На наш взгляд, есть определенное противоречие между первым отделом проекта Совещания, составленным заново, и вторым отделом, являющимся лишь переработкой I и IV разделов УДК. Возможно, здесь проявило себя стремление сохранить законодательно установленную форму устава «присутствия», – органа правления, сопоставимого с присутствиями светских ведомств.
Мы также видели, что одной из основных причин некоторой фактической независимости консистории от архиерея была независимость от него секретаря консистории, с одной стороны, и преобладающее значение секретаря в жизни консистории, – с другой.
В настоящее время положение таково, что каждый член консистории обязан иметь наблюдение за делами только вверенного ему стола, и никто в отдельности из числа членов не является компетентным в руководстве при обсуждении всех подлежащих рассмотрению дел, почему в некоторых случаях руководство при обсуждении дел и переходит, естественно, к секретарю консистории, который является единственным из консисторского состава лицом, осведомленным о всех делах, поступивших в консисторию,
– читаем по этому поводу в «Церковных ведомостях», комментирующих деятельность Совещания[966]. С целью уменьшения значения секретаря в консистории (правлении) Присутствие 1906 года проектировало ввести должность председателя правления. Совещание, как мы указывали, согласилось с этим заключением. При этом вопрос о порядке утверждения председателя в должности вызвал оживленный обмен мнений. Высказывались опасения, чтобы в лице председателя епархиального правления, сравнительно независимого от епархиального архиерея, не был создан в епархиальном управлении орган, как бы параллельный самому епархиальному архиерею, что вело бы к двойственной власти, нежелательной и вредной для дела[967].
В связи с этим Совещание определило, чтобы председатель избирался самим архиереем из уже утвержденных Синодом членов правления, с доведением лишь до сведения Синода. Совещание уклонилось от предложений Присутствия по поводу независимости архиерея от Синода в определении членов правления и лишь подтвердило существующую практику избрания членов правления архиереем (в УДК просто «избираются» – неясно кем, а архиереем лишь «представляются» – ст. 280), с последующим утверждением Синодом. По вопросу о должности секретаря Совещание также не воспользовалось разработками Предсоборного присутствия, сохранив за секретарем как особую связь с обер-прокурором, от которого он получал назначение, так и значение эксперта по соответствию постановлений правления действующему законодательству[968].
Наконец, относительно реформы делопроизводства правления подчеркивалось, что
своей ближайшей задачей Совещание ставило выработать меры, которые способствовали бы ускорению движения и разрешения дел в епархиальном правлении и освобождению вообще делопроизводства правления от отрицательных сторон – медленности, громоздкости и неупорядоченности[969].
Сообразно этому намерению, была составлена и глава о канцелярии при епархиальном архиерее (гл. VII):
В соответствии с стремлением Совещания к тому, чтобы некоторые из дел, производящихся в настоящее время в консистории, передать в непосредственное распоряжение архиерея, канцелярия при епископе получает несколько иную, чем ныне, постановку[970],
– писали по этому поводу «Церковные ведомости». Однако в этой реформе делопроизводства, на наш взгляд, Совещание недалеко ушло от постановленных Синодом еще в 1910 году преобразований об отнесении под ответственность присутствия консистории или секретаря ряда дел без возведения их к архиерею и, наоборот, о перенесении в канцелярию епископа дел, находящихся в непосредственном ведении епархиального архиерея[971].
Следует признать, что в проекте Предсоборного совещания не отражается весь комплекс дискуссий, развитых в процессе пред соборной подготовки. В частности, здесь совсем не была отображена идея о необходимости приобщения епархиальных клира и мирян к управлению епархией на началах хотя бы совещательности, что было практически общим местом в дискуссиях раннего предсоборного периода. О епархиальных и пастырских собраниях в проекте Предсоборного совещания сказано лишь несколько слов (§ 28), причем об их обязательности и периодичности нет и речи. Не получили здесь развития и идеи об участии в какой-либо форме клира и мирян в избрании епархиального архиерея. Положительным результатом работы Совещания можно считать VI главу проекта, подчеркивающую необходимость в лучшем осведомлении епископа о жизни епархии на местах и предполагающая наличие при архиереях совещательного органа из «лучших лиц» епархии.
В период 1905–1916 годов, изученные нами в этой первой части нашего исследования, радикальные проекты реформ, выводившиеся из воззрения на епископа как представителя суверенного народа – епархиальной паствы, оставались достаточно редкими, хотя и нельзя делать из этого вывод об их маргинальности. Оставляя в стороне крайние выражения этой тенденции, можно считать, что достаточно распространенным в среде профессорской корпорации академий и части публично выступавшего белого духовенства (в частности, членов «Союза ревнителей церковного обновления») являлся взгляд на участие клира и мирян в управлении епархией как их неотъемлемое право. Наблюдалось даже стремление дать решающее значение их голосу, вменив в обязанность епископу исполнение решений, принятых большинством голосов. Такая тенденция проявлялась и в дискуссиях о форме избрания епископа, и в проектах структуры органов епархиального управления.
С другой стороны, в публицистике, в отзывах архиереев и в работах Предсоборного присутствия разрабатывались более умеренные проекты реформ епархиального управления. Обобщая различные стороны реформы, можно определить пафос этих проектов как сближение архипастыря и паствы. Предполагались не только освобождение архиерея от излишних пут, наложенных на него синодальным строем, но и ряд преобразований, через которые клир и миряне приобщались бы к епархиальному управлению – прежде всего, через институциализацию совещательного начала. В этих проектах, вместе с тем, проводился принцип ограждения прав архиерея от ограничений со стороны паствы. На наш взгляд, в общей сложности, направление этих проектов реформ совпадает с основными мыслями протоиерея A. M. Иванцова-Платонова.
В заключение подчеркнем, что вместе с общей приостановкой предсоборного ажиотажа были заморожены на официальном уровне и дискуссии о реформе епархиального строя. Отдельные преобразования епархиального управления, произведенные Синодом после 1906 года, коснулись скорее технических аспектов управления и оставили в стороне основной пафос реформ, предлагавшихся в начале предсоборного периода, а именно сближение архипастыря и паствы. Это же можно сказать и о проекте Предсоборного совещания.
Как и другие принципиальные реформы в постановке жизни Православной Российской Церкви, коренные изменения в епархиальном строе были отнесены к предполагаемому Собору, созыв которого переносился из года в год.
Часть II1917–1918 годы: Собор и его непосредственная подготовка
Глава 10Вопрос о епархиальном управлении в контексте февральской революции и деятельности временного правительства
Открывшемуся на Успение Божией Матери в 1917 году Священному Собору Православной Российской Церкви предшествовали известные исторические события – Февральская революция, отречение императора, приход к власти Временного правительства и первые реформы, произведенные последним.
После установления 2 марта 1917 года власти Временного правительства положение Церкви существенно изменилось. Временное правительство de facto взяло на себя роль «Верховного ктитора», поставив себя, посредством назначенного им обер-прокурора В. Н. Львова, в те же отношения к Церкви, в каких до того времени стоял император. Этот факт повлек за собой ряд существенных процессов внутри Церкви, поскольку в ней самой появился источник правотворчества, стоявший в прямой зависимости от революционного правительства. В период с февраля по август 1917 года по стране прошло множество епархиальных съездов духовенства и мирян, обсуждавших вопросы реформы – как церковной, так и политической. Многие съезды ставили на повестку дня голосование «доверия» правящему архиерею. Немало архиереев было смещено или удалено со своих кафедр.
К сожалению, история Церкви и, в частности, церковно-государственных отношений в период между двумя русскими революциями 1917 года остается недостаточно исследованной. Помимо первых глав общих курсов, посвященных новейшей истории Русской Церкви, библиография данного вопроса весьма ограничена[972]. Но очевидно, что исследовать труды Священного Собора вне его исторического контекста невозможно.
В частности, реформу епархиального управления, произведенную Собором, нельзя рассматривать без учета тех изменений, которые произошли в епархиальном управлении после февраля 1917 года. А они были, может быть, даже более существенны, чем в какой-либо иной области церковной жизни. Часть этих изменений осуществлялась «сверху» – Синодом или обер-прокуратурой, часть же проектировалась или даже осуществлялась «снизу», без распоряжения свыше – на епархиальных съездах, на Всероссийском съезде духовенства и мирян, в отдельных создавшихся организациях духовенства и мирян. Можно назвать это явление спонтанной реформой на местах или даже епархиальной революцией.
§ 1. Истоки епархиальной «революции» в деятельности Временного правительства
Когда в марте 1917 года либеральное большинство последней Государственной думы пришло к власти, его политическая программа «сыграла решающую роль в определении церковной политики»[973]. Действительно, последняя «соответствовала тем либерально-политическим взглядам, которые еще до революции были свойственны либерально-умеренным партиям»: речь шла об установлении свободы совести и отмене привилегий Православной Церкви, об отмене государственной опеки над Церковью и об установлении соборного самоуправления Церкви[974].
