Для принадлежащей к цивилизации части человечества эта возможность сохраняла свое особенное демографическое значение в условиях взаимодействия заболеваний поверх границ между отдельными цивилизациями, о чем свидетельствует массовая гибель людей от болезней в первые столетия христианской эпохи. После 1300 года контакты между крупными цивилизациями Старого Света становились все более тесными. Соответствующим образом усиливались и обмены заболеваниями, что нередко имело бедственные последствия, но полный паралич этих контактов не наступал никогда. В XVI–XVII веках, когда вымирание американских индейцев достигло пика, гомогенизация инфекционных болезней цивилизации по всему миру постепенно приобрела такой уровень, что прежние формы спорадических эпидемий, которые могли уничтожать до половины численности отдельно взятого сообщества всего за один сезон, больше не могли происходить в тех частях света, где продолжительные контакты с множеством инфекционных организмов формировали достаточно сложные модели иммунитета среди всех людей, за исключением маленьких детей.
Таким образом, возникали некие новые взаимоотношения между человечеством и паразитическими микроорганизмами. Это была более стабильная модель паразитизма, менее деструктивная для человеческих хозяев паразитов и соответственно более устойчивая для последних. Инфекционные организмы могли рассчитывать на новые поколения восприимчивых к ним детей, численность и доступность которых гораздо меньше варьировались в статистическом смысле, чем в том случае, когда эпидемические модели заболеваний порождали чередование пиршества и голода для заражающих людей организмов. Поэтому и те и другие оказались в более безопасном положении, и с этой точки зрения чувствовали себя лучше. По мере того как эндемичная модель заболеваний возникала в одном портовом городе за другим, просачиваясь во внутренние территории вдоль основных маршрутов перемещения людей и более медленно проникая в сельскую местность, наступала новая экологическая эпоха. Масштабный рост цивилизованных популяций и соответствующим образом ускорившееся уничтожение еще сохранявшихся изолированных человеческих групп были первыми и наиболее очевидными последствиями нового режима заболеваний, который мы с полным правом можем назвать «современным» (modern). Обратной стороной этого современного микропаразитического режима было неизбежное столкновение с ограниченностью продовольственных ресурсов, а равно и с другими факторами, сдерживающими адаптацию человека к окружающей среде.
Смещение от эпидемических форм заражения к эндемичным, конечно, не было окончательным, и в следующей главе нам придется сообщить кое-что об оспе и холере, а также о некоторых других примечательных встречах с эпидемиями, пережитых человечеством в последние столетия. Тем не менее сила современного паттерна заражения была определенно заметна к 1700 году или, самое позднее, к 1750 году[282], причем не только в Европе, но и по всему миру.
Но прежде чем мы вкратце обратимся к тем немногим утверждениям, которые можно сделать по поводу истории заболеваний и демографической истории Азии и Африки, следует сделать еще одно замечание относительно европейского опыта болезней. В период раннего Нового времени фундаментальный характер изменения частоты эпидемических заболеваний отодвигало на второй план установление особенно суровых погодных условий, из-за чего в Северной Европе часто случались неурожаи и голод[283]. Одновременно всеобщий кризис, связанный с нарастающей нехваткой продовольствия и топлива, претерпевали территории Средиземноморья[284]. Отдельные части Европы также опустошали войны — например, в Италии между 1494 и 1559 годами, в Германии между 1618 и 1648 годами. Для этих войн была характерна жестокость, превосходившая привычные рамки, поскольку централизованные государства (regularly constituted governments) сталкивались со сложностями обеспечения наемных армий. Поэтому войска, как правило, грабили и союзников, и неприятелей почти без разбора[285].
Кроме того, рост городов в Северной Европе зачастую перегружал существовавшую прежде санитарно-гигиеническую инфраструктуру, поэтому в процветающих городах наподобие Лондона и Амстердама уровень смертности с легкостью мог возрастать[286]. Однако в целом, похоже, можно с уверенностью утверждать, что наращивание усилий в области общественной санитарии противостояло серьезным бедствиям. Эти меры начали внедряться главным образом во времена чумы, а в Северной Европы стимулом для них стал пример крупных итальянских городов, где службы общественной санитарии и здравоохранения были более высокоразвитыми, чем в других частях Европы[287]. Поэтому в результате тенденция к систематическому росту населения, неотъемлемо заложенная в описанной выше меняющейся модели инфекционных заболеваний, на протяжении двух столетий частично маскировалась факторами, которые действовали в противоположном направлении. Однако фундаментальный факт остается неизменным: население Европы действительно продолжало постепенно увеличиваться, несмотря на локальные спады и временные кризисы, причем происходило это вопреки неблагоприятному климату и войнам.
