— Что за черт! — негодует художник, уничтожает написанное, вновь приступает к глазам Иисуса, и вновь получаются страшные сатанинские глаза. И он снова соскребает их с холста. Он смотрит на эскиз, сделанный с красивого юноши для образа Спасителя, и видит, что и у того в глазах проступает взор пучеглазого. О ужас! Он бросается и эти глаза соскребать с холста.
Далее как у Гоголя: все, что ни берется писать Бессонов, получается у него с глазами демона. Картину на сюжет третьего искушения он больше не продолжает. Однажды в порыве негодования он бросается к камину, желая сжечь портрет пучеглазого, но другой художник, Харитонов, в исполнении Сережи Никоненко, зайдя к нему в сей миг, упрашивает отдать картину ему и уносит, весьма довольный. Но и после этого все, что ни пишет Бессонов, получается со страшными глазами. Мастерская его наполняется портретами, у которых содраны очи, целая галерея безглазых. Появляется Хаммер, он недоволен, что Бессонов не выполнил заказ, но, приглядевшись, со смехом забирает всю безглазую свору в качестве расплаты за авансы. Великолепно Лазарев сыграл этот переход от недовольства предпринимателя к неожиданному ликованию:
— Однако и эту безглазую шоблу я неплохо продам!
Он обращается к Бессонову:
— Слушайте! Вы совершили гениальное изобретение! У Модильяни на портретах нет зрачков, а у вас вовсе глаза истреблены. На этом можно очень неплохо раскрутиться.
Но Бессонов решает больше не заниматься собственной живописью. Его приглашают преподавать во ВХУТЕМАС, и там он знакомится с юной художницей Архиповой в исполнении Ларисы Голубкиной, которой передает все свои таланты, за исключением чудовищного дара, полученного от пучеглазого. Ученица становится его женой, у них рождаются дети, жизнь прекрасна, жена пишет светлые и чистые полотна, в которых бушует радостная жизнь, а учитель если и притрагивается к художеству, то не пишет человеческих лиц. Потом он решается писать и лица, но глаза в них дописывает жена.
Однажды Бессонов навещает Харитонова:
— Слушай, тот портрет... Его все-таки...
— Да! Надо найти и сжечь! Не зря ты собирался это сделать!
— А что такое?
— Едва я принес его в дом, у меня начались беды. Умер сынишка. Потом умерла жена. Потом мне стало постоянно сниться, что тот, который на портрете, вылезает из картины и шастает по комнате. И он требовал, чтобы я ему поклонился, а себя он называл черным квадратом.
— Черным квадратом? Как у Алле? Или у Малевича?
— Да, черным квадратом. Племянник мой чеканулся на Малевиче, я и отдал ему твою картину.
— Надо срочно забрать у него!
— Куда там! Племянник прочно в сумасшедшем доме, а портрета я у него не нашел, свистнул кто-то.
В финале нового незримовского фильма Лановой в роли младшего Бессонова заканчивал свой рассказ:
— Умирая, мой отец завещал мне найти портрет и во что бы то ни стало уничтожить его. Я долго искал и наконец нашел. Поэтому я прошу отдать мне это полотно.
По залу прокатывается издевательский смех, кто-то даже свистнул, а кто-то затопал ногами.
Аукциониста играл сам Эол Незримов. Стоя на сцене, он еле дотерпел, пока Лановой закончит рассказ Бессонова-младшего, и хмуро произнес по-английски, как его научила талантливая во всех отношениях жена:
— Несмотря на то что вы являетесь сыном автора этого шедевра, вы не являетесь его обладателем, а посему прошу вас покинуть сцену.
— О нет! — восклицает Лановой–Бессонов и, схватив портрет пучеглазого, поднимает его над собой.
Двое охранников по сигналу аукциониста подлетают и принимаются вырывать картину.
У Гоголя все кончается тем, что, покуда сын художника говорил, кто-то стащил портрет. У Незримова и Ньегеса иначе: когда охранники вырвали картину из рук Ланового и передали ее аукционисту, тот с удивлением обнаруживает, что все полотно залито сплошной черной краской. Он крутит его так и сяк, показывая публике. Наступает тягостное молчание. Вдруг в центре зала вскакивает Ньегес, исполняющий эту эпизодическую роль, и восклицает:
— Три миллиона долларов!
Аукционист тотчас хватается за молоток:
— Три миллиона долларов — раз, три миллиона — два...
Камера вскакивает в черный квадрат картины, и уже на этом фоне звучит чье-то безумное:
— Пять миллионов!
И на черном фоне — белыми буквами: «Конец фильма».
Перед Мартой Валерьевной вновь стояла стена плача, только теперь на ней выделялась афиша с изображением художника, в ужасе отшатнувшегося от картины, сплошь являющей собой черный квадрат, не как у Малевича на белом фоне, а как у Альфонса Алле, когда тот позволил Полю Бийо выставить свой черный квадрат под своим именем. За спиной у отшатнувшегося художника — мрачная фигура призрака. СТРАШНЫЙ ПОРТРЕТ. По мотивам повести Н.В. Гоголя «Портрет».
Слово «страшный» добавилось уже после монтажа фильма. Режиссера осенило, что просто «Портрет» не привлечет зрителя. Он даже и еще одно название пытался втюхивать, уж очень понравилось слово «лживопись», казалось, оно как нельзя лучше передает суть картины. Но тут Ньегес стал изо всех сил бодаться: лживопись слово эффектное, но для названия фильма чересчур выпендрежно.