Противореча декларациям об отмене государственной опеки, правительство, однако, сохранило полномочия и должность обер-прокурора, отдав последнюю члену партии октябристов, бывшему председателю комиссии по делам Православной Церкви III и IV Государственной думы В. Н. Львову. Революционный обер-прокурор стал инициатором смещения ряда архиереев (к этому мы вернемся ниже). Более того, по его настоянию Временное правительство указом от 17 апреля уволило действующий состав Синода и вызвало к работе в Синоде новых членов[975]. Как отмечает И. К. Смолич, эти акты «содействовали тому, что на многих епархиальных съездах духовенство теперь требовало отстранения непопулярных епископов и назначения новых»[976]. Внутренняя логика ясна. Как писал спустя много лет товарищ обер-прокурора Временного правительства, а затем министр исповеданий А. В. Карташев,
ненавистная и прежде фигура обер-прокурора потому только принималась иерархами и церковным мнением, что она была личным органом царской власти, самой же Церковью миропомазанной и призванной к церковным делам: <…> Обер-прокурор, назначающий и изгоняющий епископов и самый Святейший Синод, в качестве органа светского, внеконфессионального правительства – это nonsens и каноническая обида для Церкви[977].
Действительно, Церковь признавала определенное право ею самой помазанной самодержавной власти на ктиторство, в рамках «симфонических» отношений с государством. Теперь же обер-прокурор являлся уполномоченным лицом революционного Временного правительства. Между тем, министр иностранных дел П. Н. Милюков, выступая еще 2 марта перед многочисленной аудиторией под лозунгом «нас выбрала революция», подчеркивал:
мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народом представители скажут нам, что хотят на наших местах видеть людей, более заслуживающих доверия[978].
Таким образом, Временное правительство основывало легитимность своих действий, во-первых, на революции, во-вторых, на своей демократической цели – передать власть решения народному голосу. Вполне правомерно, что раз обер-прокурор позволил себе сместить Синод, то и народ на местах счел возможным взять епархиальную власть в свои руки, смещая архиереев и требуя церковных реформ – в первую очередь, в области епархиального управления. Не случайно проправительственный редактор «Всероссийского церковно-общественного вестника», поставленный на это место по указанию В. Н. Львова и вопреки воле Синода[979], – Б. В. Титлинов – агитировал:
Раньше при старом режиме, когда обер-прокурор был агентом безответственного самодержавия, чрез него, действительно, давила государственная власть, как некое чуждое начало. Теперь же правительство, и в том числе обер-прокурор, является лишь исполнителем народной воли. А народ – не чуждое Церкви начало, а само тело церковное, которым и живет Церковь[980].
А сам В. Н. Львов заявлял прессе:
Я вошел в тесный контакт с епископами и духовенством и поневоле оказался центром современного церковного движения. Некоторые выражают недовольство, что во главе движения стоит обер-прокурор, что обер-прокурорская власть захватила то, что не должно ей принадлежать. <…> Пусть епископ возьмет в свои руки дело церковного обновления, возглавит собой настоящее движение, и пусть движение это примет более широкие размеры, тогда обер-прокурорская власть отойдет в сторону. Но пока этого не случилось, мне приходится стоять во главе движения, вызванного церковно-общественной жизнью, и я поддерживаю и буду поддерживать широкое проведение реформ в церковно-общественной жизни[981].
Член Временного правительства Карташев оправдывает отношение правительства к церковной власти того времени с принципиальной точки зрения. Как свидетельствует бывший товарищ обер-прокурора, на вопрос, «почему нарушается свобода церковного управления», правительство отвечало иерархам:
Потому, что нынешний Синод и епископат не являются органами, свободно избранными Церковью. Они назначены прежней государственной властью и суть ее слуги. Поэтому прямой долг Временного правительства в том, чтобы, сменив агентов старой власти, довести страну и Церковь до Учредительного Собрания и Собора[982].
Революционно настроенные клирики и миряне в епархиях действовали в русле той же парадигмы: Синод нелегитимен, следовательно, нелегитимен и епископат.
Как известно, декларированной целью Временного правительства был созыв Учредительного собрания, а еще до этого – учреждение всеобщего избирательного права на уровне местного управления[983]. Аналогичная программа осуществлялась В. Н. Львовым и в Церкви: подготовка Собора с одной стороны, а с другой – поощрение захвата власти в епархиях собраниями клира и мирян, избиравшими свои исполнительные советы, и поощрение выборности епископов, после их устранения от кафедры, носившего подчас незаконный характер.
Я считаю необходимым, чтобы епископы избирались клиром и мирянами, кандидаты на вдовствующие кафедры должны непременно выдвигаться народом. Среди духовенства давно возникло движение в пользу проведения в жизнь выборного принципа. Мне, как обер-прокурору Синода, приходится теперь только поддерживать то, что вызвано самой жизнью,
– заявлял в середине апреля обер-прокурор[984].
А. В. Карташев утверждал по этому поводу, что «под эгидой Временного правительства и с его помощью Русская Православная Церковь вернула себе присущее ей по природе право самоуправления по ее каноническим нормам»[985]. По-иному оценивает этот факт современный исследователь: «Изменение порядка назначения епархиальных архиереев стало доказательством того, как обер-прокуратура хотела ограничить власть епископата за счет «соборной воли» белых священников и мирян, организованных особым образом»[986].
Какую же роль сыграла революционная обер-прокуратура в смещении и удалении иерархов со своих кафедр в первой половине 1917 года? Современная петербургская исследовательница Т. Г. Фруменкова полагает, что
осложнения отношений с новыми органами власти в первые весенние дни зачастую были непродолжительны и не имели серьезных последствий для архиереев. <…> Драматическая ситуация складывалась в тех епархиях, где против архиереев выступило подчиненное им белое духовенство[987].
Основываясь на исследовании многочисленных дел о смещении архиереев, Фруменкова приходит к заключению, что лишь несколько «наиболее скомпрометировавших себя иерархов» были уволены по настоянию обер-прокурора. Это касается митрополитов Московского Макария (Невского; уволен на покой 20 марта 1917 г.; ныне канонизован) и Петроградского Питирима (Окнова; уволен 6 марта 1917 г.), архиепископов Тобольского Варнавы (Накропина; уволен 7 марта 1917 г.) и Харьковского Антония (Храповицкого; уволен 1 мая 1917 г., но уже в августе подавляющим большинством своей паствы вновь избран на ту же кафедру). Впрочем, официально все они увольнялись «по собственному желанию»[988]. Большая же часть отставленных архиереев, считает исследовательница, покинула свои кафедры «по требованию с мест». Центральная власть (Синода и обер-прокурора), по мнению Фруменковой, стремилась отклонить эти требования, когда могла сыграть на отсутствии единства мнений на местах[989].
Однако нельзя признать это мнение абсолютно достоверным. Так, преподаватель Православного Свято-Тихоновского богословского гуманитарного университета П. Н. Грюнберг, оспаривая заключение Фруменковой, на основании собственного исследования приходит к радикально противоположному выводу: именно В. Н. Львов действовал против иерархии Церкви как против основного идеологического противника правительства»[990]. Епархиальные съезды духовенства и мирян, а также «самочинные сборища» духовенства и мирян, являлись, наряду с местными общественными организациями, в частности, советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, лишь орудием в этой борьбе Временного правительства против «церковной иерархии, в ее лучшей части»[991]. Нельзя сказать, что Грюнберг совершенно убедительно доказал роль комиссара правительства, являвшегося, по его мнению, в большинстве случаев «куратором этого процесса»[992]. Приводимые автором примеры свидетельствуют скорее о том, что в упомянутых им епархиях не было единогласия против архиерея. Впрочем, ряд примеров действительно говорит о содействии правительства удалению иерархов с кафедр, хотя не позволяет сделать вывод о систематической кампании правительства против церковной иерархии. К таковым примерам можно отнести требования местных комитетов и исполкомов об удалении архиепископа Волынского Евлогия (Георгиевского), епископа Полтавского Феофана (Быстрова) или епископа Рязанского Димитрия (Сперовского) – к этим случаям мы еще вернемся. Можно также вспомнить об аресте по постановлению местного комиссара Временного правительства архиепископа Черниговского Василия (Богоявленского)[993]. «Всероссийский церковно-общественный вестник», сославшись на результаты синодальный ревизии, обвинил его в развале епархии, симонии, «нарушении против монашеской нравственности»…[994] Вскоре после ареста архиепископ Василий был отправлен под конвоем в Петроград, а затем уволен на покой постановлением Синода[995]. Какова бы ни была степень вины архиепископа Василия в инкриминируемых нарушениях[996], действия представителей государственной власти представляются несоразмерными, что обусловлено, по всей вероятности, политическими мотивами.
