ился оттуда, где я оставил Бриттани.
А потом Бриттани закричала.
За жизнь Брит я не раз слышал, как она кричит. Она кричала, когда на нее попадала вода из шланга, когда падала на тротуар и царапала колени, когда Стив забирал у нее куклу и не хотел отдавать. Наверное, она кричала не реже раза в день.
Но она никогда не кричала так, как тогда.
Я понял, что на нее напала собака, и прибавил ходу. Перемахнул через бревно, упавшее на дорожку, обогнул угол и остановился. Моя младшая сестра лежала на дорожке лицом вниз, а над ней сгорбилась черно-коричневая собака. Бриттани не дергалась, не брыкалась, не пыталась сопротивляться. Собака мотала головой, и Брит моталась вместе с ней, будто была чучелом. Как в замедленной съемке, я с ужасом осознал: собака впилась зубами ей в шею.
Я закричал что было силы, надеясь отпугнуть собаку. Она подняла окровавленную морду. Мои глаза метались в поисках сломанной ветки или какого-нибудь другого оружия. Рядом валялся камень. Заорав, я кинулся к собаке и поднял руку с камнем. Собака опустила голову, шерсть на загривке вздыбилась, она зарычала. В любой другой раз я бы пустился наутек, но не сейчас. Позволить ей кусать – есть? – Бриттани?
Я швырнул в собаку камень. Он просвистел мимо ее уха. Я хотел схватить другой, но собака бросилась на меня. Я пнул ее, и мне повезло – нога ударила ее под челюсть.
Собака взвизгнула и отлетела, нелепо закружившись, и я успел подхватить другой камень, больше первого.
Я поднял его над головой. Собака дважды гавкнула на меня, прикидывая возможности. Потом повернулась, побежала по дорожке и скрылась в лесу.
Я присел рядом с Бриттани, отшвырнув камень и коричневый пакет с конфетами. Неровные следы зубов пробили заднюю часть ее шеи, и все было в крови. Я знал, что скрыть это от родителей не удастся. Придется держать ответ.
Я перевернул Брит – и оторопел.
Горло Брит было разодрано. Можно сказать, его вовсе не было. Я видел трубку, через которую в организм попадает еда. Сестра безучастно смотрела на меня широко раскрытыми глазами – так потом смотрел на меня отец в больничной палате, – и я не мог понять, почему она не испугалась еще больше. Ее рот тоже был открыт, будто она пыталась то ли вздохнуть, то ли закричать, непонятно, что именно.
«Господи, вот уж тебе влетит, – подумал я. – У нее нет горла! Что, если она больше не сможет говорить? Никогда. Господи… вот уж тебя взгреют так взгреют, братишка Бенни».
Я попробовал усадить Бриттани, но ее тело обмякло, она словно спала. Хотел заговорить с ней, но она меня не слышала. Я сидел, обнимал ее и умолял проснуться, и постепенно пришло тупое осознание того, что она умерла и не проснется уже никогда.
Моя голова ушла под волну. Соленая вода залилась в рот, в глазах защипало. Я заколотил ногами, и голова снова выскочила на поверхность. Выпучив глаза, я закашлялся и замахал руками, чтобы удержаться на плаву.
Внезапно мне захотелось плакать. То ли из-за того, что позволил Бриттани умереть, то ли из-за того, что вот-вот умру сам.
И все из-за дурацкой бейсболки!
Зачем я за ней поплыл? Мама каждое лето говорила мне: осторожнее с отбойными течениями, их не видно, но они запросто утащат тебя в океан.
Я слышал ее голос, будто она была рядом: «Если попадешь в течение, Бен, не плыви к берегу. Ты выдохнешься и утонешь. Просто сохраняй спокойствие и держись на воде, пока не помогут спасатели».
«А если их не будет?» – спросил я тогда маму.
«Будут, – заверила меня она. – Но если они тебя не увидят, плыви вдоль берега, пока не выберешься из струи…»
Что я и сделал.
Глава 19. Снова ты?
Когда мои ноги наконец коснулись песчаного дна, я впервые осознал, насколько смертен, и душа наполнилась ликованием – жив! Не в силах встать, я выбрался на берег на четвереньках. Наконец твердый песок превратился в мягкий и рыхлый, стало ясно, что опасность миновала и море уже не утащит меня к себе, – тут я плюхнулся на грудь и поблагодарил Бога за чудесное спасение.
В конце концов я поднялся на ватные ноги. Оглядел пляж. Было темно, и разглядеть Хомяка и Салли я не мог – если они еще были там, где я их оставил. Скорее всего, ушли за помощью. Я выругался, встреча со смертью уже отступила на второй план перед более насущными делами, а именно – не попасться родителям. Страшно подумать, что будет, если они узнают: мало того что я пошел на пляж ночью, так еще полез в море, попал в течение, и меня утащило на сотню ярдов от берега. Если Хомяк и Салли зовут на помощь кого-то из жителей ближайших домов или, еще хуже, полицию – точно узнают!
Я пустился по пляжу пьяной рысцой, но с каждым шагом ноги ступали на землю все увереннее. Тут я увидел Хомяка и Салли… по крайней мере, мне показалось, что это они. Людей было как минимум трое, а то и четверо, они держались кучкой.
Значит, позвали помощь, подумал я, сразу пав духом.
– Эй-эй! – закричал я и замахал руками, подходя к ним. – Это я! Все в порядке!
