[75]; фатальное пришествие эпидемии, которая «поразила в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек»[76] за одну ночь и вынудила ассирийского царя Синаххериба отступить из Иудеи, не захватив Иерусалим.
Подобные отрывки убеждают в том, что авторы Ветхого Завета, приводившие его текст в нынешний вид между 1000 и 500 годами до н. э., были вполне знакомы с возможностью внезапной вспышки смертоносной болезни и интерпретировали такие эпидемии как деяния Бога. Для наименования этих событий современные переводчики регулярно использовали термин «чума», поскольку именно бубонная чума была главным заболеванием, которое до XVIII века продолжало являть себя в Европе столь катастрофическим образом[77]. Однако убедительных оснований для предположения, что эти древние эпидемии были вспышками бубонной чумы, не существует. Любая из привычных инфекций цивилизации, распространяющаяся либо воздушно-капельным путем, как корь, оспа[78] и грипп, либо через желудочно-кишечный тракт, как тиф и дизентерия, могла вызывать ту разновидность внезапной смертельной вспышки, которая описана в Библии.
Поэтому можно сделать лишь одно надежное умозаключение: болезни данного типа были знакомы популяциям древнего Ближнего Востока задолго до 500 года до н. э. и должны были играть определенную важную роль в периодическом сокращении плотности населения и в воздействии на ход событий, связанных с войной. Однако урона от подобных заболеваний явно было недостаточно для того, чтобы постоянно дезорганизовывать армии или удерживать численность населения ниже уровней, необходимых для создания империй. В противном случае Ассирийская и Персидская империи не смогли бы достичь того процветания, которое имело место между IX и V веками до н. э. Следовательно, привлекавшие внимание авторов Библии эпидемические заболевания описанного выше типа не были ни достаточно суровыми, ни достаточно частыми, чтобы угрожать разрушением социальной ткани цивилизации. Иными словами, с точки зрения болезнетворных организмов они находились в процессе достижения взаимно переносимой адаптации с их человеческими носителями. Конечно, определенную роль могли играть животные ареалы, позволявшие некоторым инфекциям выживать в промежутках между эпидемическими вспышками (как это происходило с бубонной чумой), однако человеческие популяции Среднего Востока определенно были достаточно велики, чтобы поддерживать присутствие заболеваний, предшествующих современным детским болезням, на колеблющейся эндемичной основе.
В нескольких крупных центрах сосредоточения населения и коммуникаций, где у цепочек человеческих инфекций имелись оптимальные шансы обрести постоянное пребывание, некоторые из данных заболеваний, вероятно, становились общераспространенными детскими болезнями в соответствии с тем паттерном, который привычен для нас сегодня. В таком случае эпидемические вспышки должны были происходить в периферийных регионах, где плотность населения была недостаточна для поддержания существования конкретной инфекции на долгосрочной основе, но при этом экстраординарные ситуации (зачастую связанные с военными действиями) могли запускать механизм внезапной вспышки инфекции, достаточно интенсивной и настолько разрушительной, чтобы она привлекала внимание образованного жречества и писцов, составлявших библейские тексты, в которых упоминаются подобные события.
Если данные умозаключения корректны, то инфекционные болезни цивилизации на древнем Среднем Востоке лишь ненамного отставали от заболеваний, свойственных ирригационному сельскому хозяйству, в достижении баланса с популяциями их носителей. В качестве средоточия наиболее древних цивилизаций планеты и одного из крупнейших мест концентрации мирового населения по состоянию на 500 год до н. э. Средний Восток обеспечивал достаточно времени и благоприятных возможностей для приближения как микро—, так и макропаразитических балансов к стабильному состоянию в рамках условий, очерченных деревенской и городской жизнью. Если говорить конкретнее, то, поскольку наиболее древние сохранившиеся письменные свидетельства об эпидемических заболеваниях датируются примерно 2000 годом до н. э., до 500 года до н. э. с того момента прошло достаточно времени для установления определенных вполне стабильных паттернов инфекционных заболеваний в тех регионах Среднего Востока, куда давно пришла цивилизация, за которые шла серьезная вражда и которые были плотно заселены[79].
Напротив, в периферийных территориях преобладала более нестабильная ситуация — речь идет о таких трех разных естественных средах, как затопляемая пойма Хуанхэ (Желтой реки), муссонные территории долины Ганга и прибрежные районы Средиземноморья: все эти регионы стали способны к поддержанию социальных структур цивилизации гораздо позже, чем это было в случае Среднего Востока. Соответственно, на 500 год до н. э. экологические балансы в этих регионах по-прежнему оставались неустойчивыми, так что есть основание предполагать, что паттерны заболеваний там были зафиксированы менее жестко, чем на Среднем Востоке.