Так или иначе, основным двигателем принудительных или условно добровольных увольнений архипастырей нам представляется тот общий строй, который революция и революционное правительство диктовали стране, в том числе – Церкви. Тотчас после Февральской революции по всей стране были устранены или самоустранились представители старой гражданской власти, на смену которым пришли «местные «комитеты», «советы» и другие организации из представителей общественных элементов»[997]. Нечто подобное можно было наблюдать и в Церкви: представители клира и мирян «по примеру светских объединений стремились «организоваться в собственной среде», полностью подчинить иерархию собственной воле»[998]. Деятельность вновь созданных на этих основах организаций клириков и мирян, также как деятельность различных «исполнительных комитетов», проходила под покровительством Временного правительства[999].
Таким образом, в церковной политике Временного правительства, считавшего легитимность епископата утерянной с упразднением прежнего строя, лишь проявились общие черты его внутренней политики: стремление «ликвидировать весь репрессивный и вообще весь административный аппарат управления старого строя» и «активно способствовать «демократизации» внутренней жизни», посредством чистки «в среде бюрократии и усиленной пропаганды среди населения новых принципов общественной жизни на началах широкого самоуправления»[1000]. Воспринимая церковную иерархию и систему управления как часть прежнего государственного аппарата, Временное правительство стремилось насадить здесь те же начала народовластия, что и во всей системе государственного управления (отсюда – поддержка выборности архиереев, «церковных советов» и т. п.).
§ 2. Реформа епархиального управления в представлении епархиальных съездов первой половины 1917 ГОДА
Помимо влияния политики Временного правительства, был еще ряд факторов, определивших «церковную революцию» в епархиях. Ссылаясь на статью протопресвитера Т. П. Шавельского, опубликованную им в эмиграции в 1922 году, Смолич высказывает мнение, что фактическая отмена той реформы, которая была начата в 1905–1906 годах, повлекла за собой глубокое разочарование низшего духовенства. В итоге, пишет Смолич, «в пылу революционных страстей это недовольство проявилось в возникновении радикальных взглядов на церковную реформу»[1001].
Кроме того, как подчеркивает тот же Смолич, «решения епархиальных съездов зачастую были обусловлены извне – агитацией местных революционных организаций»[1002]. Одним из этих внешних источников дестабилизации настроения епархиального духовенства и мирян стала агитационная деятельность «Всероссийского церковно-общественного вестника». Этот еженедельник «все безудержнее проповедовал новые идеи, которые на деле оборачивались призывом к разрушению канонического строя Церкви, к бунту против преемственной от апостолов иерархии»[1003], – пишет современный историк. И действительно, после перехода «Вестника» под руководство Б. В. Титлинова для этой газеты характерной становится «церковно-революционная» риторика:
Епархиальные ведомости бегло и далеко не все говорят о самом главном, самом существенном, о том, как там, на местах, духовенство и миряне православной Церкви сплачиваются для раскрепощения Церкви от единоличного усмотрения и деспотической антихристианской по духу опеки, для организации живых церковных сил. Но и то немногое, что они говорят, показывает, что среди свободного русского народа, сбросившего с себя оковы и цепи прогнившего самодержавия, утверждается свободная русская Церковь[1004].
Брожения находили свое выражение в множестве союзов и партий, росших, по выражению историков обновленчества А. Э. Левитина и В. М. Шаврова, «как грибы после дождя»[1005]. Среди них можно отдельно отметить созданный в начале марта 1917 года «Всероссийский союз демократического духовенства и мирян», с которым был связан видный член «группы 32‑х» протоиерей А. П. Рождественский, в недалеком будущем – член «нового» Святейшего Синода, созванного В. Н. Львовым[1006].
Критикуя «реакционный» настрой «епископов-ставленников обер-прокурорской власти, в большинстве враждебных соборности и неспособных к ней»[1007], А. В. Карташев сопоставляет его с непрерывной волной съездов духовенства и мирян по всем епархиям, урегулированных новым Синодом в правильные епархиальные съезды. На них раздавались единодушные приветствия программе революционного обер-прокурора, и именно в нем видело церковное общество защитника Собора и обновления строя церковного, а не в своих иерархах[1008].
Хотя слова о «единодушных приветствиях» являются преувеличением, результаты прокатившейся по стране волны епархиальных съездов показали, что идея реформы системы церковного управления – и, в первую очередь, управления епархиального – встречала горячее сочувствие на местах[1009]. В ряде случаев (впрочем, далеко не во всех) можно при этом говорить о «епархиальных революциях», выражавшихся как в содержании принимаемых решений, так и в устранении с кафедр епархиальных архиереев. Центральным, на наш взгляд, событием в этом процессе, имевшим существенное значение для подготовки Собора, стал Всероссийский съезд духовенства и мирян, проходивший в Москве с 1 по 12 июня 1917 года.
Факт, привлекающий едва ли не наибольшее внимание в деятельности епархиальных съездов весны 1917 года, – устранение с кафедр ряда епархиальных архиереев и выборы новых. По подсчетам Т. Г. Фруменковой, 33 из 67 епархий «были вовлечены в различные конфликты с центральными или местными властями, с духовенством или прихожанами»[1010]. На момент публикации исследовательницей были «собраны сведения об увольнении глав 20 епархий»[1011].
Мы уже упоминали об увольнении на покой ряда архиереев под непосредственным давлением Временного правительства. Однако нередко просьбы или требования об увольнении архиереев шли с мест – либо от церковных «комитетов», либо от светских исполкомов и советов.
В ряде случаев епархиальные съезды, советы или «комитеты» восставали против архиерея, ссылаясь на его политическую позицию (приверженность монархическому строю, «черносотенство») или его самоуправство[1012]. К примеру, съезд Саратовской епархии (14–22 апреля 1917 г.) постановил:
Удалить епископов Саратовской епархии – Леонтия[1013] и Палладия[1014] от занимаемых ими высоких постов, в виду несоответствия их высокому назначению, настоящему историческому моменту и в виду препятствия епископа Палладия нормальной и плодотворной работе съезда[1015].
По настоянию обер-прокурора, обвинявшего Саратовского архиерея в том, что он «несомненный распутинец», и, несмотря на благоприятный для преосвященного Палладия отклик направленного в епархию ревизора, Синод 5 мая 1917 года дал положительный ответ на требования епархиального съезда[1016].
Аналогичный конфликт епархиальной паствы с архиереем произошел в Тверской епархии (примечательно, что в нем участвовал один из активнейших членов отдела Об епархиальном управлении И. М. Громогласов), где на обсуждение съезда (20–25 апреля 1917 г.) был поставлен общий вопрос о переизбрании епископов. Прения были сведены к личности правящего архиерея, ныне прославленного священномученика, архиепископа Серафима (Чичагова)[1017]. Преосвященного Серафима обвиняли в том, что
он неискренен, излишне строг, деспотичен, пренебрежительно относится к духовенству, что он чужд епархии, <…> что он принимал анонимные письма и давал им ход, что он ввел полицейский строй в епархии, что он проведен в Тверь темными силами[1018], что он – слуга старого режима, постоянно призывавший духовенство к борьбе с революционным настроением…[1019]
Вопреки голосам, указывавшим на заслуги Тверского архиерея, «его заботу о духовенстве, о бедных членах клира, о семьях и сиротах призванных на военную службу», съезд выразил «недоверие» владыке Серафиму и «пожелание об оставлении им Тверской кафедры»[1020]. Но архиепископ, встретившись с делегацией, сообщившей ему постановление съезда, заявил: «Не вы меня поставили, и не по вашей воле я уйду», – хотя указал при этом: «Я уже предрешил о своем уходе, так как разрыв сердечный с епархией у меня произошел с первых дней моего приезда в епархию в дни революции»[1021]. Съезд направил к обер-прокурору делегацию с заявлением «о необходимости удаления ради мира Церкви архиепископа Серафима с Тверской кафедры»[1022]. Синод, изучив сложившуюся ситуацию, решил не выполнять требования епархиального съезда, а лишь, по просьбе самого Преосвященного Серафима, отпустить последнего в отпуск. С апреля по август епархией управлял викарный епископ Старицкий Арсений (Смоленец)[1023], заявивший съезду, что
при тесном единении между клиром, народом и епископом, которое устанавливается в настоящее время в свободной России, те недоразумения и ошибки, которые возможны были при старых порядках, впредь не будут иметь место.
Съезд оценил реверанс преосвященного Арсения:
Принимая во внимание сердечное и корректное отношение Епископа Арсения к Епархиальному Съезду и заявленное им искреннее желание работать с клиром и мирянами, Епархиальный Съезд находит желательной совместную работу с Преосвященным на благо Церкви[1024].
