— Да какой же он кукрыникс, Ёлкин! Кукрыниксы — Куприянов, Крылов, Соколов, shame on you!
— А, точно, не кукрыникс.
— Художественный фильм «Страшный портрет» по мотивам повести Николая Васильевича Гоголя «Портрет». Ньегесу Александру Георгиевичу, автору сценария.
— Ёханый бабай! — пробурчал испанец, выходя к сцене для получения премии.
— Незримову Эолу Федоровичу, заслуженному деятелю искусств РСФСР, кинорежиссеру.
Незримов встал, огляделся по сторонам. лица, восторженные и насмешливые, добрые и злые, смешались в какой-то сплошной супрематизм, казалось, стоит именно сейчас оттолкнуться, как во сне, от пола и полететь над всеми, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что именно он достоин получения государыни, как называл премию ехидный Ньегес, и именно из-за возникшего ожидания полета он некоторое время торчал как пьяный клен ногой в сугробе покуда не услышал:
— Незримов Эол Федорович есть в зале?
Тогда он пошел и из рук писателя Николая Тихонова получил диплом с коробочкой, в которой таился знак его качества, и, посмотрев на сидящего в президиуме Герасимова, почему-то очень хмурого, сказал коротко:
— Наш фильм об искусстве и лжеискусстве. Об эстетике и антиэстетике. Борьба между ними продолжается. Благодарю за высокую оценку нашей работы.
А время текло дальше:
— Оператору Касаткину Виктору Станиславовичу. Кореневу Владимиру Борисовичу, исполнителю роли художника Чарткова.
И зал рукоплескал, рукоплясал, рукошелестел. И больше ни один художественный фильм в том году не удостоился государыни. А в ноябре не упал и не разбился ни один самолет. И чешская литература не обогатилась ни одним новым произведением. И гнетущее ожидание какой-то пакости со стороны Орловой и Александрова в первых числах декабря внезапно разрешилось счастливо. Эол возвращался домой по Лебедева-Кумача и увидел, как парочка прогуливается. Он замедлил шаг, надеясь, что они улизнут в свою дачу, но они намеренно остановились и ждали, когда он подойдет.
— Здравствуйте, — колюче поздоровался Незримов, внутренне приготовившись к какому-то удару, но Любовь Петровна вдруг рассмеялась весело:
— Здравствуйте, здравствуйте, нахальный мальчик. Григорий Васильевич, разрешите мне с ним тет-а-тет? — И, взяв потомка богов под руку, отвела его в сторонку. — Ладно уж, хватит вас мучить. Достаточно. Я вас разыграла тогда. Неужели вы думаете, что я способна изменять своему великому мужу? Просто мне хотелось наказать вас, чтобы вы ждали, когда я отомщу вам. Можете больше не мучиться ожиданием. Это всё. Ступайте к своей куколке. Голос у нее поистине волшебный.
— Спасибо, Любовь Петровна, — с глупой улыбкой ответил Незримов и зашагал в сторону своей дачи, но, сделав шагов двадцать, резко развернулся и побежал к ним. — Погодите! Я хочу... Григорий Васильевич, простите меня. Во имя всего святого. Во имя кино. Я не имел никакого права оскорблять вас своими неуместными... Простите! — И он склонил голову перед старым режиссером.
Александров мрачно смотрел на него, но пересилил себя и усмехнулся, резким движением поднял трость и легонько ударил ею по склоненной спине Незримова, как казак Чуб бил плетью кузнеца Вакулу в фильме Роу.
— Ладно, прощен. Я, кстати, даже не собирался строить против вас никаких козней.
— Я знаю. Вы такой благородный человек. Спасибо вам! Позвольте пожать вашу честную руку.
И, получив рукопожатие, легко заскрипел по декабрьскому снегу.
3 декабря 1972 года на Канарских островах при взлете резко потерял высоту и разбился самолет «Конвэйр-Коронадо» испанской авиакомпании «Спантакс», погибли сто пятьдесят пять человек. А еще через пять дней при посадке в Чикаго «боинг» рухнул на квартал одноэтажных домиков, погибло сорок пассажиров, три члена экипажа и двое находившихся в тот момент в домиках.
И это при том, что Незримов временно заморозил свой проект фильма про летучего в ожидании решения эсерки по экранизации произведений Тэффи. Как и предсказывал Ермаш, коллегия отвергла сценарий, его признали слабым. О том, что сама Тэффи в стране под запретом, никто даже не обмолвился.
Предвидя такое решение, Незримов и Ньегес уже вовсю работали над другим новым проектом — экранизацией Гашека. Уж очень напрашивался на роль Швейка неотразимый Евгений Павлович Леонов, который с радостью согласился. Пятнадцать лет назад чехи уже экранизировали книгу, но, по мнению Эола, им не удалось точно передать дух романа. Испанец увлекся новым сценарием, из него так и сыпались искрометные отсебятины, от которых невозможно было отмахнуться, да простит нас Ярослав Гашек.
— Послушайте, Родион Олегович, мне кажется, наши с вами встречи не имеют никакой существенной пользы. Я понимаю, вам нужна отчетность. Но, дорогой мой, давайте так: если мне будет что сообщить вам, я сам позвоню, мы встретимся, и я доложу вам. Годится?
— М-м-м... — раздалось в трубке. Адамантов позвонил Незримову на «Мосфильм», где у того имелся свой кабинетик. — Ёлфёч, нам просто приятно беседовать с вами, независимо от пользы или не пользы.
