— Остроумно этот стервец назвал меня. Марта Апрельевна.
А когда приехали на опустевшую дачу, она мудро произнесла:
— Да не робей за Отчизну любезную, вынес достаточно русский народ, вынес и эту дорогу железную, вынесет все, что Господь ни пошлет.
Глава десятая
Муравейник
Слетав ненадолго в Черемушки, она теперь вновь вернулась на берега своего самого любимого пруда, к своему лучшему в мире дому, отражающемуся в черных, безмолвных водах при свете луны. Часы по-прежнему шли назад и теперь показывали четыре часа ночи, но сие обстоятельство уже никоим образом не казалось Арфе каким бы то ни было странным. Она с удовольствием летела теперь в противоположную времени сторону. То есть назад, вспять, во временное навзничь.
В семьдесят третьем Незримов так и не начал ничего снимать, рванулся было что-то или о Сальвадоре Альенде, или о Викторе Хара, но не получил поддержки: типа рано, от политических событий надо малость отойти, дать им отстояться. А однажды, шурша осенней листвой, навстречу ему от ворот «Мосфильма» шагнул знакомый опер, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
— Здравствуйте, Ёлфёч, не звоните, вот я решил лично с вами повстречаться.
— Вы меня извините, Родион Олегч, возможно, я зря артачусь. Надо так надо.
— Очень даже надо, Ёлфёч, и особенно вам. Вы давно виделись со своим сыном?
— С августа не виделись и не созванивались. Жду, когда он передо мной извинится за хамство на собственном дне рождения. Это я к тому, чтобы вы не удивлялись, почему так давно не виделся с ним.
— Он арестован.
— Час от часу... Вашими?
— Нашими.
Они миновали проходную и медленно двигались вдоль родных павильонов, которые вдруг стали смотреть на Незримова чужими глазами: знать не знаем этого человека, а листья под ногами шуршали: чеш-ш-ш, чеш-ш-ш, чеш-ш-ш.
— Пражская весна?
— Она самая. Распространение литературы, порочащей...
— У него дед был чех, потом я бросил его мать, он считает меня душителем Пражской весны, ненавидит. Но парень только перешел на второй курс, выбрал хорошую профессию, мечтает, чтобы больше не разбивались гражданские самолеты. У него мать как раз погибла...
— Всё это мы знаем Ёлфёч. Но в затруднении, потому я и здесь. Что делать-то будем? Мы вас глубоко уважаем, не хочется, чтобы ваш сын оказался в местах не столь отдаленных... Впрочем, по паспорту он почему-то Платон Платонович Новак. Вроде бы, как бы отрекся от отца.
— Он глуп, он дурак, но ведь молодость это болезнь, которая с возрастом излечивается. Может, его перевести в другой институт? В Ленинград, например?
— Институт имени Сербского в лучшем случае. А в худшем, Ёлфёч, то красивое слово, что у Солженицына на обложке его самой популярной нынче книжонки. Можно, конечно, и для тебя, родная, есть почта полевая.
Итак, эта осень возобновила их прежние дружеские отношения — режиссера и опера, благодаря чему Платон Новак попал не в барак, не в казарму и не в психушку, а в общежитие другого авиационного института, но не в Ленинград, а в Уфу. Мозги ему на Лубянке вправили, судя по тому, что весь следующий год он не подавал никаких признаков чешского национального сознания и вообще никаких весточек отцу, от которого отрекся. А вместо него появился Толик.
Как ни странно и ни дико, но с исчезновением Новаков семья Незримовых все больше и больше стала проваливаться в пучину постоянных ссор. Вышел гайдаевский «Иван Васильевич меняет профессию» — ссора, хватит тебе скулить, что не ты снимаешь такие комедии; скулить? что ты сказала? скулить? я скулю?! Посмотрели «Землю Санникова» — что ты понимаешь! у меня в «Портрете» Дворжецкий сыграл свою лучшую роль, а здесь он так, пустоплюй в пустоплюйском кинце. Сходили на премьеру «Плохого хорошего человека» — опять все не так, кто ее дернул за язык сказать: даже не знаю, смог ли бы ты снять чеховскую «Дуэль» лучше, ну кто такое говорит режиссеру! Вроде бы умная головенка-то. «Амаркорд» Феллини — не соглашусь, Ёл, мне многие сцены понравились; понравились?! да что там могло понравиться? балаган балаганович балаганов! нет, ты лучше молчи, оставь свое мнение при себе; и почему я должна свои мнения высказывать не мужу, а какому-то чужому дяде? что-что? у тебя что, есть чужой дядя? Ёлкин, не будь противным! я, значит, противный? и занудный! я, значит, занудный, мерси боку, товарищ дипломатический работник! очень дипломатично с мужем разговариваете! а ты запомнил, как фильм «Зануда» по-французски? не запомнил и не собираюсь! «L’emmerdeur»! и слышать не хочу дурацкого языка лягушатников! l’emmerdeur, l’emmerdeur, l’emmerdeur!
