– Успокоительное – это что?
– Чтобы усыпить.
– Усыпить? – спросил Хомяк. – Типа, навсегда?
– Не так, как усыпляют животных, дурила. Временно. – Она поднялась. – Знаю, чем нам заняться. Пошли наверх.
Как выглядел второй этаж, я забыл, поэтому по ходу заглядывал в каждую комнату. Что-то вспоминалось, например блестящий черный рояль, на котором иногда играла мама Салли. Что-то было новое – гигантский аквариум с тропическими рыбками, стеклянный шкафчик с какими-то блестящими предметами.
Салли провела нас в кабинет мамы. Он почти не изменился. На столе, перед окном – компьютер. Книжные полки с множеством книг, в том числе полный комплект энциклопедии – помню, в какой-то особо скучный день я пролистал один из томов. На стене в рамочках – какие-то награды. Спиральная лестница в башенку на крыше. Мне туда лазить не разрешали – лестница металлическая, витая и крутая.
С полки Салли подхватила бинокль и направилась к лесенке. Хомяк, радостно ухмыльнувшись, оттолкнул меня и пошел за ней.
Места в башенке было мало, она была чуть шире, чем сама лестница. По кругу – окна.
– Круть, чувак! – торжествовал Хомяк. – Главную улицу отсюда видно!
– И пляж, – добавил я.
– Вон мой дом!
Салли поднесла к глазам бинокль.
– Что видно? – спросил Хомяк.
– Ищу, может, кто-то еще танцует.
– Ну-ка, дай мне поглядеть! Дашь?
– Погоди. Я только начала смотреть.
Через пару минут Салли передала бинокль мне, а чуть позже я передал его Хомяку. Никто из нас никаких танцоров не заметил. Включая Хомяка. Но он все обследовал так внимательно, что я заподозрил, что он вовсе не танцоров искал, а просто хотел подглядеть людям в окна. Хорошо, что он не жил в доме с башенкой, да и бинокля у него не было. Потому что тогда он бы знал, как выглядят голыми все мамы в городе, включая мою.
Наконец мы оторвали его от бинокля и спустились вниз, что-нибудь перекусить. Хомяк нырнул в туалет в коридоре – «пожурчать», как он выразился. Мы с Салли остались на кухне одни, и она сказала:
– Зачем он только приперся? Мне хотелось… побыть с тобой вдвоем…
Я посмотрел на крышку кухонной стойки.
– Мне тоже.
– Он как жвачка, что приклеилась к подошве, – добавила она. – Не оторвешь.
Я засмеялся. Хомяка как только не называли, но приклеившейся к подошве жвачкой еще нет.
Салли подошла к холодильнику и сказала через плечо:
– Родители звонили. Приедут завтра. Тогда прийти сюда у тебя уже не получится.
Я нахмурился. Так далеко вперед я не заглядывал. Но сейчас, когда она сказала, что ее дом окажется под запретом, меня словно по яйцам ударили.
– Ну, можно еще где-то тусоваться, разве нет?
Она поставила на стойку три колы.
– Да, но не вдвоем. Всегда будет кто-то еще.
– А-а…
Сердце мое забилось – я понял, на что она намекает.
– Выходит, сегодня последний день, когда мы можем побыть здесь. А ты Хомяка привел.
– Не приводил я его, – напомнил я мрачно. – Он сам за мной увязался. Если хочешь, я его сейчас отправлю домой.
– Но он уже здесь. Он же как жвачка, помнишь? – Она открыла банку колы и передала мне. Банка была ледяная. – Но можешь прийти позже, вечерком, хорошо?
Я моргнул.
– Вечерком?
– Ну, ты же можешь снова улизнуть?
Я просто кивнул. Мы с Салли вдвоем в ее доме – поздно вечером! Я думал, что ответить, но тут Хомяк спустил воду в туалете, и она зашумела по трубам в стене. Салли сказала:
– Только ему ни слова.
– Не скажу.
Она достала из шкафчика коробку с пончиками, поставила на стойку и открыла сверху. А я ее закрыл.
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Не любишь пончики?
– Знаешь, почему Хомяка зовут Хомяком?
– Почему?
– На самом деле он Чак. Чак-чак, как дерево рубят. Но все стали звать его Хомяком после фильма «Балбесы», там был такой же толстячок.
Салли захихикала.
– Вылитый он. А он может сделать… как это называется? Когда животом трясут?
Я покачал головой.
– Нет, даже не проси. Он же псих. Ему не нравится, что он толстяк. Короче, Хомяк в том фильме по запаху различал сорт мороженого, и Хомяк так умеет…
Тут появился Хомяк.
– Про меня, небось, говорили?
– Я сказал Салли, что ты по запаху можешь определить сорт мороженого.
– Заткнись, Бен. Я же не тот малый из «Балбесов». Он жирдяй.
– Но мороженое ты угадываешь по запаху? А с пончиками тоже можешь?
Тут Хомяк заметил коробку с пончиками.
– Ого, чувак! Пончики!
Салли сказала:
– Сколько раз угадаешь по запаху, столько пончиков получишь.
– И смогу унести их домой?
– Само собой.
– Заметано!
Мы завязали Хомяку глаза кухонным полотенцем и три раза повернули. Салли достала из коробки шоколадный пончик и положила на тарелку. Хомяк подался вперед, принюхался и сказал:
– Это просто! С шоколадной глазурью.
Он лизнул пончик и положил на стойку рядом с собой.