В августе, в присутствии члена Синода преосвященного Самарского Михаила (Богданова), состоялся новый съезд, который разделился приблизительно поровну между противниками и сторонниками правящего архиерея (142 голоса против 136). При этом ревизия, проведенная епископом Михаилом, «не нашла отрицательных данных относительно преосвященного Серафима», и Синод, «принимая во внимание <…> незначительное большинство» противников архиепископа Серафима, не нашел нужным освобождать его от управления епархией[1025]. После октябрьской революции будущий священномученик был окончательно уволен от управления Тверской епархией под давлением местного совета депутатов солдат, рабочих и крестьян[1026].
Но далеко не везде паства выступала против своих архиереев – известны и обратные случаи. К примеру, епархиальный съезд в Житомире заступился за своего архиерея – архиепископа Евлогия (Георгиевского), когда во второй половине марта Житомирский городской исполнительный комитет «обратился к Временному правительству <…> с ходатайством об удалении архиепископа Евлогия из пределов Волынской епархии»[1027] (из телеграммы Житомирского горисполкома Временному правительству). В данном случае пастве удалось отстоять популярного архиерея[1028]. Несмотря на это, травля архиепископа Евлогия со стороны революционных властей продолжалась: 16 мая за его удаление проголосовал на сей раз губернский совет, правда, незначительным большинством при значительном числе воздержавшихся[1029].
Таким же образом съезд Полтавской епархии, единогласно выразив доверие своему преосвященному – епископу Феофану (Быстрову), уберег его от возможного «ухода на покой», которого требовал местный Комитет общественных организаций[1030]. А вот Рязанскому съезду, несмотря на свои усилия, защитить епископа Димитрия (Сперовского) не удалось: местный исполком пригрозил его арестовать, и он был отправлен в отпуск, а затем и на покой[1031]. Поддержка клира не помогла и архиепископу Харьковскому Антонию (Храповицкому), уволенному, несмотря на то, что собрание подведомственного ему духовенства направило к нему делегацию с просьбой взять обратно явно вынужденное гражданской властью прошение об увольнении на покой и «не оставлять духовенство епархии своим руководительством в переживаемое время»[1032]. Впрочем, как уже упоминалось, в августе харьковская паства вернула себе любимого архипастыря.
Так или иначе, сами факты удаления архиереев с кафедр или выражения им «доверия» свидетельствовали в большей части случаев о том, что епархиальная общественность на волне революции восприняла как должное свое право выносить принципиальное суждение о возможности сохранения епископами их кафедры, а в ряде случаев – и проводить архиерейские выборы на вакантные кафедры.
«Таким путем должно начаться постепенное обновление русского епископата», – торжествовал титлиновский «Вестник»[1033], который регулярно публиковал вести о прошедших в той или иной епархии выборах. Первопроходцем стала Черниговская епархия, где после ареста и устранения от управления архиепископа Василия (Богоявленского) епархиальный съезд 3 мая постановил: «Усерднейше просить Святейший Синод назначить на кафедру епископа Черниговского и Нежинского епископа Стародубского Преосвященнейшего Пахомия»[1034]. 23 мая Синод, «согласно единодушно выраженному желанию духовенства и мирян Черниговской епархии», назначил на Черниговскую кафедру епископа Пахомия (Кедрова)[1035].
19 мая выборы проходили в Курске, на место удаленного архиепископа Тихона (Василевского; позднее – обновленческий «митрополит» Киевский). Здесь, в отличие от Чернигова, проходила баллотировка: «боролись», по характерному выражению «Всероссийского церковно-общественного вестника», два викария Курской епархии – епископы Рыльский Феофан (Гаврилов) и Белгородский Никодим (Кононов); в итоге был избран 403 голосами против 38 епископ Феофан[1036]. Однако, видимо, эти выборы не получили признания со стороны Синода: архиепископ Тихон остался на кафедре и был уволен с нее на покой лишь позднее, после повторных выборов 9 августа, в которых на сей раз он сам состязался с епископом Феофаном[1037].
Новостями о выборах архиереях изобилуют вплоть до августа 1917 года страницы «Церковных ведомостей» и «Всероссийского церковно-общественного вестника»[1038]. Отдельно остановимся на выборах в столицах. В Петрограде они прошли 25 мая, а в Москве – 21 июня.
Если верить «Всероссийскому церковно-общественному вестнику», избирательный процесс в Петроградской епархии был инициирован обер-прокурором по просьбе депутации от городского духовенства[1039]. Спустя три недели после увольнения на покой митрополита Питирима (Окнова), в Вербное воскресенье 26 марта, собрание духовенства и мирян Петрограда постановило созвать общеепархиальный организационный совет для установления правил выборов нового митрополита. В совет должны были войти по два выборных представителя благочинии и ряда организаций (всего около 8 5 человек). Выработать предложения на рассмотрение совета епархиальное собрание поручило небольшому комитету, главой которого стал один из наиболее деятельных столичных священников – протоиерей П. Н. Лахостский. Последний возглавил и организационный комитет, собравшийся 16–17 апреля. Проект отца Петра был положен в основу принятых организационным советом правил о выборе Петроградского епископа[1040]. Эти правила, в 19‑ти подробных пунктах, были опубликованы во «Всероссийском церковно-общественном вестнике». Предполагалось, что избрание епископа на Петроградскую кафедру будет осуществлено «епархиальным собором» в составе делегатов от всех церковных общин (включая не только приходские храмы, но и домовые, бывшие придворные и прочие), а также от монастырей и некоторых учреждений. В выборах участвовали верующие обоего пола, возрастной ценз устанавливался в 22 года, но делегатами могли стать только мужчины. Число делегатов от каждого храма должно было вдвое превышать число священников при этом храме (включая внештатных и приписных). Половина делегатов избиралась из среды мирян, половина – из клириков (среди которых – не менее одного священника), но при этом в выборах тех и других принимала участие вся община. Выборы назначались на 24–25 мая, с тем, чтобы первый день проходил «в устроении делегатами частных совещаний для обмена мнений». К присутствию, но без права голоса, приглашались «присутствующие в Святейшем Синоде и все пребывающие в столице православные епископы». Сама баллотировка должна была проходить следующим образом: в первом туре каждый делегат помечает на избирательной карточке предлагаемого им кандидата; во втором туре баллотируется по отдельности каждый из трех кандидатов, получивших наибольшее число голосов; избранным считается получивший абсолютное большинство голосов (при равенстве голосов дело решается жребием); если такового не будет, проводится третий тур между двумя кандидатами. Интересен последний пункт правил: «О результате избрания почтительно предлагается присутствующим на соборе святителям. Для совещания они удаляются в алтарь и о состоявшемся своем постановлении объявляют здесь же, в заседании собора. <…> Чрез обер-прокурора Святейшего Синода о деяниях собора предлагается Временному правительству»[1041].
Синод 1 мая одобрил принятые Петроградской епархией правила, однако внес в них два существенных изменения: первое – о присутствии в обязательном порядке (а не по приглашению) епископов – членов Синода и о возможном приглашении других епископов Синодом (а не епархией); второе – наиболее важное – о представлении избранного кандидата не Временному правительству, а Синоду[1042]. Заметим, что в ходе подготовки правил члены Синода пытались внести в работу петроградского организационного совета еще более серьезную корректировку: чтобы собор представлял на выбор Синода трех кандидатов, а не одного. Однако последнее столичной епархией принято не было[1043].
Выборы делегатов на избирательное собрание прошли на Вознесение, 11 мая. Отличился «Всероссийский церковно-общественный вестник», 7 мая выпустивший номер с надписью на всю ширину первой страницы – «Идите выбирать митрополита» и присовокупивший к этому призыву лозунг: «Граждане Церкви! Идите в храмы, принимайте участие в выборах, созидайте обновленную церковную жизнь». По прогнозам «Вестника», наиболее вероятными кандидатами на петроградскую кафедру являлись архиепископ Сергий (Страгородский), архиепископ Тихон (Белавин), епископ Андрей (Ухтомский), епископ Вениамин (Казанский), протопресвитер Г. И. Шавельский[1044]. На прошедших 24–25 мая выборах, собравших около 1600 человек, во втором туре абсолютным большинством голосов (976 голосов против 625 положительных у архиепископа Сергия и 344 – у епископа Андрея) Петроградским епископом был избран епархиальный викарий епископ Гдовский Вениамин[1045]. В тот же день 25 мая Синод постановил «избранному свободным голосованием клира и мирян Петроградской епархии на кафедру Петроградского архиерея первому викарию Петроградской епархии, епископу Гдовскому Вениамину быть архиепископом Петроградским и Ладожским»[1046].
