[134], хотя все дальнейшие инфекционные заболевания, которые в последующие два столетия поражали рикошетом прибрежные районы Средиземноморья, не обязательно имели такой же бубонный характер[135]. Если верить случайной ремарке писателя-медика Руфа Эфесского, жившего около 200 года до н. э., то эта же болезнь (или нечто очень похожее) прежде появлялась в Египте и Ливии в III веке до н. э., но затем исчезла до эпохи Юстиниана[136].
В случае с бубонной чумой совершенно очевидно значение расширявшихся контактов с отдаленными территориями, поскольку эта болезнь должна была проникнуть в Средиземноморье из ее исходного очага, находившегося либо на северо-востоке Индии, либо в Центральной Африке. По Средиземноморью чума распространялась на кораблях — об этом можно безошибочно судить по описаниям у Прокопия картины заражения и подробностей воздействия инфекции. Можно предположить, что первоначально она смогла добраться до Средиземноморья на других кораблях — тех, что пересекали морские пути Индийского океана и Красного моря.
Достаточным основанием верить свидетельствам Прокопия является то, что его описание абсолютно соответствует современным моделям распространения бубонной чумы среди человеческих популяций. Медицинские исследования XIX–XX веков доказали, что при стечении ряда обстоятельств эта инфекция может передаваться напрямую от человека к человеку, когда в легкие здорового человека проникают частицы, попавшие в воздух при чихании или кашле заболевшего. При отсутствии современных антибиотиков эта легочная форма чумы смертельна в ста процентах случаев, но в то же время ее экстремальные последствия подразумевают, что вспышки легочной чумы краткосрочны.
Более привычной формой заражения является укус инфицированной блохи, которая сама заражается от больной крысы или какого-то другого грызуна, а затем, когда этот грызун погибает, блоха покидает своего естественного носителя, перемещаясь на тело человека. При отсутствии массы зараженных крыс легочная форма чумы не может продолжаться долго — следовательно, подверженность людей чуме ограничена теми регионами, где крысы или же популяции некоторых других грызунов имеются в достаточных количествах, чтобы выступать в качестве разносчиков инфекции.
Похоже, что вид, известный как черные крысы, которые занесли чуму в Европу, первоначально обитал в Индии. Крысы этого вида выживают в естественных условиях в разных частях этого субконтинента — вероятно, они существовали задолго до того, как приучились к жизни в качестве «вида-паразита» в человеческих жилищах и поблизости от них.
Но именно в качестве паразитов крысы оказались способны освоить новую экологическую нишу, которая позволила им распространиться далеко за пределы своей исходной территории обитания[137]. Так же, как и для людей, самым удобным способом путешествия для крыс был корабль.
Черная крыса — умелый верхолаз, а следовательно, она способна легко попасть на борт корабля, взбираясь по причальным канатам. Столь же легко она могла спускаться на берег в незнакомом порту. Поэтому, по всей видимости, появление черных крыс в Средиземноморье было одним из первых результатов появления морских коммуникаций между Египтом и Индией, а в последующие столетия захватчик, предположительно, расширял свой ареал от портов в направлении глубинных территорий. Но во времена Юстиниана черная крыса, вероятно, еще не достигла Северной Европы, из-за чего масштаб распространения чумы в эту эпоху был ограничен участками средиземноморского побережья, куда можно было сравнительно легко добраться на кораблях[138].
Однако среди черных крыс чума не является стабильной инфекцией. Фактически их взаимоотношения с этим заболеванием в точности соответствуют человеческим, поскольку среди крыс так же, как и среди людей, чума принимает летальный эпидемический характер. Крысы подхватывают эту инфекцию не только при перемещении их блох с одной особи на другую, но и при контактах с дикими грызунами, в чьих норах чумная бацилла Pasteurella pestis гнездится на постоянной устойчивой основе. Сегодня ею инфицированы все регионы планеты, где крупные популяции норных грызунов обитают в подземных «городах»[139]. Большинство этих средоточий инфекции возникло совсем недавно, в XX веке, но три из них гораздо старше: первый расположен у подножья Гималаев между Индией и Китаем, второй — в регионе Великих озер Центральной Африки, третий разбросан по всей протяженности евразийской степи от Маньчжурии до Украины. Как будет показано в следующей главе, вероятность того, что степной ареал чумы старше XIV века, очень невелика. Это означает, что либо в Центральной Африке, либо на северо-востоке Индии в какую-то древнюю эпоху — возможно, геологической протяженности — Pasteurella pestis и сообщество норных грызунов сформировали симбиотические отношения, которые продлились до настоящего времени.
