[213]. Однако изменений в рационе европейцев после разрушительных ударов Черной смерти, если таковые изменения вообще имели место, похоже, совершенно недостаточно для объяснения происходившего масштабного и внезапного спада заболеваемости проказой.
Более достоверная гипотеза рассматривает изменение паттернов конкуренции между заболеваниями, а конкретно речь идет о том, что проказа могла отступить из-за растущего количества случаев легочного туберкулеза среди европейцев. Основание для подобного рассуждения дает следующее возможное объяснение происходившего: иммунные реакции, вызываемые бациллой туберкулеза (по меньшей мере при некоторых обстоятельствах), похоже, пересекались с иммунными реакциями, вызываемыми бациллой Хансена, таким образом, что подверженность одной инфекции повышало сопротивляемость ее носителя другой. В подобной конкурентной ситуации у туберкулеза было явное преимущество. Перемещаясь от носителя к носителю посредством частиц, которые попадали в воздух при чихании и кашле уже зараженных индивидов, бациллы туберкулеза были гораздо более мобильны, чем их конкуренты. Даже сегодня остается неясным, каким образом болезнь Хансена передается от одного носителя к другому, однако очевидно, что она не слишком заразна. Похоже, что возбуждающая ее бацилла обосновывается у нового хозяина только после продолжительного контакта с ним.
Поэтому легко представить, что если легочный туберкулез действительно стал более распространен в Европе после 1346 года, то он мог прервать инфекционную цепь болезни Хансена, вызывая более высокий уровень сопротивляемости в кровеносных системах европейцев просто потому, что он попадал туда первым и возбуждал антитела, которые создавали затруднения для медленнее перемещающейся бациллы проказы[214].
Подобная гипотеза сразу же ставит вопрос о том, стал ли туберкулез более частым заболеванием в Европе после периода чумы и почему это произошло. Туберкулезные бациллы являются одними из наиболее старых и наиболее распространенных на планете, а подверженность туберкулезной инфекции задолго предшествовала появлению человечества. У скелетов, сохранившихся со времен каменного века и египетского Древнего царства, были диагностированы наглядные признаки туберкулезного поражения, хотя свидетельства легочного туберкулеза остаются, по сути дела, ничтожными[215].
В современных условиях легочный туберкулез лучше всего распространяется в городских условиях, где незнакомые друг с другом люди часто вступают в тесный контакт, в результате чего при кашле или чихании инфекция может передаваться от одного человека к другому[216]. После 1000 года н. э. города в Западной Европе, конечно, приобретали все большее значение, однако горожане оставались небольшим меньшинством в рамках совокупного населения во всех частях европейского континента еще долго после XIV века. Поэтому один только подъем средневековых городов представляется совершенно недостаточным фактором для объяснения предполагаемого смещения от болезни Хансена к легочному туберкулезу.
Достоверное решение этой загадки напрашивается само собой, если предпринять другое отступление от нашей основной темы, рассмотрев еще одно изменение в сфере заболеваний, которое тоже могло сыграть определенную роль в том, что европейские лепрозории опустели после 1346 года. Речь идет о тропической фрамбезии (yaws), которую средневековые медики классифицировали бы как проказу. Ее возбудителем выступает спирохета, неотличимая от того организма, который вызывает сифилис. Проникая сквозь кожу посредством прямого контакта с уже зараженным человеком, эта болезнь проявляется в виде глубоких открытых язв. Существовала ли вообще фрамбезия в средневековой Европе и насколько распространенной она могла быть, установить невозможно, поскольку ее наиболее омерзительные проявления соответствуют тем, которые опознавались в качестве проказы. Однако есть определенные основания для уверенности в том, что европейцы были знакомы со спирохетозной инфекцией еще до времени путешествия Колумба, причем ряд специалистов утверждают, что подобные инфекции, как и туберкулез, относящиеся к старейшим из известных человеку, разносились охотниками и собирателями по всем частям планеты в процессе их первоначального распространения по территории земного шара[217].
Если принять гипотезу, что фрамбезия была одной из тех инфекций, которые до 1346 года классифицировались в Европе как проказа, то, похоже, очевидно, что в дальнейшем она пошла на спад, поскольку в конце XV века на сцену столь внезапно ворвался сифилис, что среди европейцев он выступал в качестве некой новой болезни, демонстрируя необычайно богатые симптомы и встречая минимальное сопротивление со стороны человеческих организмов, в которые он вторгался. Тем не менее представляется, что спирохеты, вызывающие фрамбезию и сифилис, идентичны.