Обратимся теперь к выборам епископа старой столицы. Еще 21–23 марта на съезде Московской епархии, собравшем около 1500 делегатов, встал, в частности, вопрос о замещении кафедры, оставшейся свободной после увольнения на покой митрополита Макария (Невского). Ездившей в Петроград делегации от епархии было сообщено в Синоде, что последний даст свое благословение на избрание кандидатов на Московскую кафедру епархией, если из Москвы поступит такое ходатайство[1047]. Съезд согласился было с выдвинутым одним из участников проектом резолюции о предоставлении такого прошения через управляющего Московской митрополией в Синод[1048]. Но один из членов делегации, побывавшей в Петрограде, протоиерей Н. И. Боголюбский заявил:
Нам следует выбирать митрополита без всяких сношений с Синодом: ему самому необходим наш акт избрания, как прецедент, который мог бы быть повторен в других епархиях уже с согласия Святейшего Синода.
И. М. Громогласов, частично соглашаясь, предложил изменить формулировку: просить не «разрешения», а «благословения» Синода на избрание епархией своего епископа. В итоге была принята следующая формула:
Съезд признает необходимым немедленно обратиться к Св. Синоду с заявлением, что московская церковь желает воспользоваться своим правом избрания кандидатов на кафедру московской митрополии и испрашивает благословение на это избрание[1049].
Синод пошел навстречу Московской епархии, и 21 июня по правилам, аналогичным с правилами Петроградской епархии, епархиальный съезд составом около 1200 человек избрал на кафедру древней столицы будущего Патриарха святителя Тихона (Белавина)[1050].
Конечно, выборы архиереев проходили далеко не во всех епархиях. Но и там, где выборов не было, епархиальные съезды задавались вопросом о том, как должны замещаться архиерейские кафедры. Могли при этом звучать и радикальные резолюции, как, например, на съезде Могилевской епархии (13–19 мая), считавшем, что ради «теснейшего единения» паствы и епископа и «ради умиротворения» все епископы, «назначенные при старом режиме, должны сложить свои полномочия и подвергнуть себя переизбранию»[1051]. Однако такое настроение не было повсеместным. К примеру, съезды Екатеринославской епархии (21–22 марта)[1052], Подольской епархии (18–23 апреля)[1053], Херсонско-Одесской епархии[1054] (19–26 апреля) выносили общие резолюции (порой в форме постановлений, а порой лишь в форме предложений Синоду) о том, что впредь епископы должны избираться в епархии и затем представляться на утверждение высшей церковной власти. Последнее показывает, что в церковном народе, распаленном революцией, сохранялось все же сознание неотъемлемости от Церкви ее иерархической структуры.
Среди других вопросов церковной реформы епархиальные съезды первой половины 1917 года в первую очередь обратили внимание на вопрос о том, кто управляет епархией – то есть о том, какими должны быть отношения между епархиальным архиереем, правлением (консисторией, советом) и самим съездом.
Все съезды, материалы которых мы смогли рассмотреть, предлагали создать, а чаще всего и создавали «епархиальные советы», состоящие из выборных клириков и мирян. В некоторых случаях речь шла о замене консистории этим советом[1055]. В других случаях совет создавался над консисторией – последняя при этом сохраняла свои исполнительные функции, но уже под контролем совета.
Основная интрига заключалась в том, как проектировались отношения между епископом и советом. И здесь епархиальные съезды, получившие в условиях революции и при активном одобрении Временного правительства бразды правления, нередко шли в сторону умаления архиерейской власти. К примеру, Тверской съезд заявил, что «ввиду переживаемых обстоятельств, епархиальный совет немедленно вступает в свои права и обязанности»[1056]. Возглавляемый епископом[1057], совет определялся как «постоянный исполнительный орган Всероссийских и местных церковных соборов», причем в его ведение переносились все дела, до того решаемые как епископом, так и консисторией (которая упразднялась). Епископу, председательствующему в совете, не предоставлялось какого-либо преимущества голоса, однако предполагалось, что «в случае коренного разногласия епископа с советом дело восходит на рассмотрение высшей инстанции»[1058]. Таким же образом, по определению съезда в Саратове, как исполнительный орган епархиального съезда, епископский совет ответствен пред съездом и дает ему отчет о своей деятельности; к нему же он апеллирует в случая игнорирования епископом заключений и постановлений съезда.
Более того, совету давалось право «непосредственного сношения (без ведома епископа) со всеми епархиальными организациями». Относительно полномочий совета и отношения к нему епископа съездом было постановлено, что «ведению епископского совета подлежат все те дела, которые требовали и доселе требуют епископского решения», в случае же несогласия епископа «дело пересматривается и даже может быть вынесено на епархиальное собрание»[1059]. О контроле над действиями совета, осуществляемом епархиальным съездом, а не епископом, говорилось и в Подольске: «Право контроля над действиями Епархиального совета принадлежит Епархиальному съезду»[1060]. Достойны внимания и решения съезда Могилевской епархии, проходившего после принятия Синодом «Временного положения о церковно-епархиальном совете», которое мы рассмотрим ниже. В отличие от решения Синода, согласно которому при любом своем несогласии архиерей имел право переносить дело в Синод, Могилевский съезд постановил, что лишь решения «по делам веры», принятые вопреки мнению епископа, передаются им в Синод[1061].
С более умеренных позиций выступила Московская епархия, постановления съезда (21–23 марта) которой интересны своей уравновешенностью. Делегаты епархии предложили образовать при епископе Дмитровском Иоасафе (Каллистове), временно управлявшем епархией после увольнения митрополита Макария (Невского), «пресвитерион», во избежание «появления «темных сил» при правящем епископе»[1062]. Примечательно, что съезд не стал навязывать свое решение епископу Иоасафу и направил к нему представителей. Выслушав их, преосвященный согласился «опираться в своей деятельности по управлению московской епархией на избираемый съездом совет»[1063]. Позднее епископ Иоасаф, утверждая постановления съезда, отметит пункт о создании совета особой резолюцией: «Приемлю совет, состоящий из лиц духовных и мирян <…>, как вспомогательный орган епископского управления, для настоящего переходного времени необходимый и весьма полезный; но вообще по духу канонов совет должен быть буквально пресвитерский»[1064]. При этом, как мы увидим ниже[1065], сам пресвитерский совет (несколько неудачно названный, поскольку в него входили и миряне) осознавал себя лишь совещательным, но вовсе не правительственным органом при управляющем епархией. Среди прочих решений, московский съезд также высказал пожелание о преобразовании консистории в выборный орган[1066].
Вопросы епархиального управления были обсуждены и в Петрограде, где избирательный епархиальный собор, начавшийся 24 мая, продолжил свои заседания до 2 июня. Собор поставил своей целью «наметить общее направление местной епархиальной жизни, по которому она должна идти под руководством нового архипастыря». Это направление собор увидел «в начале соборности, к осуществлению коего и должно направляться строение епархиальной жизни», – сообщал в «Всероссийском церковно-общественном вестнике» секретарь собора священник Н. Ф. Платонов[1067] – в будущем обновленческий митрополит, а затем и вовсе вероотступник, покаявшийся, впрочем, перед смертью в 1942 году[1068]. Примечательно, что петроградцы отказались от рассмотрения вопросов устройства общецерковной жизни и сосредоточились на определении принципов лишь приходского и епархиального управления. Были заслушаны два доклада: председателя специально созданной для того комиссии священника П. Кремлевского – о нем мы уже упоминали, как об активном члене «Союза ревнителей церковного обновления», – и члена комиссии протоиерея П. Кульбуша – в скором будущем, после пострига в монашество с именем Платон, епископа Ревельского[1069]. Священник Петр Кремлевский воспроизвел в своем докладе положения, озвученные им еще в 1905–1906 годах[1070]: о необходимости ради сближения епископа и народа сократить размеры епархий (в идеале – до благочинии того времени, как промежуточная мера – до уездов) и о создании при епископе выборного пресвитерского совета из наиболее опытных священников – «отцов для паствы своей и старших братьев для сослуживцев». Допущение в совет диаконов, псаломщиков и мирян автор доклада считает необходимым по обстоятельствам времени отступлением от идеала. Функция же совета определяется в докладе достаточно высоко – «вместе с [епископом] ведать всю полноту церковной жизни в епархии», начальствуя над всеми епархиальными учреждениями[1071]. Собственно это предложение в общих чертах соответствовало уже утвержденному и опубликованному Синодом «Временному положению о церковно-епархиальном совете», к которому мы еще вернемся. Частично созвучен ему был и будущий Ревельский святитель, задавшийся, однако, также вопросом о месте консистории в новой системе епархиального управления. По мнению протоиерея П. Кульбуша, консистория должна была сосредоточить в себе все дела административного и формального характера, и, по рассмотрении, непосредственно направлять их на резолюцию архиерея, оставив «дела и вопросы идейные, принципиальные, касающиеся общего порядка церковной жизни, затрагивающие ее глубоко» на попечение епархиального совета[1072]. Петроградский собор согласился с последним мнением, а по предложению священника П. Кремлевского избрал двойной епархиальный совет: в полном составе – из представителей каждого благочиния (всего 66 человек) и в сокращенном постоянном составе – из 12 человек (председательствующий Преосвященный, шесть священников, три диакона, один псаломщик и один мирянин)[1073].