Для решения вопроса о том, какой из двух упомянутых естественных ареалов чумы является старейшим, похоже, нет основания. Важным моментом для человеческой чумы было формирование восприимчивых к ней популяций грызунов, которые могли подвергать людей бубонной инфекции, переносчиками которой выступали черная крыса и ее блохи. Вероятно, события развивались следующим образом: по мере того, как индийские черные крысы стали расширять свой ареал, оказавшись в зависимости от резервов пищи, которые формировались благодаря человеческой деятельности, они где-то повстречались с чумной бациллой (возможно, это произошло в Африке). Затем посредством взаимосвязи крыс и кораблей, которая уже расширилась до берегов Индийского океана, эти крысы сами могли перенести инфекцию к сообществам норных грызунов в Гималаях, среди которых она приобрела стабильную непрерывную форму.
Возможен и альтернативный вариант: взаимная адаптация между чумной бациллой и сообществом землеройных грызунов могла возникнуть in situ [в естественных условиях — лат.] в самом Гималайском регионе. В этом случае Pasteurella pestis, предположительно, распространялась вместе с черной крысой и в какой-то момент bi прошлом обнаружила новую группу подходящих для себя хозяев среди норных грызунов Центральной Африки. Как мы увидим в следующей главе, в XX веке передача данной инфекции сообществам норных грызунов в Северной и Южной Америке, Австралии и Южной Африке происходило именно таким способом.
Где бы ни находилась исходная территория обитания Pasteurella pestis, гималайский (а возможно, и центральноафриканский) фокус чумы практически наверняка возник по меньшей мере в начале христианской эры. Это возвращает нас к периоду, который предшествовал моменту, когда чума проявила себя в той или иной части света, где сохранившиеся свидетельства позволяют современным специалистам выявить именно эту инфекцию, хотя отсутствие записей не является доказательством того, что бубонные инфекции не случались среди человеческих популяций Индии и Африки задолго до того, как некая их разновидность прорвалась в Средиземноморье.
К сожалению, научная дискуссия о чуме затемнялась некритическим восприятием библейских указаний на эпидемии как случаи именно чумы. Термин «чума» естественным образом приходил на ум переводчикам Библии короля Иакова{21}, поскольку в их времена единственным эпидемическим заболеванием, которое по-прежнему наводило ужас, была бубонная чума. В дальнейшем слово «чума» закрепилось в английском менталитете, то же самое произошло и в других частях Европы. Как следствие, идею, что упомянутая в Первой книге Царств (5:6–6:18) «чума филистимлян» была именно бубонной чумой, восприняли Георг Штикер и другие ученые XIX века, хотя ивритское слово, которое использовалось для описания этого поветрия, вообще не имеет установленного значения. Однако представление о том, что бубонная чума является очень древней болезнью, сохраняется, несмотря на усилия ученых по оспариванию приравнивания библейских эпидемий к бубонной чуме[140].
Египет как сухопутный перешеек, отделяющий Красное море и южные океаны от бассейна Средиземноморья, очевидно, выступал значимым барьером для миграции корабельных крыс и их блох. Следовательно, инфекция, на протяжении столетий вполне знакомая крысам, блохам и людям в портах Индийского океана, могла иметь драматические и беспрецедентные эффекты, когда в результате какой-то случайности она преодолела привычную преграду и обрушилась на незнакомые с ней популяции Средиземноморья, у которых совершенно отсутствовали приобретенная сопротивляемость и общепринятые способы справляться с ней.
Поэтому хронический риск для человеческой жизни в Индии и Африке (в ответ на который народная мудрость и практический опыт, по всей вероятности, выработали адекватные традиционные ответы) в мире Юстиниана проявил себя в качестве смертельной болезни катастрофических масштабов.
Исторические свидетельства действительно подразумевают, что эпидемии чумы VI–II веков имели для народов Средиземноморья совершенно то же значение, что и более известная Черная смерть XIV века. Первоначально болезнь явно приводила к вымиранию значительной части городских жителей в затронутых ею регионах, а для восстановления населения после общего сокращения его численности требовались столетия. Точные оценки, конечно, совершенно невозможны, однако Прокопий сообщает, что на пике своего первого пришествия чума уносила в Константинополе, где она бушевала четыре месяца, 10 тысяч человек в день[141].
Как и в случае с предшествующими великими поветриями 165–180 и 251–266 годов, эта эпидемия чумы имела долгосрочные политические эффекты. Провал попыток Юстиниана восстановить единство империи в Средиземноморье фактически можно в значительной степени связать с сокращением имперских ресурсов, ставшим следствием эпидемии. В равной степени неспособность византийских