Афанасьев подвергал критике идею представительства, которая, по его мнению, лежит в основе соборных решений. Парижский богослов отверг и приписываемую им Собору идею соуправления епископу со стороны мирян:
В [правительственные] учреждения, как центральные, так и епархиальные, миряне входят, как представители мирян, подобно тому, как клирики – клириков, и монашествующие – монашествующих. <…> Представители мирян со-управляют с епископом епархией, подобно тому, как они же разделяют с епископами на Поместном Соборе высшую власть по всем инстанциям Русской Церкви.
Московский Собор не заметил, что идея представительства, как правовая идея, к Церкви неприменима. Епископ не является представителем своей епархии и не может действовать, как ее представитель. Он возглавляет епархию, как ее предстоятель, и действует от имени Церкви при постоянно сопровождающем согласии и последующей рецепции народа[1448].
Мы не ставим перед собой целью дать анализ своеобразной экклезиологии отца Николая, в контексте которой, конечно, необходимо оценивать его критику решений Собора. Так или иначе, посыл Афанасьева представляется нам не совсем верным. Идея «представительства» в Церкви, справедливо критикуемая протопресвитером Николаем Афанасьевым, а в новейшее время – священником Георгием Орехановым, определяется этими авторами как соуправление клириков и мирян епископу (или епископату в целом) посредством включения в церковно-правительственные органы их представителей. Действительно, в ходе дискуссий о церковной реформе предлагались схемы, проистекающие из такого подхода к роли клира и мирян в церковном управлении. В некоторых крайних предложениях сам епископ мыслился в качестве носителя полномочий, предоставленных ему клиром и паствой епархии. Тем не менее, интерпретация решений Собора как развитие идеи правления по представительству, на наш взгляд, ошибочна, – по крайней мере, в области епархиального управления. Конечно, и епархиальное собрание, и епархиальный совет состояли из выборных «представителей» клириков и мирян. Однако задача этих представителей паствы состояла не в том, чтобы со-управлять епископу, но быть выразителями все того же «любовного содействия епископу клириков и мирян»[1449]. Введение такой системы представительства в условиях, когда консультация со всей паствой, конечно же, невозможна, обеспечивает форму епископского правления, при которой обеспечена регулярная и непременная совещательность епископа с паствой. Таким образом, не может быть и речи о посягательстве на служение управления, принадлежащее епископу. Впрочем, можно признать, что некоторые формулировки соборного определения Об епархиальном управлении, унаследованные от революционных предложений Предсоборного совета, вполне могли привести отца Николая Афанасьева, не располагавшего возможностью изучить контекст принятия этих формулировок, к упомянутым выводам. Неприятие Афанасьевым решений Собора вызвано, без сомнения, еще и тем, что в этих решениях речь идет о придании юридической формы началу совещательности, что противоречит антиномистической позиции парижского богослова, не приемлющего внесения юридического начала в церковную жизнь[1450].
И все же, можно ли говорить о рецепции (или анти-рецепции) в жизни Церкви решений Всероссийского собора, касающихся епархиального управления?
Наиболее ярко выражена претензия на преемство Собору 1917–1918 гг. в уставе экзархата русских западноевропейских приходов Константинопольского Патриархата («парижская архиепископия»):
Цель Архиепископии в осуществлении и координации богослужения, строго соответствующего православному греко-русскому обряду и решениям Всероссийского Собора 1917–1918 годов. <…> Архиепископия и входящие в нее ассоциации руководствуются в своей богослужебной, пастырской, канонической, духовной жизни правилами Православной Церкви в соответствии с русской традицией, выраженными в канонах святых Апостол, святых Вселенских Соборов, Поместных Соборов, Отцов Церкви, а также в определениях и постановлениях Московского Собора 1917–1918 годов[1451].