Для полноты картины добавим несколько слов о том, какие суждения были высказаны на епархиальных съездах относительно постановки церковного управления в благочиниях. В целом оно проектировалось по аналогии с центральным епархиальным управлением: так, к примеру, в Могилеве, Одессе и Твери было постановлено упразднить институт благочинных, заменив их благочинническими советами[1074]. В Екатеринославе должность благочинного оставили – с переводом ее на выборную основу и в сочетании с выборным советом[1075]. Наконец, Московский съезд упразднил институт благочинных, заменив его особым выборным (в благочиниях) пресвитером «для братского руководства и объединения клира и мирян по всем вопросам церковноприходской жизни, но без права начальствования над клиром и мирянами». Съезд указал, чтобы этот пресвитер осуществлял свою деятельность вместе с советом в составе выборных клириков и мирян[1076]. При этом было решено «выразить недоверие назначенным епископской властью благочинным», на что последовала письменная резолюция управляющего епархией епископа Иоасафа: «Сильно сказано: недоверие епископской власти!» – и комментарий: «Институт благочинных имеет историческую давность. Идея его хорошая – быть органом епископского надзора и руководства на местах. Благочинный должен быть представителем и духовенства, и епископа. Поэтому
кандидаты в благочинные избираются духовенством, а назначение зависит от епископа»[1077]. И, действительно, спустя месяц епископ Иоасаф предписал «созвать духовенство и церковных старост по благочинническим округам для избрания на должности благочинных, помощников благочинных и духовных следователей» – причем предполагалось избрать по два кандидата на должность, с тем, чтобы окончательный выбор оставался за управляющим епархией[1078]. Следует признать, что постановления съездов, определявшие строй епархиальной власти, весьма революционны: за немногими исключениями здесь фактически речь идет об уравнении прав епархиального архиерея с другими членами епархиального совета и возведении во главу епархии – самих епархиальных съездов. Эти тенденции конкретизируются в постановлениях Всероссийского съезда духовенства и мирян (Москва, 1–12 июня).
На Всероссийский съезд духовенства и мирян собралось около 1200 священников, диаконов, низших клириков и мирян – делегатов от епархий[1079]. Относительно епископов нам точно неизвестно, в каком числе они были представлены. Очевидец событий В. В. Зеньковский пишет, что было «много епископов, много монахов»[1080]. Изначально Московский исполнительный комитет объединенного духовенства не предполагал приглашать епископов, однако, несмотря на сопротивление В. Н. Львова, Синод постановил «посоветовать» комитету «предложить всем епископам, не пожелают ли они принять участие в совещаниях съезда»[1081]. Материалы съезда публиковались во «Всероссийском церковно-общественном вестнике»[1082]. Несмотря на то, что в предварительной программе предполагался пленарный доклад «о епископе и каноническом обосновании епископата» профессора протоиерея Н. Г. Попова[1083] и профессора И. М. Громогласова[1084], на самом съезде этот доклад, судя по публикациям в «Вестнике», прочитан не был. В дневнике протопресвитера НА. Любимова за 5 июня записано: «За отсутствием докладов пленарное заседание не состоялось, и съезд разбился на секции»[1085]. В частности работала секция «по организации церковного управления», возглавляемая И. М. Громогласовым, при участии, в том числе, протоиерея Н. П. Добронравова, который вместе с Громогласовым вскоре стал активным участником обсуждения епархиальной реформы в Предсоборном совете и на Всероссийском церковном соборе[1086].
Результат работ секции в виде проекта реформы был представлен Громогласовым в пленарном заседании 11 июня и принят съездом. Этот проект, опубликованный во «Всероссийском церковно-общественном вестнике», состоял из четырех глав: центральное управление, областное управление, епархиальное управление, окружные съезды и соборы[1087]. Глава, касающаяся епархиального управления, позднее почти полностью вошла в проект Предсоборного совета[1088]. Основная характеристика этой главы проекта съезда содержится в следующих словах: «Во главе каждой епархии стоит, как высший орган управления, епархиальный собор, возглавляемый епископом» (ст. 24). Таким образом, Всероссийский съезд поддержал выраженные на епархиальных съездах тенденции к переходу в епархиях от «монархического» режима к революционному, «демократическому».
В связи с этим, в проекте съезда подраздел, посвященный епархиальному собору, предваряет подраздел, определяющий права и обязанности епископа. Последний, будучи избираем епархиальным собором (ст. 30), определяется как «предстоятель местной церкви, блюститель веры и нравственности и руководитель вверенной ему паствы, действующий в согласии с епархиальным собором» (ст. 29), управляющий епархией «совместно с епархиальным советом», в котором он председательствует (ст. 32). При этом совет определяется как «исполнительный орган епархиального собора»; совет, следовательно, «ответствен пред собором и дает ему отчет в своей деятельности» (ст. 36). За епископом все же признавалось то право, что при его разногласии с советом «спорное дело передается на рассмотрение и решение областного церковного совета» (ст. 45).
Институт благочинных упразднялся, функции же их передавались выборным от окружного собрания (съезда) советам в равном составе клириков и мирян. Было определено, что постановка принципиальных вопросов в округе будет происходить на окружных собраниях. Помимо этого, поскольку Всероссийским съездом предполагалось сокращение размеров епархий, съезд постановил до времени осуществления этой меры учредить уездные советы и съезды, функции которых определялись «применительно к функциям епархиальных соборов» (ст. 66).
Нельзя не признать, что проект крайне умаляет место епископа в управлении епархией, явно вопреки основам канонического строя. Мы затрудняемся отнести к церковным преобразованиям съезда замечание И. К. Смолича о том, что Всероссийский съезд проявил «ослабление радикального настроения первых революционных недель»[1089]. Это замечание, может быть, является верным в отношении лишь общественно-политических резолюций и настроений съезда.
После завершения Всероссийского съезда на местах продолжали собираться съезды епархиальные. Из их материалов явствует, что отношение к Всероссийскому съезду отличалось от епархии к епархии. К примеру, в Калужской епархии, съезд которой проходил с 19 по 22 июня[1090], было постановлено, что резолюции Всероссийского съезда принимаются к сведению, как мнение представителей всей русской Церкви, «но еще не законоположением»[1091]. Постановления самого Калужского съезда расходятся с резолюциями Всероссийского съезда в отношении преобразования центрального епархиального управления – совета и консистории, а именно – съезд вынес решения применительно к определению Синода от 1–5 мая, которое мы рассмотрим ниже[1092]. Съезд же Вологодской епархии (20–30 июня), учреждая епархиальный, уездные и окружные советы, установил для них правила, соответствующие резолюциям Всероссийского съезда (вологодский съезд почти не затрагивал вопроса об учреждении епархиальных, уездных или окружных соборов и собраний)[1093]. Наконец, примечательны постановления съезда Херсонской епархии, проходившего также 20–30 июня. Мы видели, что в апреле здесь состоялся съезд, вынесший вполне «консервативные» постановления. Июньский съезд радикально отошел от такой точки зрения и вынес положения о епархиальном управлении, почти буквально повторяющие резолюции Всероссийского съезда[1094]. По всей вероятности, проводником решений Всероссийского съезда в этой епархии стал ее делегат на съезде А. И. Покровский[1095]. В недалеком будущем Покровский – один из активнейших участников епархиального отдела, образованного в составе Предсоборного совета, а затем – член и докладчик соборного отдела Об епархиальном управлении.
Рассмотренные нами постановления различных епархиальных съездов, проходивших в первой половине 1917 года, за некоторыми исключениями, можно назвать новаторскими, идущими на волне демократизации государства и действий обер-прокурора, направленных к внесению в жизнь Церкви начал, лежащих в основе политической программы Временного правительства. Венцом этой спонтанной реформы стал проект, принятый Всероссийским съездом духовенства и мирян. Следует подчеркнуть, что в значительной части приведенных нами примеров речь шла именно о реформе, а не об обсуждении реформы: предваряя нередко решения Высшей церковной власти, съезды выносили постановления о немедленном введении в жизнь определенных ими изменений в епархиальном строе.
§ 3. Деятельность Святейшего Синода по реформе епархиального управления в первой половине 1917 года
Нельзя недооценивать роль самого Синода – в его «обновленном» обер-прокурором составе – в изменении строя епархиального управления. Назначенный в середине апреля новый состав Синода состоял из председателя – экзарха Грузии архиепископа Платона (Рождественского), архиепископов Финляндского Сергия (Страгородского) и Ярославского Агафангела (Преображенского), епископов Самарского Михаила (Богданова) и Уфимского Андрея (князя Ухтомского), протопресвитера Н. А. Любимова, протоиереев А. В. Смирнова, А. П. Рождественского и Ф. Д. Филоненко.