– Бен! – крикнула Салли и побежала ко мне.
Мы обхватили друг друга, неуклюже закружились и едва устояли на ногах. Было так приятно ее обнимать, кажется, держал бы ее в своих объятиях вечно.
– Господи, Бен. Господи, – бормотала она мне в плечо, хотя я промок насквозь. – Тебя уносило все дальше и дальше… мы уже собрались звать кого-то на помощь, но эти два придурка помешали. Начали избивать Хомяка.
– Что? – спросил я, неохотно отстраняясь и глядя мимо нее.
– Похоже, это тот болван, который решил искупаться, – заявил один из призраков, и я тут же узнал его голос.
Хомяк лежал на песке животом вниз и напоминал вздыбленную черную подушку. В серебристом свете почти полной луны я увидел, что по его щекам текут слезы, а на подбородке запеклась кровь. Его глаза смотрели на меня, большие, белые и умоляющие. У него на спине, прижимая ногой к песку, стоял Зверь. Чуть в сторонке был еще один парень, рядом лежали на боку два горных велосипеда. Я не знал, как зовут второго, но точно видел его в нашей школе. Он опережал меня на год и сейчас, скорее всего, перешел в школу для старшеклассников.
Было трудно поверить, что только вчера утром Зверь загнал нас с Хомяком в церковь. И даже не верилось, как сильно я его тогда испугался. Потому что сейчас мне было совсем не страшно. Я был разъярен, даже рассвирепел, может быть, как никогда в жизни. Я был на волосок от гибели в океане, а тут этот козлина, ему, видите ли, надо отомстить Хомяку за то, что однажды мы назвали его мудаком.
Мудак – он и есть мудак. Мудила грешный. Пес шелудивый.
Я засмеялся.
Зверь зарычал.
– Что смешного, мудак?
От этого оскорбления я рассмеялся еще сильнее. Оно было таким беззубым, таким дешевым. При этом я чувствовал себя прекрасно. Я его не боялся. Ни капельки. Каким-то образом мы поменялись ролями. Я это знал. И он тоже. И здорово струхнул. Хулиганы не любят, когда им готовы дать отпор, потому что на самом деле они – бесхребетные хорьки и нападают только на тех, кого считают слабее себя.
– Лучше вали отсюда, недоделок, – взревел он. – Даю три секунды, или расквашу тебе хлебало…
Я побежал – прямо на него. Ударил его плечом в грудь и отбросил назад. Он рухнул на задницу, как перевернутая черепаха, только ухнуть успел, хотел подняться, но я уже кинулся на него. Опираясь на руки, впечатал его лицом в песок, который влез ему в глаза, уши, нос и рот. Он совсем очумел, пытаясь скинуть меня с себя. А я скакал на нем, как на быке во время родео, и истерично гоготал. Наверное, я напугал его не меньше, чем себя, потому что он начал выть и, казалось, вот-вот разрыдается.
Я взял себя в руки. Для острастки врезал ему по торчавшему вверх уху, потом оттолкнулся от него и встал. Хомяк уже поднялся на ноги и уставился на меня, будто не узнавая.
Зверь выкашлял песок изо рта, стер песок с мокрых глаз, поднялся, избегая меня взглядом, и оседлал свой велосипед. Они с другом укатили в ночь, даже не нахамив нам на прощание.
Глава 20. Танцовщица
– Держи, – сказал я Хомяку, снял с головы мокрую бейсболку и протянул ему.
Он вытер кровь на руке о рубашку и взял кепку.
– Спасибо, чувак.
Он все еще смотрел на меня, как будто не узнавал.
– Что такое? – спросил я.
– Ты только что отметелил Зверя, чувак…
Я не думал об этом, но, похоже, он был прав.
Я улыбнулся.
– Делов-то.
– Ты надрал ему гребаную задницу!
– Сам напросился.
– Это точно, – вмешалась Салли. – Ты тонул, а он не позволил нам позвать на помощь. Это почти как убийство, верно?
Хомяк потрогал кровь на подбородке.
– Этот безмозглый говноед съездил мне по роже.
– Пощечину тебе дал, – уточнила Салли.
Я подумал, что кровь на подбородке Хомяка натекла из носа, но теперь увидел – у него разбита губа.
– Все равно больно, – признался Хомяк. – Тебе дать пощечину, я посмотрю, как тебе понравится.
– Не понравится, и я рада, что Бен тоже ему врезал. Наверное, нам надо идти. Все знают, что Фрэнки – псих. Может и вернуться.
– Так его зовут? – спросил я. – Фрэнки?
Она кивнула.
– Я же с ним в одной школе. Он переехал на Кейп в этом году. Его никто не любит, потому что он шизанутый. Уже три раза закатывал истерики в классе.
– Думаешь, он вернется после того, как Бен его отделал? – спросил Хомяк, глядя в сторону дюн, будто оттуда могли выскочить коммунисты.
– Может и нож прихватить…
– Нож? Валим отсюда!
– Погоди, найду свои ботинки, – сказал я.
Назад мы шли по Сивью-стрит, мимо дома, где в эркере танцевала женщина. Она еще была там, еще танцевала, только теперь рядом стоял мужчина. Он кричал и сердито махал руками. А она знай себе танцевала, будто его и не было.
– Даже отсюда его слышно, – сказал я.
– Видно, изрядно его достало, – добавил Хомяк.
– Я о том, что его-то мы слышим, а музыку – нет…
– Наверное, не включила…