Утверждение особой связи экзархата с определениями Собора 1917–1918 гг. восходит к постановлениям первого Епархиального собрания Западно-Европейских православных русских церквей, проходившего в Париже с 3 по 8 июля 1927 года под председательством митрополита Евлогия (Георгиевского)[1452]. Эта связь регулярно озвучивается представителями экзархата вплоть до сегодняшнего дня[1453]. Тем не менее, еще в 1927 году в систему управления западноевропейскими приходами были внесены новшества (по сравнению с Собором 1917–1918 гг.), которые позднее были закреплены в действующем уставе экзархата. Эти нормы не позволяют делать однозначный вывод о верности данного устава решениям Всероссийского собора. В частности, принятые в 1927 году решения значительно усиливали положение мирян в епархии, уравнивая их численность в епархиальном совете численности клириков. Более того, система делегирования на епархиальное собрание была прописана так, что фактически собрание может состоять из значительного большинства мирян. Что касается выборов на епархиальную кафедру, то в нынешнем уставе экзархата их процедура поставлена так, что подавляющее значение имеет голос клирико-мирянского собрания экзархата, вопреки решениям Собора 1917–1918 гг., предусматривавшего уравновешенную систему замещения епископских кафедр, с решающим участием епископата.
Внесенные в «Правила» 1927 года новшества по отношению к определениям 1917–1918 гг. открывали путь к либеральной трактовке этих определений. И это не случайно. Экзархат, будучи сначала островком, изолированным от других русских епархий, а затем вкраплением на территории других епархий Константинопольского престола, никогда не был органически включен в единую систему церковного управления. Однако соборное определение о епархиальном управлении, как и другие постановления Собора, может полноценно работать только в контексте всей реформы системы церковного управления, осуществленной Священным Собором Православной Российской Церкви. Главной характеристикой этой органической системы являлись не столько участие в ней клира и мирян или осуществление в ней выборного начала, сколько органическое и гармоническое взаимодействие различных уровней церковного управления, благодаря чему и было возможно соблюдение равновесия между иерархическим принципом и идеей содействия клира и мирян в церковном управлении[1454].
В отличие от «парижского экзархата», в Русской Зарубежной Церкви произошло дистанцирование от решений Собора 1917–1918 гг. в области епархиального управления. В принятом в 1956 году и действующем на сегодняшний день «Положении об управлении Русской Православной Церкви Заграницей»[1455], избрание епископов предоставлено Собору епископов (пр. 11, п. ж). Положение сохранило предусмотренные Всероссийским церковным собором епархиальное собрание и епархиальный совет. Вместе с тем характерно, что в документе отсутствует ключевое для определения 1918 года выражение «соборное содействие клира и мирян». Полномочия епархиального собрания касаются финансовых вопросов (установление сметы и сборов, ревизия финансовой деятельности, покупка и продажа епархиального имущества), а также вопросов, включенных в повестку дня по усмотрению епархиального архиерея. Лишь один весьма краткий пункт относит к обязанностям собрания «изыскание мер» к организации миссионерской и просветительской деятельности (пр. 62). Что касается области деятельности епархиального совета, то, несмотря на подробный перечень, представленный в параграфе о круге дел совета, его деятельность очевидно ограничена преамбулой этого параграфа: «Ведению епархиального совета подлежат все дела, поручаемые его рассмотрению и решению епархиальным архиереем» (пр. 77). Более того, и сами решения совета вступают в силу лишь с утверждения архиерея, который в случае разногласия волен поступить по своему усмотрению (пр. 78).
Достойна внимания часть VIII Положения – «о викариатствах и викарных епископах». Здесь полноценно воплощен замысел Собора 1917–1918 гг. о том, чтобы викарии, в случае необходимости их назначения в обширные епархии, более или менее самостоятельно управляли частями епархий, а не являлись лишь исполнителями тех или иных административных функций, которые на них пожелает возложить правящий архиерей.
В целом же следует отметить, что дистанцирование от решений Всероссийского церковного собора свойственно всему Положению (Первоиерарх избирается Собором епископов, на уровне высшего управления ни о каких органах власти, включающих клириков и мирян, будь то временных или постоянных, нет и речи[1456]).
Эта тенденция в полной мере присутствует уже во «Временном положении о Русской Православной Церкви Заграницей» 1936 года[1457]. В целом же вопрос об отношении Русской Зарубежной Церкви к решениям Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. еще недостаточно изучен и требует отдельного исследования.
Довольно близки к определению 1918 года статьи устава Православной Церкви в Америке, касающиеся епархиального управления (art. VI – DC)[1458]. Впрочем, следует признать, что в процедуре избрания епархиального архиерея автокефальная американская Церковь пошла по пути демократизации решений Всероссийского собора, предоставив выбор епископа епархиальному собранию, с последующим лишь «канон