На самом деле я знал, что на взрослых алкоголь действует по-другому, по крайней мере на некоторых. Например, на отца Криса Андерсона. Все знали, что он пьяница и, когда зальет глаза, становится страшнее грома небесного. Набравшись, он мрачнел, мог наброситься на любого, кто попадется под руку, и, к несчастью для Криса, чаще всего доставалось ему. В понедельник утром в школе Крис показывал нам синяки и шишки, будто знаки доблести. Но было видно, что он ими совсем не гордится. Ему просто хотелось быстрее все объяснить, чтобы мы перестали цеплять его за то, какой у него папаша алкаш. Однажды в выходные отец так его отделал, что всю следующую неделю Крис просидел дома. Ходили слухи – любезно предоставленные Томом Сэндбергом, – что его отец загремел в окружную тюрьму.
Салли плюхнулась на пол перед телевизором и сказала:
– Понятия не имею, как пользоваться этим дурацким видаком. Может, ты знаешь, Бен?
Я сел рядом с ней, мне нравилось, что она называет меня по имени.
– Просто засунь кассету в прорезь.
– О-о, – хихикнула она. И засунула кассету с «Крепким орешком» в специальное отверстие спереди. Машина зашипела и с жадностью проглотила подарок.
– Балдеж, – сказал я.
– Ты сказал «балдеж»?
– И что?
– Никто больше так не говорит.
– А я говорю.
– Пижон.
– Я пижон?
– Да, если говоришь слова вроде «балдеж».
Мы снова заржали, и Салли привалилась ко мне, уронив пустой бокал на ковер. Я хотел поднять его, но не стал. Отодвигать ее от себя не хотелось.
Я заметил, что Хомяк на кухне подливает себе вина.
– Хомяк! – крикнул я. – Он что-то разбил?
Салли тут же от меня оттолкнулась – эх, надо было сидеть и молчать.
– Отличная штука! – заявил Хомяк и наполнил свой бокал почти до краев.
– Совсем спятил! – воскликнула Салли. – Спорим, не выпьешь?
– Ты же знаешь, что выпьет, – сказал я. – Делать что-то на спор – его любимое занятие.
– Знаешь! – подтвердил Хомяк, поднося бокал к губам. – До дна!
Но он сделал лишь один вялый глоток.
– Тухляк!
– Покажи, на что ты способен!
– Слабак!
Я подумал, что у него снова не хватит духу, но невероятным образом он проглотил все до последней капли.
– Балдеж, – сказал я, и Салли рассмеялась.
Большая часть того, что произошло в следующие пару часов, была в бессвязном тумане. Мы решили выключить фильм – отчасти потому, что Хомяк все время гоготал и выкрикивал «Ну, бляха-муха!», но главная причина была в другом: в таком состоянии сидеть и пялиться в телевизор? Это же скука смертная!
Мы с Салли тоже приложились к вину – меньше, чем Хомяк, но достаточно, чтобы слегка одуреть. Салли поставила кассету «Лед Зеппелин» и прибавила громкость.
В какой-то момент Хомяк выскользнул из дома, прихватив у Салли сигарету и зажигалку. Мы застукали его только потому, что он так раскашлялся, что даже перекрыл музыку.
Салли щелкнула выключателем на крыльце – и в свете белого сияния Хомяк был пойман с поличным. Согнувшись пополам, он пытался харкнуть, держа сигарету подальше от себя, будто надеялся, что кто-то ее у него возьмет.
Салли выхватила ее у него из пальцев, и он фыркнул:
– Сейчас блевану…
Что он и сделал – прямо в бассейн.
Это немного испортило нам веселье, потому что следующие десять минут мы с Салли пытались вытащить из бассейна как можно больше расплывавшейся по воде блевотины. Когда мы перестали отлавливать совсем уже мелкие кусочки и вернулись в дом, Хомяк в полной отключке лежал на ковре, раскинув руки. Салли перевернула аудиокассету на первую сторону, промотала до «Лестницы в небо». И предложила мне потанцевать. Я, конечно, согласился. Положил руки ей на бока, и мы начали медленно кружиться. В какой-то момент она взяла мои руки и переместила их ниже, к себе на бедра. Потом уткнула голову мне в грудь, и мой нос оказался в ее волосах. Их аромат напомнил мне ярмарку яблочного урожая, которую я никогда не пропускал.
Салли пробормотала:
– Ты знаешь, Бен, что ты очень красивый?
Я пробормотал в ответ:
– Это ты… ты очень красивая.
Мы двигались по кругу. Я изо всех сил старался не наступить ей на ногу. Мысли перепутались, но мне было хорошо, и хотелось, чтобы песня звучала и звучала.
Салли вдруг тесно прижалась ко мне, и наши интимные места соприкоснулись. Наверное, это был самый лучший момент в моей жизни – и тут у меня начался стояк!
Я не знал, что делать, но продолжал танцевать, будто внизу ничего не происходит. Салли наверняка сразу отскочит, как только заметит, – но нет, она и бровью не повела.
И ведь ясно, что заметила – просто не могла не заметить!
Выходит, она не против? От этой мысли я совсем взлетел на небеса… и вдруг понял, что сейчас выстрелю, как в последнее время случалось посреди ночи.
Выстрелить вот так сейчас, когда она рядом, – до смерти неудобно. Тем более в трениках ее брата.
К счастью, от этих мыслей стояк прошел, и мне сразу полегчало… хотя отчасти я был разочарован.