Время от времени продолжали разбиваться самолеты, 3 марта 1974 года под Парижем случилась катастрофа, до сих пор остающаяся самой крупной по количеству жертв в мировой авиации, но этим самолетам уже некого было устранять для спокойствия Эола и Арфы, а спокойствие стало как бы пожирать самоё себя. Хуже всего разругались, когда Марте Валерьевне засветило перебраться на работу не куда-нибудь, а в Париж сотрудницей советского посольства, но в итоге взяли другую, бездарную дуру Вышегорцеву, а Незримовой объяснили, что все из-за неприятностей мужа в связи с поведением сына-диссидента, которому прямая дорожка следом за Солженицыным, коего как раз в феврале сего года наконец-таки выдворили из СССР. Марта Валерьевна скандально ругалась, обвиняя мужа в том, что тот зачем-то когда-то женился на отвратительной жабе и родил от нее не менее отвратительного жабёныша. И теперь — о боже, где справедливость?! — из-за этого мелкого подонка закрыли дорогу во Францию, он обгадил ей дипломатическое поприще. Эол Федорович, переживавший затянувшийся творческий кризис, понял, что жизнь его рухнула, что любимая женщина своим прекрасным голосом произносит какие-то страшные вещи. Можно ли их простить? Нет, нельзя прощать такое! Он кинулся в Эсмеральду и ехал, ехал куда глаза глядят, пока не приехал в Калугу, где в гостинице больше всего горел осознанием того, что самая страшная ссора в их жизни случилась за три дня до ее дня рождения и если он пропадет надолго и не приедет поздравить, скандал может обернуться полным разрывом дипломатических отношений между Эольской демократической республикой и Арфанским королевством. Об этом он, плачущий, говорил ей, когда она, плачущая в огромный букет роз, слушала его и бормотала свои бесконечные простишки. Ну как же ты могла такое говорить? Прости, ну прости, сама не знаю, что меня так вычернило, это накопившееся за многие годы, ты не представляешь, какую боль мне доставляли жаба и жабёнок, это их яд выплеснулся из меня тогда, я в такси пыталась догнать тебя, но откуда было знать, куда ты учесал, родной мой, прости меня, дуру, я еще хуже, чем та, нам просто надо иметь своего ребенка, а я — проклятая рогатая матка! но я уже все придумала, мамина подруга, тетя Лиза Кошкина, живет в Пушкине, работает там, обещала помочь, ну как, в чем? ребеночка усыновить. Ну да, она там в детском доме работает, и не просто так, а директором. Да, это ты хорошо придумала, я тоже не раз о том же задумы... Поцелуй меня!
— Э, братцы, так дело не пойдет. Я гляжу, вы вообще кровать застилать не умеете. Учитесь, как надо. — Именно это, сказанное Толиком, когда они привезли его домой на дачу, окончательно утвердило их в том, что они нашли самого интересного мальчика. Он деловито принялся стелить их кровать, как его учили в детском доме подмосковного Пушкина. — Чтобы нигде ничего не свисало и все было подоткнуто. Вот так. Ну а у вас что? Эх, беспомощность наша!
— Толик, а ты что больше всего любишь покушать?
— Макароны. Если с сыром, то еще лучше. — В четыре с половиной года от роду он очень хорошо произносил букву «р», словно даже как-то опираясь на нее в своей маленькой жизни. — А вообще, я — что вы, то и я. Я, братцы, люблю общество.
— Отлично. Иди мой руки и — к столу! Я к твоему приезду столько всякого наготовила.
Толик пошел основательно мыть с мылом руки, а Арфа испуганно рассмеялась:
— Он серьезный такой, мне даже страшно.
— Хороший парень, не даст нам разбаловаться, — строго ответил режиссер.
Вопрос, о чем снимать следующее кино, безоговорочно отпал с тех пор, как они впервые приехали в Пушкино. Первое название «Кошкин дом» поначалу показалось шикарным, это Ньегес придумал, по имени директрисы, Елизаветы Арсеньевны Кошкиной, но — тяжкий вздох — будут думать, что по сказочке Маршака, нехорошо, воровством попахивает, да и сказка отменная, пусть кто-то еще снимет по ней кино. Почему кто-то? Мы же и снимем потом. А тогда как? «Муравейник». И директриса пусть будет Муравьева, к тому же и Кошкина воспротивилась, чтобы ее фамилия стала фамилией героини фильма, откровенно заявила: мало ли чего вы там наснимаете? Откровенность, сродни Эоловой, сразу покорила Незримова. Здесь, в пушкинском детдоме, и дети отличались таким же чистосердечием, отвращением ко лжи.
Первым делом наслушались историй, у-у-у, на три фильма хватит, от многих пришлось с сожалением отказываться. Решили сделать из четырех новелл, каждая о судьбе одного детдомовца, и у всех разный финал: в одном — хорошо, что хоть так кончилось, во втором — трагедия, в третьем — грустно, конечно, но впереди счастье, в четвертом — хеппи-энд. В первой девочка, взятая другими родителями, возвращается в родной Муравейник, как местные жители зовут детский дом в некоем маленьком городке, и больше не хочет никуда из него уходить. Во второй новелле усыновленный мальчик оказывается воришкой, и, что ни делают любящие его приемные родители, он вырастает вором, становится бандитом, оказывается в тюряге. В третьей новелле никто не хочет брать умную и талантливую, но очень некрасивую девочку, а она вырастает оперной певицей, даже по-своему красивой, и те, кто однажды чуть было не взял ее к себе, очень жалеют теперь.
Наконец, в четвертой будет полный хеппи-энд.
Табличка: «Детский дом имени Юрия Гагарина». С крыши звонкая капель, сосульки истекают весенним сосулечным соком. Муж и жена Оладьины, Виталий и Марина, подъехали, вышли из машины с сумками, подходят ко входу. На роль Виталия удалось затащить давно мечтаемого Незримовым сорокалетнего Станислава Любшина, только что снявшегося у Виталия Мельникова в картине «Ксения — любимая жена Федора» и, к счастью, оказавшегося свободным. Свободной оказалась и народная любимица Людмила Чурсина, роковая красавица Анфиса из «Угрюм-реки», Оксана в «Адъютанте его превосходительства», к своим тридцати годам сыгравшая более двадцати ролей в кино.