И вновь Марта Валерьевна очутилась перед киноиконостасом, чтобы на сей раз приложиться к образу праведной Дарьи Муравьевой, покровительницы детского дома имени Гагарина, в народе — Муравейника. Ее непревзойденно исполнила Нонна Мордюкова: преисполнила добротой, наполнила тем сопереживанием, без которого нет и не может быть высокого искусства.
Пока человек чувствует боль, он жив, пока он чувствует чужую боль, он — человек.
На переднем плане обычный лесной муравейник, перед которым она присела прямо на землю, как Шёстрём в «Земляничной поляне» Бергмана, и смотрит внимательно за жизнью мурашей, смотрит с любовью и состраданием. Поверху арка названия: «Муравейник»; в верхнем правом углу: производство киностудии «Мосфильм»; по бокам рассыпаны мелкомуравейные буковки: в ролях — Н.Мордюкова, А.Миронов, Е.Градова, М.Миронова, В.Лановой, И.Купченко, А.Белявский, Н.Фатеева, С.Любшин, Л.Чурсина, В.Басов, М.Терехова, а также Т.Пестель, С.Саркисян, К.Волкова, А.Богатырев; сценарий А.Ньегеса, постановка Э.Незримова, главный оператор В.Касаткин, главный художник А.Борисов, композитор М.Таривердиев. Художественный фильм.
Состав не просто звездный, а наизвезднейший, или, как сказал Миронов, ну, товарищи, у нас фильм просто звезданутый! Его Незримов пригласил сразу же после просмотра «Соломенной шляпки», повеселившей телезрителей на четвертый день нового, 1975 года. Как же он мечтал снять Андрюшу в своей кинокомедии, после того как тот высыпал целую россыпь легкомысленно-блистательных ролей в комедиях у других режиссеров. Теперь хоть и не в комедии, но нужен был такой же пижон и проходимец, как Семицветов в «Берегись автомобиля» и Козодоев в «Бриллиантовой руке», только в ситуации трагической. Эол рискнул, и у него получилось. Он распял «Муравейник» на четырех частях, каждую наделив временем года, и каждую снимали в определенное время: «Лето» — с мая по август, «Осень» — с сентября по ноябрь, «Зиму» — с января по март, «Весну» — с апреля по май. Ровно год, с 1975-го по 1976-й. Четыре супружеские пары и четыре детдомовца с разными темпераментами.
«Лето»: холерик Олег Быстряков и его жена Татьяна, сангвиник, Андрей Миронов и его еще жена Катя Градова, прогремевшая в «Семнадцати мгновениях весны» в роли радистки Кэт. Но там она чистая флегма, а здесь требовалось сыграть рассудительную, до поры покорную обстоятельствам. Быстряков крутит-вертит, зарабатывает где только можно, сколачивая не гнездо — гнездище для будущего потомства.
Быстряковы едут по ночным московским улицам в такси, на заднем сиденье. Алексей очень недоволен, что Ирина так рано его выдернула из компании:
— Ну ты даешь, Танька!
— Что ты имеешь в виду?
— Взяла да и объявила всем. «Я для батюшки царя...» Могла бы и меня спросить для начала.
— О чем спросить?
— Ну что ты как маленькая! У тебя диссертация. Дачу решили строить. Я новую машину покупать буду. И в кои веки начали в отпуск красиво ездить, как люди.
— Быстряков! Я в пятый раз на аборт не пойду.
Водитель такси слышит их разговор и крякает.
— Тише ты!.. — пуще прежнего злится Быстряков.
— Я твердо решила, — еще громче объявляет Татьяна.
Они входят в квартиру, и Быстряков орет:
— Она решила! В семье муж все решает, заруби себе на носу! Му-уж!
Ссориться у Миронова и Градовой получалось великолепно. Недавно у них родилась дочка Машенька, и почему-то после этого недавняя любовь полетела под откос. Незримов знал, что они уже не живут вместе, хотел на съемках вернуть их друг другу, а вышло еще хуже — они ссорились на экране и потом сердито разъезжались с «Мосфильма» в разные стороны.
— И сколько уже? — нервно спрашивает Быстряков.
— Восемь недель.
— Это ж сколько в месяцах получается?.. Апрель, май, июнь, июль, август... В декабре? А Новый год в Карловых Варах?
— Карловы Вары подождут.
Но дальше Быстряков дожимает, Татьяна все-таки делает аборт и становится бесплодной. В семье бесконечные ссоры.
Солнечный летний вечер. По дороге мчится БМВ цвета металлик, весь сверкает в лучах заката. За рулем сидит сияющий Быстряков. Он на верху блаженства. Такое впечатление, будто он тоже новенький, только что с конвейера. В салоне на полную громкость играет «Квин»: «Я влюблен в свою тачку», — и Быстряков самозабвенно подпевает:
— I’m in love with my ca-a-a-ar.
Эта песня только что вышла в альбоме «Вечер в опере», который в Англии имел бешеный успех, а у нас его еще не слыхали, им владели только такие фанаты западной музыки, как Володя Ильинский, который и предоставил музон, благо тогда СССР не имел конвенции по поводу использования музыки и трепал ее как хотел. А БМВ на денек позаимствовали у Володи Высоцкого, он привез его из своего мариновладиевского буржуазного рая.
Дома Татьяна с матерью смотрят по телевизору войну во Вьетнаме. Татьяна тяжело вздыхает:
— Одни воюют, убивают людей, другие рожают новых и растят. Мы не воюем и не рожаем. Зачем мы живем?
— Перестань, Танька! — возмущается играющая мать Татьяны Мария Миронова, она же мать исполнителя роли Быстрякова. — Вспомни, как нам всем говорил твой отец: «Выше нос, Носовы!»
— Я теперь Быстрякова, а не Носова.
— На участке нашем уже фундамент заканчивают. К концу лета дачка в общих чертах готова будет.
— Пропади она пропадом, ваша дачка!
— Танька! Тьфу на тебя!
Звонит телефон. Мать подходит, берет трубку:
— Аллё! Зачем? Ну хорошо, идем. Олег твой из телефонной будки звонит. Просит нас на балкон выйти.
— Это еще зачем?
— Не знаю. Идем же!
— О господи!..
Они выходят на балкон, смотрят вниз и видят, как по двору делает круги на своем БМВ Быстряков. Сам он высунулся из окна и машет им рукой.
— Ух ты! Вот это тачка! — Мать приветливо машет рукой зятю. Смотрит на дочь. У той лицо каменное:
— Да провалитесь вы со своей дачкой и со своей тачкой!
Сердито уходит с балкона. Так же сердито Градова уезжала домой одна после окончания съемок.
Доброе летнее солнце. На даче Быстряковых вовсю идет работа. Добротный кирпичный дом снаружи уже готов, рабочие кладут крышу. Татьяна выходит из деревянной времянки и смотрит, как ее мать руководит действиями рабочих:
— Да не ровно! Ох, зла с вами не хватает! Не ровно же, говорю вам!
— Мам, ты бы отдохнула. Не дай бог, надорвешься на этом строительстве.
На своем шикарном БМВ к участку подъезжает Миронов, выходит из машины, достает из нее два огромных баула, тащит во времянку, по пути останавливается, чтобы обнять и поцеловать жену.
— Товарищ главнокомандующий, все ваши задания выполнены. Все привез, что по твоему списку.
— У нас вон Марья Федоровна главнокомандующий. Я тут так только, писарь.
— Как двигается диссертация?
— К стадии завершения.
— Умница ты моя! Вот это, я понимаю, боевой настрой! Ну, дай, дай еще поцелую!
Тем временем в детском доме Муравьева беседует с девятилетней Ликой Тестовской, вечно грустной девочкой, о том, что на жизнь надо смотреть веселее, потому что жизнь сама по себе счастье, сколько детей вообще по разным причинам не рождаются, или умирают в раннем возрасте, или болеют, а у Лики здоровье хорошее и талантами Бог не обидел...
Быстряковы сидят в речном кораблике, плывущем по Сене, смотрят во все глаза на проплывающие мимо ярко освещенные здания. Выплывает остров Сите, собор Парижской Богоматери.
— Вон он! Нотр-Дам де Пари! Красотища какая! Танюша!
— Да, красиво.
— А ты говорила: «Ну его, этот Париж!»
— Ты сам знаешь, почему я так говорила. — Татьяна долго смотрит на красоты Парижа, проплывающие вдоль борта кораблика. — Красиво. А что толку...
Кораблик снимали на Москве-реке, а виды французской столицы умело наложили, скомбинировав съемку.
Номер гостиницы. Ночь. Быстряковы лежат под одеялом, на столике горит в стеклянном шаре свеча. Олег счастлив.
— Ты, я, Париж... Мы с тобой когда-то могли лишь мечтать об этом. — Он встает, надевает халат, подходит к окну, отдергивает штору. В окно вдалеке видна Эйфелева башня. — Мы в номере с видом на тур д’Эйфель! За это нужно немедленно выпить!
— Говорят, сейчас есть такие окна, в которых можно какой хочешь вид сделать, — без воодушевления говорит Татьяна. — Хоп — Эйфелева башня, хоп — статуя Свободы, хоп — Кремль.
Быстряков откупоривает бутылку, наливает в бокалы вино:
— Шато Марго. Хемингуэй так любил его, что внучку назвал Марго. Я нарочно прикупил для этой ночи.
— Небось, дорогое. Олег, ведь тебе уже сорок три года, а все в игрушки играешь. Дачки, тачки, Парижики, романтические ночи, Шато Марго... Если бы мы сразу после свадьбы завели ребенка, ему бы уже было четырнадцать лет.
— Тебе охота сейчас об этом говорить?
— А ты хочешь, чтобы я пела по-французски?
Поет:
— О, Шанз-Элизе! О, Шанз-Элизе!..
— А что, разве плохо? О солей, э су ля плюи, а миди э а минюи...
— Не плохо. И я бы с удовольствием распевала какие угодно песенки, если бы сейчас у меня под боком лежал наш сынок или дочка. Но нашим сынком стал твой БМВ металлик.
— Скажешь тоже!
— А что, нет? Противно смотреть, как ты с ним сюсюкаешь, гладишь его, воркуешь с ним. Только что попку ему не подтираешь.
— Зануда же ты, Носова!
— Я не Носова, я пока еще Быстрякова.
— Пока еще? Ну-ну. А знаешь что, айда на улицу? Помнишь, мы мечтали, как будем ночи напролет гулять по ночному Парижу?
— Не хочу. Спать хочу.
— Тогда я пойду один.
— Иди. Да не забудь там подцепить какую-нибудь парижаночку.
— Постараюсь.
— Ты же у нас такой неотразимый!
...Быстряков едет на своем БМВ по Москве.
— Только ты у меня остался дружок настоящий. Только ты меня понимаешь и любишь. Никогда не подведешь, заводишься с полоборота. Да, мой хороший! Везешь меня плавненько, и внутри у тебя уютненько, не то что дома. — Он целует руль. — Попку!.. Захочу — и попку буду тебе подтирать! И никто мне не запретит. Вот так!