Салли подняла голову с моего плеча и посмотрела на меня. Наши глаза встретились. Никакого обвинения в том, что я извращенец, в ее взгляде не было. Более того, я был уверен: она хочет, чтобы я поцеловал ее прямо сейчас. И я хотел того же, мне до боли хотелось ее поцеловать… но почему-то я продолжал смотреть ей в глаза и надеялся, что она проявит инициативу первой.
Я все еще надеялся, но тут «Лестница в небо» закончилась.
Тишина оказалась куда громче песни. Салли улыбнулась и чмокнула меня в щеку – но разве это сравнится с поцелуем в губы?
– Как ты? – спросила она.
– Прекрасно, – ответил я, не греша против истины. Я еще был в легком ступоре от вина, но куролесить уже не хотелось. – Сколько сейчас времени?
– Поздновато.
– Наверное, нам с Хомяком пора.
Мы посмотрели на него. Он лежал на полу в той же позе, что и раньше.
– Надеюсь, как-нибудь его дотащишь.
– Хомяк? – Я подошел к нему и ткнул пальцем в бок. – Проснись. Уходим.
Он не шевельнулся.
– Что с ним делать?
– Пусть спит здесь.
– Но мама постучит в окно, позвать на завтрак, увидит, что его нет, и мне придется сказать ей, что он спал здесь. – Хорошее настроение улетучилось. – Блин… когда она все узнает, возненавидит меня еще больше, чем и так ненавидит…
– Это неправда.
– Правда.
– Почему?
– Потому что… знаешь, что случилось с моей сестрой?
Салли кивнула, об этом в городе знали все.
– Мама считает, что это моя вина.
– Почему твоя? Сестру загрызла собака.
– Но смотреть за ней должен был я.
Салли помолчала, потом добавила:
– Думаю, Бен, ты ошибаешься. Мамы не могут ненавидеть своих детей.
– Возможно, – неохотно буркнул я, потому что говорить об этом не хотелось.
– В любом случае пусть Хомяк пока спит на полу. С восходом солнца разбудишь его. И вдвоем проберетесь обратно в гараж.
– Можно и так… – сказал я, хотя не был от этого плана в восторге. Прокрасться ночью – это одно. А красться с первыми лучами солнца – совсем другое, и гораздо хуже.
Салли сказала:
– Можешь спать на диване прямо здесь и приглядывать за ним. Сейчас принесу тебе одеяло.
Она исчезла наверху. Я надеялся, что она притащит одеяло со своей кровати, но она принесла лоскутное, видимо из гостевой спальни.
– Спасибо, – сказал я и отнес одеяло на диван. Поколебавшись, оглянулся. – И спасибо, что пригласила нас. Было очень классно.
– Согласна, – сказала она с улыбкой. – Спокойной ночи, Бен.
– Спокойной ночи, – сказал я, устраиваясь на диване и натягивая одеяло до подбородка.
Выходя из гостиной, она выключила свет, и черная ночь навалилась на меня всей своей тяжестью.
Через несколько минут я заснул, представляя, что все-таки поцеловал Салли в губы.
Я спал беспокойно, бродил на задворках подсознания, иногда прорываясь на поверхность. В горле пересохло, мочевой пузырь не давал покоя, но решать эти проблемы я не хотел. Еще больше меня донимал смутный и далекий шепот: я не в своей постели, я где-то, где мне быть не надо. Поэтому я сосредоточился на том, чтобы погрузиться во тьму, глубже, глубже и еще глубже.
Там я столкнулся с Бриттани – по крайней мере, она явилась мне во сне.
Каждый вечер перед сном я знал: с вероятностью пятьдесят на пятьдесят она мне приснится. И всегда надеялся, что этого не будет. Эти сны обычно оборачивались кошмарами, и даже те немногие, что были хорошими, при пробуждении заставляли меня тосковать и скучать по ней еще больше, чем когда-либо.
Сегодняшний сон оказался плохим.
Мы с Бриттани вместе строим замок из песка, орудуем зелеными и синими ведерками из пластика и такими же лопатками. Середина июля, солнце палит нам в спины. Вокруг привычные звуки пляжа: ухают голодные чайки, визжат и смеются дети, кричат и вопят подростки, которые кидают тарелку или играют в волейбол. Я поднимаю от замка глаза – где мама? Среди летней толпы ее нет. Наверное, пошла искать моих братьев, их тоже не видно.
Значит, за Брит отвечаю я.
Некоторое время я, откинувшись на локти, смотрю по сторонам. Кругом загорелые тела, люди наслаждаются солнцем. Родители пасут в легких волнах своих детей, на ком-то надувные нарукавники или даже спасательные жилеты, кто-то плещется, вцепившись в доски для серфинга. Вдоль берега, держась за руки, прогуливаются парочки. Отдыхающие – их много! – нежатся под зонтиками, уничтожают гамбургеры, соленую картошку фри и тающее в рожках мороженое.
Устав от безделья, я поворачиваюсь к песочному замку – Бриттани нет. Я в панике, но вот вижу ее в океане, довольно далеко от берега, каким-то образом она плывет, хотя плавать не умеет. Вместо красного, как помидор, купальника и радужной ленты на ней розово-голубой кожаный баварский костюмчик, один из самых ее любимых, – он был на ней в день, когда собака разорвала ей горло.
Я оглядываюсь – где спасатель? Пляж вдруг опустел. Я кричу Бриттани: вернись! Но она будто не слышит и плывет дальше на спине. Прыгаю в воду, чтобы ее спасти, в следующую секунду я уже рядом с ней, мы оба лениво плывем на спине под палящим солнцем. Надо взять ее за руку и вытянуть на берег, но мне кажется, что здесь, где мы сейчас, все хорошо и спокойно.