Европейская экспансия является настолько основополагающим фактом современной истории, что мы склонны принимать ее почти как нечто само собой разумеющееся и не можем осознать те совершенно исключительные экологические обстоятельства, что обеспечили достаточное количество людей, которых можно было экспортировать в другие территории (а зачастую они выступали и расходным материалом) — людскую массу, необходимую для того, чтобы предпринимать столь разнообразные, рискованные и затратные в демографическом плане предприятия. Европа действительно оказалась в ситуации, когда она могла извлекать значительную выгоду из своей новой способности к демографическому росту, которую предоставила всем народам цивилизации Старого Света изменившаяся модель заболеваний. К опустевшим землям американских индейцев[288] добавились земли, на которых некогда жили островитяне Тихого океана и австралийские аборигены[289], сибирские племена[290] и готтентоты[291]. Европейцы обладали уникальной возможностью перемещаться во все эти чрезвычайно отличающиеся друг от друга регионы благодаря своему контролю над трансокеанским мореплаванием и другими средствами транспорта, а также обладанию иными технологическими компетенциями, превосходившими те способности, которыми могли распоряжаться понесшие массовые потери от болезней местные народы. Во всем этом масштабном процессе бактериологический фактор был по меньшей мере столь же важен, что и технологический. Сокращение численности коренных народов и наличие европейских популяций, которые могли занимать столь бескрайние и разнообразные опустевшие пространства, проистекали из специфического современного паттерна эпидемиологии.
Ключевое значение изменившегося паттерна инфекционных заболеваний в рамках комплекса факторов, поддерживавших европейскую экспансию, находит подтверждение, если мы обратим внимание на то, что происходило среди других цивилизованных народов Старого Света. Ведь и у них открытие океанов для постоянного мореходства и интенсификация контактов, последовавшая за циркуляцией кораблей и их команд, имели примечательные последствия для популяций и заболеваний.
Единственной новой болезнью, о приходе которой в Индию, Китай, Японию и на Средний Восток нам известно, был сифилис, а его демографическое воздействие на эти территории, похоже, не отличалось от того, что было характерно для Европы. Иными словами, связанные с сифилисом исходный переполох и масштабные пересуды угасали по мере того, как симптомы этой инфекции становились менее пышными и убывали по мере перехода заболевания в хронически эндемичную форму[292].
В Азии знакомые инфекции продолжали проявляться в эпидемическом качестве точно так же, как и в Европе, и есть основание полагать, что частота эпидемий могла увеличиваться. Китайские источники определенно демонстрируют резкий всплеск эпидемических вспышек — это становится очевидным из следующей таблицы, основанной на исследованиях проф. Джозефа Ча[293]:
1300–1399 — упоминается 18 эпидемий
1400–1499 — 19 эпидемий
1500–1599 — 41 эпидемия
1600–1699 — 37 эпидемий (в период политических беспорядков)
1700–1799 — 38 эпидемий
1800–1899 — 40 эпидемий.
К сожалению, невозможно прийти к заключению, что количество эпидемий увеличивалось столь же внезапно, как подразумевает эта таблица, поскольку свидетельства давних времен более фрагментарны, чем данные последних столетий. Тем не менее явное удвоение зафиксированных случаев эпидемических заболеваний в XVI веке, вероятно, соответствует реальному увеличению частоты появления эпидемий в Китае. В тот момент китайская политическая система находилась в хорошем состоянии, так что свидетельства об болезнях невозможно объяснить войнами и восстаниями. Гораздо более достоверной причиной представляются новые контакты, следовавшие за европейскими трансокеанскими плаваниями. В таком случае можно уверенно предположить, что после 1500 года в Китае была заложена эпидемиологическая основа той модели демографического роста, которая стала столь выдающейся особенностью последующей китайской истории. Наилучшие доступные оценки совокупного населения Китая выглядят следующим образом[294]