Сценарий А.Ньегеса. Постановка Э.Незримова. Оператор В.Касаткин. В главных ролях: В.Лановой, В.Коренев, М.Козаков, И.Смоктуновский, А.Лазарев, М.Неёлова. Производство киностудии «Мосфильм». Лучшая афиша из всех незримовских. Еще одна веха в творчестве Ветерка. А он все сидит с гордым видом, откинув назад голову, как еврей на молитве, и подаренная ей Эолова арфа тихо мурлыкает, ласкаемая нежным июньским ветром, и все вокруг спит, не зная о том, что происходит на этой даче, со всех сторон окруженной дачами покойников: Орловой и Александрова, Твардовского и Исаковского, Абдулова и Утесова. И живых — Познера, Ланового, Ахеджаковой. Спит родное Внуково, не зная о полетах, совершаемых Тамарой-Мартой Пироговой-Незримовой.
Глава девятая
Хомо воланс — человек летучий
Съемки «Портрета» продолжались до конца года их кожаной свадьбы, на которую они купили друг другу вещи из дико модной и дико престижной тогда кожи: она ему — куртку, он ей — пальто. В середине лета очередной московский пролетел белой птицей с черной отметиной через березняк над обнаженными девятнадцатилетними и признанием комиссара полиции прокурору республики. Они на него почти и не ходили, увлеченные он своей, она своей работой. Премьера «Офицеров» и понравилась, и не очень. Лановой очень хорош, а Юматова Эол на дух не переносил.
В конце августа Незримов неожиданно повидался с сыном, но как! Платоша, которому исполнилось шестнадцать, поджидал у ворот дачи. Увидев его, отец не сразу узнал: невысокий, полный, лицо в цветении пубертата. А как узнал, сердце забилось: неужели?!
— Кого мы видим! Какими судьбами? Знакомьтесь: это моя жена, а это мой сын. Марта Валерьевна и Платон Эолович.
— Ошибаетесь, Эол Фёдыч, — усмехнулся Платоша и вытащил из кармана свежайший паспорт. — Я приехал показать вам вот эту штучку, — сказал он ломающимся голосом. — Недавно получил.
— О, мы до паспорта доросли, — улыбнулся потомок богов, но, взяв в руки документ в серо-зеленой обложке и открыв его, опешил: «1. Имя, отчество и фамилия — Новак Платон Платонович. 2. Время и место рождения — 13 августа 1955 года, г. Москва. 3. Национальность — чех».
Незримова вновь затошнило, будто в его животе снова поселился Фульк. Холодной рукой он протянул сыну паспорт, не зная, что и сказать.
— Ну как, понравилось? — спросил Новак Платон Платонович ломким пубертатным голосом.
— М-м-м... Платон Платонович, значит? То есть получается, ты сын самого себя.
— У американцев есть такое понятие: селф-мен, — ответил Платоша. — То есть человек, всего добивающийся сам.
— Не селф-мен, а селф-мейд-мен, — простодушно поправила Марта Валерьевна.
— А вас никто не спрашивает, — грубо отозвался юноша. — Вы свое дело сделали и можете быть свободна.
— Представляешь, — повернулся Эол к своей Арфе, — он в паспорте записался как Платон Платонович Новак, по национальности чех.
— Ну и дурак! — вырвалось у Арфы.
— От дуры слышу, — сказал Платоша.
— И вправду дурак, — с презрением сказал Незримов. — Отрекся и от отца, и от России. А ну, пошел вон, щенок! Чё, не слышишь? — И он угрожающе резко замахнулся на предателя.
Тот струхнул, отшатнулся, как Чартков от черного квадрата, отбежал в сторону и зашагал по Лебедева-Кумача в сторону дачи Орловой и Александрова. Отойдя шагов на двадцать, оглянулся и крикнул:
— Подавитесь своей дачечкой!
В тот вечер Эол Федорович крепко напился и даже плакал, а Марта Валерьевна его утешала:
— Яблоко от яблони недалеко падает. Только вопрос, от какой яблони. И тут явно не от твоей. А от чешской писательницы. Эх, как жаль, что я не могу родить! А мы все равно будем стараться, вдруг чудо?
— Нет, ты подумай! — горевал потомок богов. — Ну взял бы материну — Новак... Но отчество — Платонович! Национальность — чех! Это что? Это как? Так разве бывает, любовь моя?
— Предатель, вот и все. Интересно, а она тоже в чешки переписалась? Дураки какие-то, ей-богу. Удивляюсь, как ты на такой женился и такого родил.
— Сам удивляюсь. Давай еще бутылку откупорим! Ты правильно говоришь: пр-р-р-редатель!
Вопрос о пределах предательства встал на очередном заседании эсерки, куда Эола недавно пригласили в качестве эксперта с правом голоса. Небольшая лишняя копеечка не помешает, решил он, да и есть возможность кому-то помочь. Но помочь не удалось, сколько он ни бился, отстаивая хороший фильм Алексея Германа «Операция с Новым годом».
Герман окончил у Козинцева и снял свой первый фильм «Седьмой спутник» с великолепным Андреем Поповым в роли царского генерала Адамова, перешедшего к большевикам и расстрелянного белыми. Вторая картина оказалась не хуже, и Эол, всегда чистосердечно радующийся появлению новых звезд на кинонебосклоне, не фальшивых, а настоящих, стал вовсю нахваливать, как вдруг наткнулся на ледяной айсберг многих других членов сценарной редакционной колл