В спокойной воде вдруг ясно возникает спинной плавник, он взрезает поверхность воды, как горячий нож масло. И движется вокруг нас, оставляя за собой рябь.
Я хочу предупредить Бриттани, но не могу говорить. Хочу подплыть к ней, защитить ее – я никогда не умирал в своих снах, только Брит, значит, если доберусь до нее, на этот раз ее спасу.
Но уже поздно. Как всегда – слишком поздно. Из воды огромной серой пулей выныривает голова акулы. Зияющая пасть сверкает зубами-стрелами – их много даже для глубоководного чудовища. С какой-то ухмылкой оно накидывается на мою сестренку, которая не знает, какая ей угрожает опасность.
Я бросаю оказавшийся в руке камень. Он ударяется в акулью броню, не причинив чудищу никакого вреда. Я кричу на нее – стой! На меня смотрит черная бусина глаза, акула словно говорит мне: братишка Бенни, чтобы спасти сестру, этого мало.
В этом сне спасти ее не получится. Розовые десны акулы выскакивают из пасти, ряды кинжалов щелкают – и уносят с собой половину Бриттани. От нее остается только голова, плечи и руки (обрубки мяса), и они лениво плывут по синей, переливающейся под солнцем воде, которая быстро окрашивается в ярко-красный цвет.
С берега я слышу истерические крики мамы – сделай что-нибудь!
Но что-то делать уже поздно. Бриттани не лежит в постели, растертая согревающей мазью. И завтра не выскочит к завтраку здоровая, разве что с легким насморком. У нее не ветрянка, не бронхит, не коклюш. Она не спит, не прикидывается спящей, плотно зажмурив глаза. Нет, ничего такого, и ничего этого больше не будет. Ее не вылечит врач. Ей не помогу я. Не поможет даже Господь Бог.
Потому что Бриттани умерла, и назад ее не вернуть.
Глава 22. Настоящее
Под звяканье стекла в рюкзаке, с пластиковым пакетом на левом запястье я отпер и открыл дверь в свою квартиру. Пластиковый пакет бросил на кровать, стянул с плеч рюкзак и с шумом поставил на кухонную стойку. Мне удалось втиснуть в него три пакета молока, три бутылки виски и бутылку шардоне.
Поставил чайник на плиту, подошел к кровати и высыпал содержимое пластикового пакета на матрас. Там было семь фоторамок, которые я купил в сувенирном магазине по дороге в квартиру. Я сорвал с них хлипкую упаковку и отнес к столу. Несколько дней назад я пролистал мамин альбом с фотографиями, который она перед смертью завещала бабушке, но в итоге он попал ко мне. Фотографии 4 × 6 дюйма, все с датами, чуть выцветшие, в целлофане. Они шли в хронологическом порядке, начиная с года моего рождения в 1978 году и заканчивая 1985 годом (рядом с каждой фотографией мама на клейкой ленте ставила дату с коротким объяснением). На последней фотографии Бриттани сидела на качелях, подвешенных к клену на нашем заднем дворе. С десяток оставшихся страниц были пустыми. После смерти Бриттани родители перестали фотографировать.
Я взял с компьютерного стола отобранные фотографии Бриттани и стал вставлять их в новые рамки. Закончив работу, расставил рамки на столе, три по одну сторону от монитора, четыре – по другую.
Я оглядел свою работу, довольный, что Бриттани воскресла в моей повседневной жизни. Вскоре засвистел чайник, я вернулся на кухню и сварил кофе. Потом достал из рюкзака главную сегодняшнюю покупку.
Бутылку шардоне за пять долларов.
Я редко пил вино и пить шардоне не собирался, поэтому и выбрал самую дешевую бутылку с пробкой, какую нашел в винном магазине на Кембридж-стрит.
Стянув с правой ноги замшевый ботинок, я окинул взглядом маленькую квартиру. Подойдет любая стена: если вдруг бутылка разобьется, портить тут нечего.
Я выбрал стену, выходящую на Атлантик-авеню, чтобы не беспокоить Нессу или другого соседа. Сорвал с бутылки фольгу и вставил донышко в ботинок. Оно вошло плотно, село почти идеально.
Держа одной рукой горлышко бутылки, а другой – носок ботинка, я ударил подошвой ботинка о стену.
Пробка не сдвинулась с места.
Я попробовал еще раз, на сей раз ударив подошвой о стену куда сильнее.
Пробка чуть сдвинулась.
Через пять ударов она выскочила на свободу, а следом – струя вина.
– Вот так-то, – произнес я, довольно ухмыляясь.
Глава 23. На следующее утро
Меня разбудил пробивавшийся в окно серо-оранжевый свет. Я сразу понял, что лежу не в своей постели. Через минуту сообразил: я на диване в гостиной Салли. На меня набросились обрывочные воспоминания о вчерашнем вечере, и я никак не мог поверить: неужели все это правда было? Течение утащило меня в море? А потом я отметелил Зверя? И танцевал с Салли? И какого черта я ее не поцеловал, пока была реальная возможность?
Скинув с себя лоскутное одеяло, я сел. Застонал, стараясь оценить причиненный моему телу ущерб. Мозг, кажется, так и рвался из черепа – и бухал в такт с биением сердца. Рот словно набили ватными тампонами, и сколько я ни глотал, смочить пересохшее горло не получалось. Хуже всего дело обстояло с желудком. В нем скреблось что-то мерзкое, будто я хватанул два стакана рыбьего жира. Я даже испугался: сейчас желудок восстанет и вытолкнет свое гнусное содержимое наверх, оно поднимется к горлу и выйдет через рот. Но к счастью, я лишь вульгарно рыгнул.
