студентка Незримова, до недавнего времени Пирогова, вышла из института имени Мориса Тореза и была атакована женщиной, страдающей лишним весом, побежала от нее, споткнулась о бордюр и упала прямо на проезжую часть, выставив вперед обе руки.
— Ты представляешь, прямо напротив тургеневского дома, где происходили события «Муму». Всегда чувствовала его злую энергетику. А наша бывшая жена мне еще ногой в лоб и в живот засветила, пока ее не успели отогнать. — На лбу у студентки Незримовой красовался свежий синяк. — И представляешь, Ёлочкин, скорая меня хотела в Склиф везти, прямо к ней, представляешь? Я им: «Только не в Склиф! Иначе из машины выброшусь!» Они совсем решили, что я ку-ку. Что ты так смотришь?
— Лялю Пулемет тоже ранило в обе руки и поцарапало лоб и живот.
— Ты опять? Хотя, черт побери, ведь да!
— Хорошо, что я не снимал сцену ее гибели.
— Слушай... Ведь точно. В лоб, живот и обе руки. На животе у меня тоже синячище. Хорошо, что ты не снимал, как я погибаю. Хотя... Эта-то сволочь у тебя вообще взорвалась, причем в двух фильмах, и в «Кукле», и в «Пуле», на клочки разнесло заразу, а она ходит себе. Здоровая, целая, единая и неделимая.
— Чтоб ее и впрямь разнесло в клочья! — свирепел Незримов. — Надоела, гадина. Я на нее в суд подам.
— Может, и вправду в суд? А то жизнь не в жизнь.
В суд не в суд, но, покуда пару дней студентку Незримову держали в больнице и обследовали ее травмы, муж побывал в Черемушках, у участкового, долго ему все рассказывал и написал пространное заявление о злостном преследовании его семьи со стороны гражданки Новак Вероники Юрьевны. Хотя, если учесть, что папаша ее был Иржи, никакая она не Юрьевна, а Ирживна. Грыживна. Но этого он, естественно, в заявлении не обозначил.
Участковый пообещал строго побеседовать с Вероникой Юрьевной и пригрозить судом в случае, если она впредь не угомонится. Хороший человек. Он сдержал свое слово, и новых атак со стороны чешской писательницы не последовало, она вернулась от практики к теории, от классовых битв — к своему привычному литературному творчеству, время от времени посылая новые произведения в различные инстанции. Увы, в данном творчестве она никак не эволюционировала, давно превратившись в заезженную пластинку, и читательский интерес окончательно сдулся.
Милые ручки загипсовали, но Эолу доставляло особое удовольствие кормить жену с ложечки.
— Раз у нас нет малышей, я теперь твой малыш, — смеялась она с едва заметной грустинкой. Вообще же они выбрали правильную полушутливую тональность в этой теме, секс утвердился как искусство для искусства.
На бумажную свадьбу сняли гипс, и муж подарил огромный фотоальбом в кожаном переплете, настоящий фолиант, который ей нескоро суждено будет поднимать своими пока еще не окрепшими верхними конечностями, как зануды врачи уныло именовали ее нежные крылья.
Несмотря на травмы, студентка Незримова с красным дипломом закончила обучение в институте, выйдя из него с совершенным знанием английского, французского, немецкого и итальянского языков, что ее мужу даже и не снилось. Молодец девочка! Жизнь немного попинала их ногами нашей бывшей и снова радовала успехами. Герасимов и Макарова без тени сомнения брали Марту Незримову к себе в мастерскую нового набора, но она вдруг:
— А знаешь, Ветерок... Ты только не сердись на меня, милый, ладно? Я не хочу быть актрисой. Я тебе не говорила, меня и Тарковский приглашал, и Климов в свои новые фильмы, я им обоим отказала. Я вообще не хочу. Меня в МИД пригласили на хорошую должность.
— Ну, убила так убила! В МИД! И это при таких дарованиях, при таком голосе!
— В озвучках согласна участвовать. Но и то лишь в твоих фильмах. И на радио буду ходить, пока еще приглашают.
Герасимов вынес суровый приговор:
— Дура она у тебя. Уж извини за прямоту. Да ты у нас и сам правдоопасный. Александров до сих пор кипит. А Орлова...
— Что Орлова?
— Представь себе, влюблена в тебя с той злосчастной ночки.
— Влюблена?!
— Только это я тебе под самым строгим секретом, усекаешь? Недавно виделся с ней, она мне и говорит: «Я вашего правдоопасного заманю в свои сети». Так что берегись, парень, эта хищница не отступится.
Охренеть! Мало им чешской писательницы, теперь еще и орлица хищная клюв навострила.
— Так ей же...
— Через два года семьдесят. Но для таких, как она... Вспомни «Бульвар Сансет».
— Да Глории Свонсон там полтинник всего был, а тут семидесятник.
— Говорят, у вас на даче бассейн?
— Пруд. Вы на что намекаете? — Незримов мгновенно вспомнил, как в бассейне у Нормы Десмонд плавал вниз лицом подстреленный ею Гиллис.
— Намекаю на то, что пора нам вашу дачку поглядеть. Что не приглашаешь?
И новоселье на даче они праздновали одновременно с днем рождения Макаровой, и опять нате-здрасьте — тринадцатого числа, в один день с днем рождения Платона. Которого все еще думали заманить к себе. А то и переманить вовсе от той сумасшедшей жабы.
— Приезжай. Отметим одновременно и твой день, и наше новоселье, и Тамара Федоровна Макарова решила у нас свой день рождения в это же тринадцатое августа отмечать. Представляешь, как будет весело?