Разница, как представляется, состоит в том, каким образом инфекция передается от хозяина к хозяину, а также в путях распространения инфекции в теле, возникающих из-за разных мест ее проникновения.
Таким образом, не одно, а два заболевания могли изменить свои способы инфицирования европейцев после появления Черной чумы. Если это верно, то почему так произошло? Очевидно, что масштаб тактильных контактов зависел, помимо прочих факторов, от качества одежды и топлива, доступных для населения в целом, а в особенности для бедняков. В отсутствие теплой одежды и достаточного количества топлива для обогрева жилья зимой единственной возможностью сохранить тепло организма в это время года было поближе прижиматься друг к другу, особенно по ночам. В XIII веке, когда дрова стали редкостью во многих частях Западной Европы, это с высокой вероятностью был единственный привычный способ, благодаря которому крестьяне могли переживать суровые холода зимних ночей.
Однако массовое вымирание в XIV веке подразумевало, что к 1400 году примерно на 40 % меньше людей должны были искать способы поддержания своей жизни в тех же географических масштабах, что и в 1300 году. В среднем это явно предполагало наличие большего объема топлива и шерсти, которого хватало на всех. Еще одно обстоятельство — зимы в XIV веке стали отчетливо более холодными по мере ухудшения климата — могло также подразумевать, что прижимания друг к другу уже больше не было достаточно для сохранения тепла организма без более подходящей одежды, чем та, что была необходима для сравнительно теплых зим XIII века.
То, что в Западной Европе в XIV–XVII веках значительно увеличилось производство шерстяной ткани, конечно, является хорошо известным фактом. Экспорт высококачественного текстиля на рынки Леванта и Азии в имеющихся источниках фигурирует более заметным образом, чем локальное кустарное производство шерстяной ткани для крестьянской одежды. Однако было бы совершенно удивительно, если бы всё большее распространение овец в сельском хозяйстве, особенно в Англии и Испании, наряду с установлением более холодных температур, не привели бы к тому, что европейцы надевали на себя больше одежды, чем когда-либо прежде. Поскольку заработки росли из-за сокращения численности рабочей силы, последовавшего за смертью людей от чумы, рост реальных доходов позволял наемным работникам приобретать более качественную одежду, и даже несмотря на то что рост реальных заработных плат не был ни всеобщим, ни непрерывным явлением, исходный факт наличия меньшего количества людей одновременно с возросшим объемом овечьей шерсти в Западной Европе остается неоспоримым. Поэтому представляется вероятным, что даже бедняки были способны прикрывать свои тела одеждой в более полной мере, чем прежде, и тем самым европейцы могли с легкостью прерывать прежние модели распространения инфекций посредством тактильных контактов, характерные для болезни Хансена и фрамбезии, В таком случае запустение европейских лепрозориев оказывается легко объяснимым.
Однако возрастающее количество шерстяных тканей создавало благоприятную среду для вшей и постельных клопов, что способствовало распространению такой болезни, как сыпной тиф, который, похоже, впервые проявил себя в качестве значимого деструктивного фактора для европейских армий в 1490 году{28}[218]. Еще одним побочным эффектом станет новое представление о благопристойности, требовавшее от каждого прикрывать большую часть тела одеждой на протяжении большей части времени. Как хорошо известно, пуританские побуждения и в протестантских, и в католических странах XVI–XVII веков были нацелены на то, чтобы скрывать половые признаки, а равно и другие телесные функции. Это, в свою очередь, предполагало, что для прикрытия человеческой наготы было доступно достаточно ткани, причем даже беднякам. Значимость этих движений действительно является мощным, хотя и косвенным подтверждением реальности нашего исходного допущения, что ткани в Европе после 1346 года действительно стали более распространенными.
Таким образом, холодная погода и возрастающие объемы шерстяных тканей в Европе могли угрожать кризисом выживания для бациллы болезни Хансена и спирохеты, возбуждающей фрамбезию. Фактически этот кризис проявился в виде замещающего метода передачи заболевания от одного носителя к другому — теперь оно поражало слизистые оболочки половых органов. В результате симптоматичные проявления заболевания изменились, и европейские врачи в начале XVI века дали ему новое название — сифилис[219]. Теперь спирохеты обычно поражали лишь взрослые организмы, перестав быть широко распространенной инфекцией (каковой прежде могла быть фрамбезия, по меньшей мере среди бедняков), обычной среди детей и, как правило, неспособной приводить к калечащим язвам, за исключением случаев, когда сопротивляемость ей каким-то образом снижалась. По меньшей мере исходно спирохеты теперь вызывали гораздо более выраженные симптомы, точно так же, как по-прежнему знакомые нам детские болезни, такие, как корь, б