Хомяк так и лежал на ковре, как выброшенная на берег морская звезда, его вполне можно было принять за труп, но он громко храпел.
– Эй, – позвал я негромко: незачем Салли знать, что мы проснулись. Дело не в том, что я не хотел ее видеть, очень даже хотел. Просто мы уж слишком загостились. Вечером, конечно, оттянулись по полной и все такое, но сейчас утро, новый день, а мы еще торчим в ее доме, как какие-то приживальщики.
Хомяк не отреагировал. Я пнул его ногой в отвислый бок, велел вставать, надеясь, что он все же услышит, и отправился в туалет. Опорожнил мочевой пузырь и спустил воду, поморщившись, когда она загромыхала по старым трубам. Потом надел свою одежду, еще влажную, но уже не мокрую. Аккуратно сложил спортивный костюм брата Салли и оставил на крышке туалетного сиденья.
В гостиной я потряс Хомяка за плечо.
– Чувак, – сказал я. – Подъем. Надо линять.
– Не трожь… – пробубнил он в ковер.
– Пора валить, чувак.
– Не-а.
– Мои родители скоро проснутся.
Хомяк не ответил, и эта тишина вонзилась в меня иголками, я запаниковал. Что, если я его не разбужу? Не тащить же его на себе?
Я пошел в кухню, налил в стакан холодной воды из-под крана, вернулся в гостиную и вылил воду ему на голову.
– Ар-р, – фыркнул он, но не проснулся.
Я перекатил его на спину. Он сощурился, мигнул.
– Где мы?
Голос был такой, будто он сожрал горсть ржавых гвоздей.
– Дома у Салли.
Он застонал и сказал:
– Что-то мне нехорошо.
– Потому что полбутылки вина высадил, дубина.
– Что?
– Ничего не помнишь?
– Ар-р…
– Потом расскажу. Сейчас надо валить.
– Пять минут.
Он собрался снова улечься на живот.
– Сию секунду. – Я поднял его на ноги.
В гараже я ему сообщил:
– Ты блеванул ей в бассейн.
– Ар-р…
Он согнулся вдвое и кинулся к туалету.
Я слышал, как его выворачивает наизнанку. И пошел его проверить, натянув горловину футболки на нос, чтобы защититься от жуткой вони. Он сидел, ссутулившись, рядом с унитазом, положив голову на сиденье, глаза закрыты.
– Что с тобой, чувак? – спросил я обеспокоенно.
– Плохо мне…
– Прям помираешь?
– Типа того…
– Ты не можешь тут торчать в таком виде. Сейчас мама придет звать нас завтракать. Увидит тебя таким, сразу поймет – что-то не так.
– Шевельнуться не могу…
– Можешь. Поспишь на моих подушках. Проснешься – тебе будет легче.
Этим я его убедил. Взял с моей постели две подушки и положил на пол. Он рухнул на них и в ту же секунду отрубился.
Спящий он не выглядел уже так ужасно. Если что, скажу маме, что он просто не выспался. Может, она и заподозрит что-то – как это он пропустит ее завтрак, тем более в субботу утром, когда она готовит бекон с яйцами? Но сама будить его вряд ли пойдет.
Так что на данный момент все в норме.
Будем надеяться, что ему полегчает.
Не полегчало.
Даже когда я принес ему яичницу и хрустящий бекон, он отвернулся, показав мне спину.
Тут я понял, что ему и правда плохо.
Я решил – пусть спит. А сам тем временем навел порядок в спальне, убрал постель без двух подушек, сел за стол и сделал домашнее задание. Короче, занялся чем положено, и события вчерашнего вечера и все прочее как-то ушли на второй план.
О своем почти смертельном номере я старался не думать. От одного воспоминания о холодной черной воде и береге вдалеке меня бросало в дрожь. Как только мысли заруливали в этом направлении, я быстро переводил их на Салли, как мы с ней сюсюкали, танцевали и что было во время танца… как потом я струхнул и не стал целовать ее в губы.
Где-то вскоре после полудня зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Квартира Грейвсов.
– Это ты, Бенни? – Звонила мама Хомяка. Не узнать ее прокуренный голос было нельзя. – Чем занимаетесь, детишки?
Я взглянул на бездыханного Хомяка, неподвижно лежащего на моих подушках.
– Играем в гараже.
– Играете в гараже. Поняла тебя, Бенни. Поняла. Как провели вечерок?
Я замер.
– В смысле?
– Чем вы, раздолбаи, себя развлекали?
– А-а. – У меня отлегло от сердца. – Мы… кино смотрели.
– Неужели? Что мне из тебя, клещами вытаскивать? Подробности давай.
Я уже хотел сказать, что мы смотрели «Конфеты или смерть», потому что она обычно не против, если мы смотрим фильмы с возрастным рейтингом, лишь бы не целый вечер, но для надежности сказал:
– «Крепкий орешек». Так получилось. Знаете, с Брюсом Уиллисом.
– «Я тебе сейчас врежу, долбаный хер!» Точно цитирую? Ладно, будь паинькой и гони Чака домой. К нам днем друзья приезжают, пусть будет дома, встретится с ними.
– Будет сделано.
– Спасибо, Бенни.
Она повесила трубку.