А этот гражданин Кейн взял да и произнес свое «Роузбад»! И их дача Эолова арфа вдруг превратилась в мрачный замок Ксанаду из неувядаемого шедевра Орсона Уэллса с его потрясающим глубинным кадром.
— Нет, — сердито произнесла Марта Валерьевна, — не Ксанаду. А особняк Нормы Десмонд на бульваре Сансет. В котором лежит мертвый шимпанзе.
Она медленно подошла к кораблю Эоловой кровати, посмотрела на лицо мужа, стараясь найти в нем сходство с усопшей обезьяной из знаменитого фильма Билли Уайлдера. Сходство если и проглядывалось, то лишь если этого очень захотеть. Плешивое, жалобное лицо, страдальчески закрытые наглухо ставни глаз, но все еще человек, а не заявивший о себе покойник. и уж никак не шимпанзе. Марта Валерьевна схватила шелковый халат мужа и накрыла им его, чтобы не видеть этого предательского лица. В раздумье, что же ей делать, с чего начать, медленно прошествовала по обширной спальне и вновь вернулась к «стене плача», к афише «Разрывной пули», к смутно наметившемуся ритуалу, с которого, должно быть, и следовало начинать действовать.
Она внимательно, как никогда раньше, вперила взгляд в афишу, довольно безвкусную и нелепую: персонажи фильма с глуповатым видом как будто разлетались в стороны от морского ежа, помещенного в середину афиши и назначенного изображать взрыв. По верху: «РАЗРЫВНАЯ»; по низу: «ПУЛЯ». В беспорядке разбросанная муравьиными буковками информация:
Художественный фильм.
Режиссер — Эол Незримов.
Сценарий — Александр Ньегес.
Оператор — Владимир Рапопорт.
Композитор — Илья Ростов.
В ролях:
Доктор Шилов — Георгий Жжёнов.
Корреспондент — Николай Смирнов.
Булавкина — Жанна Степнякова.
Лебединская — Вероника Новак.
Ира — Нинель Мышкова. И др.
Киностудия «Мосфильм».
— «С тобой, Лили Марлен», — подпевал Незримов Ольге Чеховой, продолжая обвораживать роскошную сибирячку, привезенную Катькой Савиновой вместе с подругой детства. Он не хотел знать, как ее зовут. Лили Марлен — лучшего для такой красоты не придумать. — Я хочу снимать тебя в своем фильме.
— В эпизоде?
— Каком эпизоде! В главной роли!
— Но я не актриса, я учусь на медсестру.
— Я и буду снимать тебя в роли медсестры. Медсестры на фронте. Красавица и героиня. Она жертвует собой ради победы.
— Я только в школьных спектаклях выступала.
— У тебя есть все данные. Соглашайся.
— Но мы с Мариной послезавтра обратно домой.
— В Лебединый замок?
— Нет, в Новокузнецк.
— Тоже неплохо. «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть».
— Да, это про Новокузнецк Маяковский написал. Но мы вообще-то с сестрой из Ельцовки, как ее подруга Катя. Они с мужем снимают в Москве квартиру, пригласили нас вместе Новый год встретить.
— Как я им за это благодарен!
— А вам нравится мой наряд? Я его сама сшила.
— «С тобой, Лили Марлен»...
Ставили другие пластинки, кто-то набрался смелости потанцевать с роскошной сибирячкой, конечно же Кавтарадзе и Хачатуров, но Эол сдул обоих кавказцев, никого не подпускал к своей добыче. Только бы никто про Лидку не заикнулся! Но все видели, что Незримов старается забыть семейные неурядицы, забыться в этом золотом сибирском облаке, и не вмешивались.
— Отныне и навеки ты — моя Лили Марлен, — говорил Незримов. — Обещай, что приедешь сниматься в моем фильме! Оставь мне свой адрес, я пришлю тебе вызов, все будет оплачено.
— Ну хорошо, оставлю...
Он не сдержался и прильнул губами к умопомрачительной выемке между двумя роскошными холмами, покрытыми газовым платком. И на том все едва не завершилось.
— Еще что-либо подобное, и я...
— Понял. Приношу извинения. Не сдержался. Но как тут можно сдержаться!
Ничего более смелого между ними в то новогоднее утро 1952 года не произошло. Но и этого достаточно, чтобы суд постановил: измена.
Дальше Лили Марлен стала рассказывать о мерзавце Пырьеве. Назвала его Упырьевым. Что этот шестикратный лауреат Сталинской премии ловелас, не терпящий отказов, знала вся мировая прогрессивная общественность. Всем, кто противился пройти через Сциллу и Харибду его кровати, Иван Александрович безжалостно ломал судьбы. Катя Савинова снималась у него три года назад в «Кубанских казаках», и, когда он повелительно потащил ее в свое прокрустово ложе, она сказала решительное сибирское «нет».
— Отныне, м...вошка, можешь забыть про карьеру в кино, — грубо пригвоздил ее автор любимых многомиллионными советскими зрителями и партийным начальством картин, каждая из которых чуть ли не ежегодно огребала очередную Сталинку. — Пошла вон, дура!
И ни трактористы, ни свинарка, ни пастух, ни кубанские казаки не заступились за оскорбленную молодую актрису. А заласканный страной киномонстр зашагал дальше по своей карьерной лестнице.
Полный тезка Хлестакова, Иван Александрович считал, что все девушки и женщины, желающие дальше спокойно существовать в гигантском советском киноаквариуме, обязаны быть им оприходованы и получить пропуск с печатью: «Отоспала с Пырьевым». Лучше было не приближаться к его кинопроизводству, он действительно мог сломать судьбу.