– Эй! – вскрикнула Салли. – Меня сейчас вырвет!
– Иначе вы его заберете. Я выиграл, все по-честному. Давай следующий.
Он хотел сдвинуть с глаз повязку, но я его остановил.
– Не подглядывать!
Все пончики, которые мы перед ним клали, Хомяк назвал правильно: с кленовым сиропом, с двойным шоколадом, с глазурью, с корицей, яблочный. Он даже угадал ванильный с цветными конфетными крошками, шоколадный «Длинный Джон» – тот же бостонский пирог из крема, только форма другая. Как он мог учуять разницу между этими двумя только по запаху, оставалось для меня загадкой. Рядом с ним лежали его трофеи, и каждый пончик он успел обслюнить.
– Осталось только три, – сказал я. – Один для Салли, один для меня, и один для тебя – если угадаешь.
Все три пончика были посыпаны сахарной пудрой и выглядели совершенно одинаково, хотя я подозревал, что наполнители разные. Я положил один на тарелку перед Хомяком. Он наклонился, принюхался и сказал:
– С сахарной пудрой!
Он уже собрался лизнуть, но я его забрал.
– Отдай! Я же угадал!
– Угадал, что снаружи, а внутри?
– Чего?
– Что внутри, – объяснила Салли. – Лимонный крем, заварной, клубничное желе…
– Малина, – добавил я, – черника…
– Это вы бросьте! Хватит жульничать! Я все угадал, все по-честному.
– Нет, не угадал.
– Стой! Клади назад. Вторая попытка.
Я положил пончик на тарелку. Хомяк принюхался… принюхался снова… и снова… потом ткнулся носом прямо в пончик, пытаясь ухватить побольше ртом.
– Заварной крем! – воскликнул он, и крошки с наполнителем вымазали ему все лицо. Вид у него был до жути смешной, и мы с Салли едва не надорвали животы от смеха, даже слезы выступили. И это был последний раз, когда на душе не было никакой тревоги, когда просто наслаждаешься мгновением и компанией друзей, которые с тобой рядом. Вот почему воспоминание о том дне по сей день прочно сидит в памяти. Если подумать – это был последний раз, когда я был по-настоящему счастлив.
Глава 28. Настоящее
Да, черт меня дери, подумал я, отводя взгляд от монитора и давая глазам отдохнуть. Я любил эту девушку, ведь так? Салли – я ее любил. Может быть, наивно, по-детски. Но я любил ее, сомнений нет.
Я взял стакан с виски, стоявший рядом с клавиатурой, сделал маленький глоток. Виски был теплым, кубики льда давно растаяли. Но я не обратил на это внимания. Я думал о прошлом с сожалением и тоской, думал о том, что произошло и что могло бы произойти.
С неохотой я все-таки совершил перелет во времени, вернулся в 1988 год и продолжил писать.
Глава 29. Нежданная гостья
Мы смотрели фильм под названием «Ла Бамба». Фильм был не из тех, какие мы с Хомяком обычно смотрели. Обложка кассеты выглядела скучно, а описание на обороте было ничуть не лучше. Но Салли сказала, что год назад смотрела этот фильм в кинотеатре и ей очень понравилось. Так что в итоге мы стали смотреть его – и мне тоже очень понравилось. Будь я один, может быть, даже пустил бы слезу, когда певица в конце умерла, но не плакать же в присутствии других?
Когда пошли финальные титры, мы с Хомяком решили, что надо идти. Пока Хомяк паковал свои трофейные пончики – которые еще не успел слопать, – Салли тихо сказала:
– Давай в восемь?
Я кивнул.
– Годится.
По дороге ко мне домой мы с Хомяком обсуждали фильм. Дома Хомяк позвонил маме, спросил, можно ли ему остаться – та разрешила, до ужина, – потом мы пошли на кухню, и я стал шарить в холодильнике, чего бы перехватить. Отрезал несколько толстых ломтиков сыра от большого куска чеддера, половину отдал Хомяку. Мы уже собрались в гараж, когда кто-то постучал во входную дверь.
– Я открою! – крикнул я наверх родителям и открыл дверь. И в изумлении отпрянул. На крыльце стояла женщина, красивее которой я в жизни не видел. Бледное, как у статуи, лицо, казалось, было украдено из греческой мифологии, а стройное тело под простой черной одеждой изгибалось во всех нужных местах. Светящиеся, похожие на кошачьи изумрудные глаза с царственным безразличием взяли меня в плен. Слабый намек на улыбку тронул ее губы, и она сказала:
– Здравствуйте, молодой человек. Мама дома?
Ее акцент напомнил мне русских злодеев из фильмов о Джеймсе Бонде.
Молча кивнув, я пошел к лестнице и позвал:
– Мама! К тебе пришли!
– Сейчас!
Ко мне у двери присоединился Хомяк – и впервые в жизни потерял дар речи. Мы оба тупо уставились на загадочную женщину. Это было невежливо, но я не мог отвести взгляд. Я пытался. Хотел. Но… не мог.
Женщину наше разглядывание позабавило, и ее призрачная улыбка стала более явной. Правой рукой она провела по внешней стороне бедра. Указательный палец снизу проник под черную рубашку. Она продолжила вести рукой по телу, и рубашка поднялась вместе с рукой. Кожа под рубашкой оказалась молочно-бледной, как и ее лицо, и безупречной.
Показалась пухлая нижняя дуга груди. Рядом со мной Хомяк издал хриплый звук.