— Отпустите меня. В конце концов, я уже не мальчик, лауреат Государственной премии, — жалобно ухватился Эол Федорович за свой лавровый венец.
— Это нам известно, — засмеялся Адамантов. — Я, кстати, тоже уже подполковник. А недавно получил орден Ленина.
— Поздравляю. Искренне рад за вас. Поверьте, я очень уважаю вас и вашу деятельность. Но давайте договоримся, что я сам вам позвоню, когда будет надо. У вас тот же номер телефона?
Отказавшись встречаться с Адамантовым, он почувствовал облегчение, но вскоре родилась тревога: как бы не последовали меры. Да, собственно, встречи с Родионом Олеговичем не слишком тяготили его, и случались они не часто, два-три раза в год, чепуха. Зачем он вдруг заартачился? Ничего, пусть знают, что он уже в известной мере величина.
За два дня до Нового года американский «Локхид-Тристар» при посадке в Майами упал в болото. Погибли девяносто девять человек. Семьдесят семь покалечились, но спаслись.
Новый год Незримовы скромно встречали вдвоем на своей даче, а потом весь январь и февраль по вечерам Арфа училась вождению: они готовились купить себе машину. У Эола права имелись еще со времен покупки «индиго». Ньегес увлеченно продолжал работать над «Бравым солдатом». Жизнь била ключом.
21 февраля 1973 года ливийский «боинг» отклонился от курса, был сбит двумя израильскими боевыми самолетами и упал на Синайском полуострове. Погибли сто восемь человек.
Изумрудная двушка. ВАЗ-2102. Заднеприводный, с кузовом типа универсал. Шестьдесят две лошадиные силы. При желании заднее сиденье раскладывается, спинки передних сидений откидываются, и можно спать двум-трем человекам. Мечта любого автомобилиста семидесятых годов. И эту мечту Эол подарил Арфе на ее двадцатипятилетие. К тому времени они уже получили права и в свободное время знай себе наруливали по внуковским улицам и проселкам, наращивая водительский опыт, а двушка получила красивое прозвище Эсмеральда, что в переводе с испанского — Изумрудная.
Азербайджанец Чингис Юнус-оглы Рзаев плохо владел русским языком и совсем не знал никакого иностранного, но с этим весьма легким багажом знаний пытался поступить не куда-нибудь, а в институт международных отношений. Получив от ворот поворот, обиделся на советскую власть и решил эмигрировать во враждебный по отношению к Советскому Союзу Китай. 17 мая из Москвы вылетел Ту-104, он совершил посадку в Челябинске, затем перелетел в Новосибирск, далее в Иркутск, и именно здесь Рзаев сел на него, имея при себе пятикилограммовую самодельную бомбу. При подлете к Чите, конечной остановке маршрута, террорист приказал стюардессам, чтобы те передали экипажу требование лететь в ближайший китайский аэропорт. Среди пассажиров оказался милиционер Ёжиков, имеющий при себе пистолет Макарова. Двумя выстрелами в спину он смертельно ранил Рзаева, но тот успел привести в действие свою адскую машину, произошел мощный взрыв. Самолет разрушился на несколько крупных осколков, которые вместе с телами рассеялись на протяжении десяти километров. Погибли все восемьдесят человек невинных и один террорист.
— Здравствуй, отец.
— Что-то новенькое. «Отец»... — усмехнулся Незримов при виде Платона, стоящего у калитки их дачи. Такого роста, как он, только полноватый и лицом больше похож на мать. Обыкновенный студентик в клетчатой рубашке и серых техасах. И первая мысль: надо ему будет настоящие джинсы достать, сам Эол разгуливал в «супер райфлах». — А что там с баррикадами? Их уже разобрали? Помнится, ты был на другой стороне...
— Мама погибла.
— Как это?
— Она летела в этом самолете.
— В каком? — Незримов с минуту осознавал сказанное. — Который разбился под Читой?
— Да.
— А зачем она туда летела?
— На бабушкину свадьбу.
— Куда-куда?!
— Бабушку полюбил один военный. Тоже вдовец. Перетащил ее в Читу.
— Молодец, бабуля! Ты уверен, что... твоя мама... была там, в самолете?
— Надо ехать туда на опознание. Ты сможешь вместе со мной?
Так чешская писательница в последний раз вторглась в их жизнь. Незримов полетел в Читу. В полете отец и сын долго не разговаривали друг с другом, покуда Платон не сказал:
— Ты знаешь, в последнее время она как-то очень изменилась в отношении тебя.
— Вот как?
— Она даже сказала, что виновата перед тобой. Но она тебя очень любила и не могла простить измену.
— Не измену, а уход к другой женщине. К любимой женщине.
— Мне кажется, она хотела даже повиниться перед тобой за свои некрасивые поступки.
— Теперь ты уже считаешь ее поступки некрасивыми?
— Но я не осуждаю ее за них. Нисколечко не осуждаю.
Эол Федорович посмотрел внимательно в лицо сына и увидел некое родное выражение в этом лице. Но тотчас вспомнил о паспорте.
— А сам-то ты как удосужился сделаться Платоном Платоновичем? Ладно фамилию поменял на мамину. А отчество? Ты теперь получаешься сын самого себя. Так? Или я чего-то не знаю? Может, у тебя другой отец? И его тоже зовут Платоном?