Но не столько этим раздражал Незримова шестикратный чемпион сталинских премиальных олимпиад. Эола бесили его фильмы, все без исключения, они вызывали у него чесотку своей наглой фальшью, своим примитивным, почти балаганным видением России, своей тошнотворной Мариной Ладыниной, ловко перепрыгивающей из фильма в фильм, начиная с «Богатой невесты» и кончая «Кубанскими казаками», и тоже получающей одну Сталинку за другой. И уж наверняка перед каждой новой ролью Мариша получала свой пропуск с печатью, при этом оставаясь женой артиста Ивана Любезнова, который любезно предоставлял жену ненасытному барину режиссуры.
Уже с первого курса Эол узнал, что и Герасимов не без греха. Не в такой степени, как Упырьев, но тоже бойкий ходок. Да и где утаить это шило, если история с Нонной Мордюковой после съемок «Молодой гвардии» разворачивалась на виду у всех? Сергей Аполлинариевич открыто добивался руки и сердца молодой актрисы, а Тамара Федоровна писала в партийные органы с требованием не дать мужу развестись с ней, чтобы жениться на исполнительнице роли Ульяны Громовой. Да и не только с Мордюковой случались у Папы шуры-муры, к тому же и Мама позволяла себе влюбляться, при этом требуя соблюдения закона: то, что на стороне, не должно разрушать прославленную советскую творческую чету.
— Это их личное дело, — строго прекращал Незримов возмущения Лиды.
— Стало быть, ты их защищаешь?
— Не защищаю, но и порицать не имею права.
— Стало быть, ты сам намереваешься так же. Учти, с ходоком жить не стану.
Это еще в первый год их жизни, а теперь пьющую девушку заклинило на изменах мужа, которых на самом деле до сих пор не родила история.
— Если бы я тогда родила, все сложилось бы иначе, — сокрушалась она, подвыпив.
— Кто же виноват, что ты не родила?
— Ты.
— Я?!
— А кто же? Если бы хотел, я бы не стала пресекать беременность.
— Так я же целый месяц тебя уговаривал, спорил, требовал.
— Недостаточно достоверно ты это делал, товарищ Незримов, я тебе не верила. Видела, что на самом деле не хочешь детей. Или, во всяком случае, сейчас не хочешь. Вот и получилось, что у нас теперь их никогда не будет.
Спорить дальше и что-то доказывать? Бесполезно. Виноват он, и никто другой. Бедная Лида! Она несколько раз рассказывала, как к ней пришел во сне мальчик, светлый юноша в белых одеждах, красивый, ясноглазый.
— Ты что, мой принц из сказки? — спросила она его.
— Я мог бы стать принцем, если бы...
— Если бы что?
— Догадайся, — ответил он, лицо его стало страдальческим, и он куда-то быстро убежал, а она не могла его догнать.
Эол пытался вразумить жену, не давал пить, и иной раз по несколько дней она ходила трезвая, но потом снова где-то обретала свою «ин вино веритас».
Спорили они по любому поводу. Однажды она упрекнула его:
— Отчего ты не любишь другие народы? У тебя итальянцы — итальяшки, французы — французишки. Вот в этих финнов ты чего вцепился?
— Эти финны, моя дорогая, всю войну с севера держали в блокаде наш Ленинград.
— Еще бы! А наши их в сороковом году как обидели! Территории отняли. Мало финны натерпелись от царей!
— А их добром просили: давайте поменяемся, вы отдаете нам земли под Ленинградом, а за это получаете территории в два-три раза большие. Так они решили, что так и так оттяпают у нас территории, когда вместе с Гитлером против нас воевать будут.
— Да не поэтому все! А потому, что ты другие народы не любишь.
— Здрасьте! А кто у меня закадычный друг? Испанец.
Нередко ему приходилось извлекать Лиду из очень пьяных компаний, и всегда с подозрением: где пьет, там и... Но пока эти подозрения не подтверждались.
Словом, житейская лодка Эола и Лиды слишком быстро разбилась обо все, что можно.
И вот эта встреча с сибирской Лили Марлен, укатившей в свои далекие края снова учиться на медсестру. Что там учиться? Медсестру играть надо в его фильме, а не работать медсестрой!
Адрес она ему оставила: Новокузнецк, проспект Строителей, дом 33, Вероника Новак.
Ника. Ника Новак. Не Лили Марлен. Но тоже красиво звучит. Всю зиму и весну он горел о ней. По ночам, ложась с трезвой или пьяной Лидой, ждал, чтобы та поскорее уснула, а он мог предаться воспоминаниям и мечтам. Следовало ускорить работу над дипломным фильмом, чтобы вызвать красавицу в Москву.
Но все могло сорваться и рухнуть после премьеры «Сельского врача» в тогдашнем главном кинотеатре столицы. Только отличники получили билеты в «Ударник», и среди счастливчиков — Эол Незримов.
— Я помню про наш уговор, — сказал Герасимов.
Премьера прошла с огромным успехом. Не таким бешеным, как «Семеро смелых» и «Молодая гвардия», многие не увидели чего-то нового, какого-то прорыва. Но вся пресса наперебой расхваливала, ожидалась четвертая Сталинка. В прошлом году Папа получил третью — за «Освобожденный Китай», в 1949-м — за «Молодую гвардию», а первую — за фильм «Учитель». Отчего бы и за «Сельского врача» не получить для коллекции? Глядишь, и Пырьева догоним. И на очередном занятии в институте Аполлинариевич выудил Эола на свет Божий: