Rex gloriae с четырьмя евангелистами, гностический Барбело («Бог в четырех») и Колорбас («все четыре»); дуальность (дао, гермафродит, отец – мать); и, наконец, человеческая форма (дитя, сын, антропос) и отдельная личность (Христос, Будда). Таковы самые важные используемые мотивы.
305 Эмпирически все эти образы суть выражения объединенной целостности человека. Тот факт, что эта цель обозначается как «Бог», доказывает ее нуминозный характер; в самом деле, переживания, сны и видения такого рода обладают зачаровывающим и впечатляющим свойством, спонтанно ощущаемым даже теми, кто не обладает предварительными психологическими познаниями. Таким образом, неудивительно, что наивный разум не делает различия между Богом и образом, который он пережил. Следовательно, где бы мы ни обнаружили символы, указывающие на психическую целостность, мы сталкиваемся с наивной идеей о том, что они обозначают Бога. В случае весьма распространенных романских изображений Сына Человеческого в сопровождении трех ангелов с головами животных и одного с головой человека, например, проще предположить, что Сын Человеческий означал обычного человека, а проблема одного против трех отсылала к известной психологической схеме одной дифференцированной и трех недифференцированных функций. Однако, согласно традиционной точке зрения, такая интерпретация обесценила бы символ, ибо он означает вторую Ипостась Божества в ее универсальном, четырехкратном аспекте. Психология, разумеется, не может принять данный подход как свой собственный; она может лишь установить существование такого рода утверждений и указать, путем сравнения, что одинаковые символы, в частности дилемма одного и трех, часто возникают в спонтанных продуктах бессознательного, где они относятся к психической целокупности индивида. Они указывают на наличие архетипа схожей природы, одной из производных которого представляется кватерность функций, ориентирующих сознание. Однако, поскольку подобная целокупность в неопределенной и не поддающейся определению степени выходит за рамки сознания индивида, она неизбежно включает в свою орбиту бессознательное и, следовательно, целокупность его архетипов. Но архетипы являются компенсаторными эквивалентами «внешнего мира» и, следовательно, носят «космический» характер. Этим объясняется их нуминозность и «богоподобность».
3
306 Дабы сделать мое изложение более полным, я хотел бы упомянуть некоторые из гностических символов универсальной «Основы» или arcanum, в особенности те синонимы, которые обозначают «Основу». Психология рассматривает эту идею как образ бессознательного фона и создателя сознания. Важнейший из таких образов – фигура демиурга. В гностической системе имеется большое количество символов для источника или происхождения, центра бытия, Творца и божественной субстанции, скрытой в творении. Чтобы не запутаться в этом богатстве образов, читатель должен помнить, что каждый новый образ просто другой аспект божественного таинства, имманентно присущего всему сотворенному. Мой перечень гностических символов не более чем амплификация одной-единственной трансцендентальной идеи, которая сама по себе настолько всеобъемлющая и с таким трудом поддается визуализации, что для описания ее многосторонних аспектов требуется множество различных выражений.
307 Согласно Иринею, гностики утверждали, что Премудрость (София) репрезентирует мир Осмерицы (Огдоады)[551], представляющей собой двойную четверицу. В облике голубя она спустилась в воду и породила Сатурна, который идентичен Яхве. Сатурн, как мы уже упоминали, – это «другое солнце», sol niger алхимии. Здесь он – «primus Antropus». Он создал первого человека, который мог лишь ползать как червь[552]. У наасенов демиург Есалдай, «огненный бог, четвертый по порядку», противопоставляется Троице, состоящей из Отца, Матери и Сына. Высочайшим из них является Отец, Архантропос, лишенный свойств и именуемый высшим Адамом. В различных системах Премудрость занимает место Протантропоса[553]. Епифаний упоминает учение эбионитов, согласно которому первочеловек Адам идентичен Христу[554]. У Теодора Бар-Куни первочеловек – это пять стихий (4 + 1)[555]. В «Деяниях Фомы» дракон говорит о себе: «Я есмь сын… того, кто ударом поразил четверых братьев, стоявших прямо»[556].
308 Изначальный образ четверицы (кватерности) сливается у гностиков с фигурой демиурга или Антропоса. Он словно оказывается жертвой собственного акта творения, ибо, спустившись в Физис, попадает в ее плен[557]. Образ anima mundi, или Первочеловека, латентно пребывающего во тьме материи, выражает присутствие транссознательного центра, который в силу его кватернарного характера и круглости следует рассматривать как символ целостности. Мы можем осторожно предположить, что имеется в виду некая психическая целостность (например, сознание + бессознательное), хотя история символа показывает, что он всегда использовался как образ Бога. Психология, как я уже говорил, не вправе высказывать метафизические утверждения. Она может лишь установить, что символика психической целостности совпадает с образом Бога, но не может доказать, ни что образ Бога и есть сам Бог, ни что самость занимает место Бога.
309 Данное совпадение явственно проявляется в древнеегипетских празднествах Хеб-Сед, которые Колин Кемпбелл описывает следующим образом: «Царь выходит из помещения, именуемого святилищем, а затем поднимается в павильон, открытый с четырех сторон; к этому павильону ведут четыре лестницы. Царь, несущий эмблемы Осириса, занимает место на троне и по очереди поворачивается к четырем сторонам света… Это сродни второму восшествию на престол… и иногда царь ведет себя как жрец, принося подношения самому себе. Последнее действо можно считать кульминацией обожествления царя»[558].
310 Всякий царский сан опирается на эту психологию; следовательно, для безымянного индивида из народа всякий царь несет в себе символ самости. Все его регалии – корона, мантия, держава, скипетр, ордена в виде звезд и т. д. – выставляют его как космического Антропоса, который не только порождает мир, но и сам есть мир. Он есть homo maximus, которого мы вновь встречаем в рассуждениях Сведенборга. Гностики всегда старались придать этому существу видимую форму и подобающее концептуальное одеяние, ибо подозревали, что он – матрица и организующий принцип сознательности. По словам «фригийцев» (наасенов), которые передает Ипполит[559], он – «неделимая точка», то «горчичное зерно», которое вырастает в Царство Божие. Точка эта «присутствует в теле». Однако это известно только («духовным» людям), в противоположность и («материальным» людям). Она есть , речь Божия (sermo Dei) и «матрица Эонов, Сил, Разумов, Богов, Ангелов и Духов-посланцев, Бытия и Небытия, Рожденного и Нерожденного, Непостижимого Постижимого, Лет, Месяцев, Дней, Часов…». Эта точка, которая «есть ничто и состоит из ничего», становится «определенной величиной, непостижимой для разума». Ипполит обвиняет наасенов в том, что они, подобно синкретистам, в своих измышлениях смешивают все подряд: очевидно, он не в силах понять, как точка, «речь Божия», может обладать человеческой формой. Наасены, замечает он, также называют его «полиморфным Аттисом», умирающим юным сыном Великой Матери, или, как говорится в цитируемом Ипполитом гимне, , «темной молвой Реи». Его синонимы в гимне – Адонис, Осирис, Адам, Корибант, Пан, Вакх и , «пастырь белых звезд».
311 Сами наасены считали своим центральным божеством змея Наас и описывали его как «влажную субстанцию» в соответствии с Фалесом Милетским, утверждавшим, что вода есть первоначальная субстанция, от которой зависит всякая жизнь. Точно так же все живые существа зависят от Нааса: «он содержит в себе, подобно рогу однорогого быка, красоту всех вещей». Он «пронизывает все, как вода, текущая из Эдема и разделяющаяся на четыре источника» (). «Этот Эдем, говорят они, есть мозг». Три райские реки суть сенсорные функции (Фисон = зрение, Гихон = слух, Тигр = обоняние), четвертая же, Евфрат – это уста, «через которые исходит молитва и входит пища». Как четвертая функция он имеет двойственное значение[560]: с одной стороны, он означает сугубо материальную деятельность питания тела, а с другой – «радует[561], питает и образует [] духовного, совершенного [] человека»[562]. «Четвертое» есть нечто особое, амбивалентное – даймонион. Хороший пример этого – отрывок из книги Даниила (3:24), где к трем мужам в огненной печи присоединяется четвертый, подобный «сыну Божию».
312 Вода Евфрата – это «вода, которая над твердью небесной», «живая вода, о которой говорил Спаситель»[563], обладающая, как мы видели, магнетическими свойствами. Это та чудесная вода, из которой олива черпает масло, а виноградная лоза – вино. «Сей человек, – говорит Ипполит, как бы продолжая рассуждать о воде Евфрата, – лишен почитания в мире»[564]. Это аллюзия на . В самом деле, вода, о которой идет речь, есть «полный [завершенный] человек», , Слово, ниспосланное Богом. «Из живой воды мы, духовные люди, выбираем то, что наше»[565]