Здесь можно коротко вернуться к вопросу о влиянии «обновленческих» объединений на реформу. Мы уже указывали на тесную связь протоиерея А. П. Рождественского с «Всероссийским союзом демократического духовенства и мирян». К этому союзу примыкал и протоиерей Ф. Д. Филоненко[1096]. Протоиерея А. В. Смирнова в определенной степени характеризует его взгляд на епархиальное управление: еще в 1906 году он полагал, что в епархии высшее право решения по широкому спектру вопросов, в том числе и административных, должно принадлежать епархиальному съезду[1097]. Наконец, по свидетельству Левитина и Шаврова, преосвященный Андрей в 1905 году, то есть до своей епископской хиротонии в 1907 году, «увлекся революционным движением, почти открыто выражал свои симпатии эсерам». В 1917 году он «заинтересовался Союзом демократического духовенства и мирян, стал его покровителем и ввел его руководящих деятелей к В. Н. Львову»[1098].
В первом заседании этого Синода 26 апреля обер-прокурор так охарактеризовал свою программу: «Свободная жизнь Церкви должна слагаться из взаимодействия всех ее членов: епископов, клира и верующего народа», а не «в полном самовластии только именно епископата»[1099]. На этот призыв откликнулся, прежде всего, протоиерей А. В. Смирнов, который в том же заседании наметил следующие задачи деятельности Синода: «Представление права выбора епископов в тех епархиях, где есть свободные вакансии, выборы членов консистории, благочинных». Синод одобрил подготовку проекта послания в этом духе.
Программное послание Синода было подписано 29 апреля. Текст его составлен протоиереями А. В. Смирновым и А. П. Рождественским и отредактирован архиепископом Сергием (Страгородским)[1100]. Признавая своей первой целью подготовить и созвать Поместный Собор, Синод, однако указывал, что
начавшееся повсеместно церковное оживление, одушевленное началами свободы, требует немедленного устроения и неотложного принятия самых разнообразных мер для своего упорядочения.
Синод признавал, что устанавливаемые им правила могут быть пересмотрены предстоящим Собором и имеют лишь временное значение, однако
при изменившемся государственном строе Русская Православная Церковь не может уже оставаться при тех порядках, которые отжили свое время.
Таким образом, реформу строя церковного управления Синод осуществлял, исходя из требований с мест, в которых отражались уже существующие стремления. В основу преобразований Синод кладет два принципа:
издревле господствующее в Православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления; <…> широкое участие всех членов Церкви в делах церковных <…> должно сделаться основой церковного устроения в настоящее время[1101].
Синод обратился к архиереям: «Призовите ваших соработников и вашу паству к деятельному участию в церковной жизни, <…> предоставьте им широкую свободу собираться на съезды, собрания и образовывать союзы». Права же духовенства определялись Синодом так: «Вам дарована ныне свобода решать вопросы церковного устроения по собственному разумению». Впрочем, Синод указывал на необходимость согласия церковной власти для приведения в исполнение принятых на местах решений[1102].
Во исполнение этих предначертаний Синод 1–5 мая принял определение «О привлечении духовенства и паствы к более активному участию в церковном управлении»[1103]. В основу определения легли разработки комиссии, созданной прежним составом Синода 13 апреля 1917 года, то есть накануне своего роспуска, для «рассмотрения вопроса о допускаемых местными Исполнительными комитетами случаях лишения свободы и возможности священнослужения лиц священного сана и разного рода мероприятий в церковной жизни, предпринимаемых без ведома местных Преосвященных»[1104]. Комиссия, выработавшая достаточно «либеральные» предложения, возглавлялась членом «старого» Синода архиепископом Новгородским Арсением (Стадницким) – приходится корректировать обвинение этого состава Синода в «саботировании» реформы. Характерно, вместе с тем, что в определении Синода от 1–5 мая название комиссии изменено следующим образом: «по рассмотрению разного рода мероприятий в епархиальной жизни, предпринимаемых в зависимости от обстоятельств последнего времени»[1105]. В основе составленного комиссией проекта лежит следующее положение, почти дословно приведенное в определении Синода:
Имея в виду, что новый государственный строй, открывая возможность для более деятельного участия народа в управлении, пути к этому видит, с одной стороны, в применении выборного начала при замещении должностей и, с другой, в объединении отдельных классов общества на почве защиты личных или профессиональных интересов, Комиссия нашла, что эти же начала могут получить свое осуществление и в церковно-общественной жизни, то есть и здесь необходимо предоставить духовенству и пастве право более активного участия в церковном управлении и более свободного обсуждения и заявления своих интересов и нужд[1106].
Исходной точкой рассуждений вновь являются изменения, происходящие в государственном строе. Относительно епархиального управления, в развитие указанных принципов, комиссия предлагала предоставить духовенству право по благословению архиерея объединяться в кружки, союзы «для достижения пастырских и иных не противоречащих обязанностям духовного звания целей». Комиссия также проектировала, чтобы по благословению архиерея по благочиниям, уездам и епархиям устраивались съезды духовенства и выборных от мирян «для обсуждения местных и общих церковных вопросов». При этом комиссия подчеркивала, что с целью подготовки Поместного Собора необходимо позаботиться о скорейшем созыве епархиальных съездов. Наконец, по проекту комиссии, право избрания благочинных и членов благочиннических учреждений, а также членов уездных административных учреждений, членов консисторий и других учреждений было предоставлено духовенству, впрочем, с последующим утверждением выборов архиереем или высшей церковной властью[1107]. Все эти предложения были без существенных изменений внесены в определение Синода[1108].
Здесь следует упомянуть о том, что еще 28 апреля Синод принял делегацию от Тверского епархиального съезда. Представив Синоду решения съезда, о которых было сказано в предыдущем параграфе, члены делегации заявили, «что они ни на какое соглашение не пойдут и настаивают на своем»[1109]. В ответ, сославшись на то, что «реформа <…> должна быть выработана для всех епархий и установлена одновременно», Синод принял компромиссное решение о том, чтобы
не упраздняя тверской консистории, предоставить выборному епархиальному совету совместное с консисторией участие в епархиальных делах. Постановления консистории прежде их исполнения должны рассматриваться в епархиальном совете[1110].
Уже после рассмотрения епархиальным советом консисторские определения должны были направляться епархиальному архиерею. Было также решено, чтобы благочинные остались на своих местах, но не могли «делать никаких распоряжений без выборного при них благочиннического совета, в котором благочинный только председательствует»[1111]. Предполагалось, что это распоряжение будет распространено и на все епархии, где «явочным порядком образовались уже так называемые «исполнительные комитеты», или «пастырские (пресвитерские) советы»»[1112].
Помимо предложений комиссии архиепископа Арсения (Стадницкого), Синод включил в свое определение от 1–5 мая пункты, связанные с упомянутым выше решением о деятельности церковно-епархиальных советов. При разработке этого определения, по словам протопресвитера НА. Любимова, первоначально предполагалось распорядиться о том, чтобы «все консисторские определения поступали на рассмотрение и заключение церковно-епархиального совета и после этого утверждались уже архиереем»[1113], что сближалось с упомянутым решением в ответ на требования тверской делегации. Однако в окончательном варианте синодального постановления было принято, чтобы в консистории присутствовали с правом совещательного голоса три представителя от церковно-епархиального совета, при несогласии которых с решением консистории «дело передается на решение совета»[1114]. Это изменение, отмечает Любимов, было внесено по предложению обер-прокурора. По мнению Львова, замена права совета давать «заключение» на право «решения» находит свое обоснование в том, что «епархиальный преосвященный состоит председателем этого совета»[1115].
Однако согласно «Временному положению о церковно-епархиальном совете»[1116], приложенному к синодальному определению и составленному архиепископом Финляндским Сергием (Страгородским)[1117], права епархиального архиерея были весьма ограничены. В совете, где дела решались большинством голосов, его голос имел определяющее значение лишь при равенстве голосов – в этом случае принималось то решение, к которому присоединялся архиерей (ст. 2). Кроме того, в случае несогласия с принятым решением архиерей сохранял право, «не подписывая резолюцию, представлять дело Св. Синоду» (ст. 4). Характерно, что именно к совокупности совета применяется процедура, предвиденная Уставом духовных консисторий для архиерея в случае несогласия с решением консистории – Положение ссылается на соответствующие статьи УДК (ст. 329 и 330), относя их к совету (Положение, ст. 7). Позднее, защищая в соборном отделе Об епархиальном управлении справедливость принятого Синодом решения, протоиерей А. В. Смирнов говорил о том, что не распоряжение Синода вызвало к жизни епархиальные советы, оно лишь дало им организацию:
После революции в епархиях начался развал – священники сгонялись с приходов, епископы арестовывались. И Святейший Синод признал единственным средством, от коего можно было ждать помощи духовенству – учреждение епархиальных советов[1118].