В экологической нестабильности можно удостовериться прежде всего благодаря масштабному росту населения, который происходил в каждой из этих территорий как до, так и после 500 года до н. э. Свидетельства по этому поводу имеют отрывочный, но все же определенный характер.
Территориальная экспансия, которая осуществлялась каждой из этих цивилизаций, была бы невозможна без крупномасштабного увеличения численности людей. Кроме того, в каждом из этих случаев рост населения был связан с радикальными техническими корректировками моделей сельского хозяйства и надлежащим развитием соответствующих макропаразитических политических и культурных структур, которые придавали каждой цивилизации ее устойчивую и характерную форму на протяжении последующей истории[80].
На Дальнем Востоке Евразии китайские крестьяне стали демонстрировать подлинный прогресс в обработке заливной поймы Хуанхэ начиная примерно с 600 года до н. э. Это предполагало расширение сельскохозяйственной деятельности за пределы полупустынной среды лёссовых почв — предшествующего средоточия китайского сельского хозяйства — и переход от проса к рису в качестве базовой культуры.
Прежде чем бескрайняя заливная пойма могла быть преобразована в почти непрерывную сеть рисовых чеков, каждый из которых имел регулируемый доступ к воде, на топях и болотах требовалось осуществить огромный труд по постройке дамб, отводу воды, строительству каналов и рекламации земель. Кроме того, всю обрабатываемую землю следовало обезопасить от рисков наводнения и осушить с помощью масштабной и сложной системы инженерных работ, направленных на контроль над беспокойными водами Хуанхэ.
Эта крупная река является одним из наиболее геологически активных водных потоков на планете. Не так давно по геологическим меркам Хуанхэ включила в себя притоки из других речных бассейнов; на пути сквозь лёссовую местность в своем среднем течении она размывает громадные объемы почвы, ежегодно все более углубляя свое русло.
Затем, когда богатые наносами воды выходят на открытую заливную пойму, течение настолько замедляется, что масштабные отложения приходят на смену не менее масштабной эрозии в верхнем течении. В результате на территории заливной поймы река создает свое ложе довольно быстро, и когда люди начали ограничивать ее течение искусственными плотинами, это свойство реки причиняло им проблемы. Разумеется, чтобы уравновесить отложения на дне реки, плотины можно каждый год немного надстраивать, однако вскоре это приведет к тому, что великая река станет течь в направлении моря через плодородную равнину выше уровня окружающих ее земель. Чтобы удержать реку на этом уровне, требовались гигантские человеческие усилия, поскольку любой ручеек, который просачивался сквозь плотину, мог быстро превратиться в стремительный поток, если его вовремя не сдерживали. Всего за несколько часов в плотине могла образоваться зияющая дыра, и всякий раз, когда такие прорывы действительно происходили, вся река выплескивалась из своего искусственного ложа в поисках нового, более низкого русла. Именно так Хуанхэ несколько раз изменяла свое течение на сотни миль, изливаясь либо на север (как сейчас), либо на юг от Шаньдунских гор[81].
Деятельность человека усилила геологическую нестабильность Желтой реки, но не была причиной ее появления, так что для того, чтобы Хуанхэ пришла к более стабильной адаптации своего течения, потребуются временные промежутки в масштабах геологических эпох. Ближе к человеческой хронологической шкале были иные аспекты экологической нестабильности, которые воздействовали на древний Китай.
Например, на политическом уровне увеличившиеся ресурсы продовольствия, которые появлялись благодаря выращиванию заливного риса, служили поддержкой для нескольких столетий войн между соперничающими китайскими князьями, пока в 221 году единственный завоеватель [Цинь Шихуанди] не овладел всей заливной поймой Хуанхэ, а также широкой полосой прилегающей территории как к северу, так и к югу от реки. После еще одного короткого всплеска гражданской войны новая династия Хань добилась превосходства в 202 году до н. э. и сохраняла по меньшей мере номинальный контроль над всем Китаем до 221 года н. э.
Внутренний мир, обеспеченный имперской бюрократической администрацией, возможно, сократил неизбежный в ходе предшествовавшего хронического состояния войны ущерб для крестьянства. Однако установленный при династии Хань мир также предполагал консолидацию двухуровневого человеческого макропаразитизма над крестьянскими полями риса и проса. Частные землевладельцы и официальные представители императора, которые изымали у одних и тех же крестьян соответственно рентные платежи и налоги, явно конкурировали между собой, но в то же время и самым действенным образом поддерживали друг друга.