Примечательно, что, как писал в мае в своем дневнике протопресвитер Николай Любимов, «московский пресвитериум признал совсем неприемлемыми для своей деятельности изданные Св. Синодом правила о «Епархиальных советах»», поскольку они «коренным образом подрывают власть епископа в деле епархиального управления, передавая ее в руки этого совета», и «единогласно постановил не проводить этих правил в жизнь, считать этот пресвитериум только совещательным органом при епископе»[1119]. В заседании соборного отдела Об епархиальном управлении, член епископского совета Москвы П. Б. Мансуров вспоминал: «Три раза Московская епархия пошла против указа Святейшего Синода, объявившего этот голос [голос совета – и. С] решающим»[1120]. Об одном из таких случаев с возмущением писал революционный «Всероссийский церковно-общественный вестник»: «На московском [епархиальном] съезде [25 июля] порешили предоставить членам епископского совета лишь голос совещательный. Такое постановление создает чрезвычайную юридическую несообразность»[1121].
Развернутую критику синодального постановления о советах представило московское Братство святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа[1122]. Оно признавало, что учреждение выборных советов было необходимым «ввиду затруднительности в наших условиях установить такие же близкие отношения между русскими епископами и их паствою», какие были в древней Церкви. С другой стороны, необходимо руководиться началами, лежащими «в основе православного церковного строя». Потому, добавляли члены братства, указывая на правило An. 39[1123],
никакое лицо или учреждение не может снять с епископа этой ответственности. Никто не должен поэтому ставить преграды на пути воздействия епископа на жизнь вверенной ему Богом паствы. Совет при епископе, как и все епархиальные учреждения, призван лишь содействовать ему во исполнении его архипастырских обязанностей, освещая для него истинное положение дел в епархии.
Правила же Синода «придают церковно-епархиальному совету значение высшего управительного органа в епархии», где дела решаются большинством голосов, а епископ – лишь председатель, который может только при своем несогласии передать дело в Синод. В такой ситуации епископ «обращается в исполнительный орган либо церковно-епархиального совета, либо Святейшего Синода». Но ведь ни тот, ни другой, замечает братство, «не призван к руководительству паствою епископа». Впрочем, говорится в заключение записки братства, придание епископу полноты его прав в епархии
не исключает, а подразумевает право паствы и отдельных лиц предъявлять жалобы на решение епископа компетентному собору, но не дает основания обращать епископа в исполнителя чужих решений, в которых его архипастырские совесть и ответственность устранены или подавлены.
Кроме постановления о епархиальных советах, в определение Синода было внесено решение о благочиннических советах, согласно которому последние избираются на благочинническом собрании клира и мирян, круг же дел их должен определяться епархиальным съездом[1124]. В приложенном к синодальному определению «Временном положении о благочинническом совете»[1125] указано, что решения в совете принимаются большинством голосов, причем председательствующий благочинный, в случае своего несогласия, представляет дело епархиальному начальству (ст. 2 и 4). Примечательно, что права архиерея в епархиальном совете и права благочинного в благочинническом совете определяются одинаково, почти одними словами. По поводу этих определений протопресвитер Николай Любимов писал, что они были приняты «потому, что это повелительно предписывалось потребностями жизни, о которых говорили приходившие к нам деятели с мест (из Москвы, Твери, Рязани)». Синод, добавляет он, «руководился голосом общественного мнения и пожеланий духовенства и мирян»[1126].
В заключение обзора этого определения Святейшего Синода упомянем также, что 29 апреля Синодом было постановлено определение, согласному которому значительное число дел переносилось из ведения Синода в компетенцию епархиальных управлений. Речь шла, в частности, о делах, касающихся добровольного снятия сана и монашества, открытия новых приходов на местные средства и других дел местного значения (особенно – касающихся бракорасторжения)[1127]. Позднее, 16–18 мая, Синод дополнил определение от 1–5 мая постановлением о предоставлении епархиальным съездам права избирать в консисторию диаконов, псаломщиков или мирян в числе, не превышающем числа пресвитеров (избранные члены консистории в обычном порядке утверждались Синодом). Синод также постановил, чтобы в тех епархиях, где почему-либо не будут устроены церковно-епархиальные советы, положение об этих советах применялось в рамках присутствия консистории[1128].
Последним до Собора постановлением Синода, касающимся епархиального управления, стало определение «О порядке избрания епархиальных епископов»[1129], принятое 5 июля 1917 года, когда, например, в Петроградской и Московской епархиях такие выборы уже прошли. Согласно определенным Синодом «Общим правилам об избрании епархиальных епископов», в случае удаления архиерея на покой, его перемещения или кончины «созывается в кафедральном городе епархиальный собор». В состав собора входят: все епископы (правящие и викарные) данного округа[1130], по четыре клирика и четыре мирянина – выборные от каждого благочиния епархии, по два выборных представителя от каждого монастыря, по два выборных представителя от каждого духовно-учебного заведения[1131]. Накануне избрания «намечаются записками кандидаты во епископа», причем о каждом из кандидатов предоставляется наметившим его высказать соображения, побуждающие их указать это лицо, как наиболее подходящего кандидата на епископскую кафедру.
Сами выборы должны происходить следующим образом: в первом туре проводится общая баллотировка кандидатов, и избранным считается получивший более половины голосов; если такового не будет, раздельно баллотируются три кандидата, набравших наибольшее число голосов; если же и здесь ни один кандидат не будет поддержан более чем половиной голосов, происходит третий тур, в котором участвуют лишь двое кандидатов, набравших во втором туре большее количество голосов. При этом в «Правилах» оговорено, что «последнее суждение, в смысле одобрения выбора или протеста против него, на основании канонических правил, принадлежит присутствующим иерархам»[1132]. Результат избрания «представляется для утверждения Святейшему Синоду»[1133].
Эти правила довольно близки к принятым в мае при избрании Петроградского епископа. Единственное существенное отличие состоит в том, что здесь делегаты избираются по благочиниям, а не по приходам, как это было в Петрограде. Такое изменение оправдывается тем, что чрезмерно большие избирательные съезды (напомним, в Петрограде присутствовало около 1600 делегатов) организовать довольно трудно. Правила не остались мертвой буквой. Согласно свидетельству «Всероссийского церковно-общественного вестника», в соответствии с ними проходили 22–23 июля в Туле выборы нового архипастыря, хотя, судя по описанию «Вестника», из епископата при избрании присутствовали лишь епископ Калужский и Боровский Феофан (Туляков), викарий Тульской епархии епископ Каширский Иувеналий (Масловский), епископ бывший Саратовский Палладий (Добронравов)[1134], что явно не составляло весь епископат округа.
Следует признать, что какова бы ни была причина «епархиальной революции» – давление местных исполкомов, агитация «обновленцев», требование регулярно составленных епархиальных съездов, интриги меньшинства духовенства или же целенаправленная политика Временного правительства, – Синод часто лишь шел вслед за решениями, уже определенными на местах или в правительстве. Не случайна самооценка члена Синода протопресвитера Николая Любимова:
[мы] иногда, может быть, не совсем твердо и стойко отстаивали свои права, поступаясь ими в пользу обер-прокурорской власти, часто неудержимо стремящейся к ниспровержению тех или других представителей прежнего режима, особенно среди епископата[1135].
Таким образом, реформы, проведенные Синодом, связаны, с одной стороны, с общей государственной политикой Временного правительства, с другой, со «спонтанной» реформой на местах, легитимацией которой отчасти и стали постановления Синода. Сопоставляя их с преобладающими тенденциями по реформе епархиального управления, как они выразились в 1905–1916 годы, можно сказать, что реформы, проведенные Синодом, частично соответствовали тем проектам, которые были выдвинуты меньшинством участников предсоборной подготовки, и противоречили проектам, за которыми стояло большинство этих участников. Основной комплекс реформ, проведенный обер-прокуратурой и Синодом, спроектированный или проведенный на местах и на Всероссийском съезде, был связан, прежде всего, с политической обстановкой в стране. Собственно, и сами реформаторы (обер-прокурор, не менее половины членов Синода, съезды) оказались у кормила церковной реформы именно потому, что они связывали ее с политикой Временного правительства и общей конъюнктурой. Этот комплекс уже проведенных реформ, проектов и обуславливающих их настроений лег в основу работ созванного в преддверии Собора Предсоборного совета, документы которого затем послужили в соборных отделах основой для выработки законопроектов, рассмотренных в итоге этой цепочки Всероссийским церковным собором.