До меня дошло, что лифт стоит на месте.
Когда кнопки на панели перестали плыть у меня перед глазами, я нажал на самую нижнюю.
Домой я пошел обычным маршрутом, проходя мимо всех привычных точек: ирландский бар, где иногда пропускаю пинту-другую «Гиннесса», ближневосточный ресторан, где иногда что-то беру навынос, площадь Бостонской резни – популярное место для встреч. На памятной булыжной мостовой, наверняка не подозревая, какую важную роль это место сыграло в истории их страны, стояли три подростка и пялились в свои телефоны.
День клонился к вечеру, краски приобрели серый оттенок, шел снег, но, несмотря на мерзкую погоду, движение было интенсивным, кругом пешеходы и уличные торговцы. Витрины выражали полную готовность встретить Рождество. Деревья были украшены разноцветными гирляндами лампочек, на фонарные столбы надели веселые венки. Но в основном от всего этого я был отстранен, чувства мои притупились, мозг тоже отказывался работать. Хотелось прийти домой и просто рухнуть на кровать.
Я брел по узким улочкам Бикон-Хилла, пока не вышел на Бикон-стрит. Через дорогу располагался городской парк Бостон-Коммон. Иногда по пути в квартиру или домой я заглядывал в парк поглазеть на статуи, мемориальные композиции и цветы. Наверное, меня признавали местные белки – ничего удивительного, я всегда скармливал им булочки от хот-догов. Лягушачий пруд, где летом плавали дети, замерз и превратился в каток. Прошлой зимой два раза в неделю я приходил сюда кататься. Этой зимой пока не выбрался ни разу.
Пока горел красный сигнал светофора, я закурил. Неловкими пальцами попытался сунуть зажигалку в карман. Она выпала на слякотный тротуар и откатилась в сторону. Я наклонился за ней, потерял равновесие и завалился на бок. Не помню, когда я в последний раз так позорно набирался. Прямо напротив был «Старбакс», и я чувствовал, как люди смотрят на меня в окна. Лицо мое горело от стыда. Какой-то мужчина с ребенком спросил, не нужно ли мне помочь. Я покачал головой и тут же рывком поднялся на ноги – доказать, что посторонняя помощь не требуется. Так оно и было. Голова очистилась от сигаретного тумана.
Зажегся зеленый свет. Я продолжил движение. Еще несколько кварталов кирпичных викторианских домов – и я остановился у ступенек своего дома.
Ключей не было.
Я тщательно проверил карманы.
– Черт дери, – пробурчал я, оглядываясь на Бикон-стрит. Выронил ключи, когда кувыркнулся? Или просто оставил в квартире? Скорее второе. Я не помню, как запирал дверь.
Черт дери. Не топать же назад? Взять такси? Этот вариант тоже не подходит. Слишком устал.
На всякий случай я попробовал дернуть входную дверь – вдруг не заперта? Она была заперта. Потерев руки, чтобы согреться, я направился в проулок за блоком таунхаусов, и остановился у небольшой, выложенной кирпичом зоны – мои парковочное место и задний двор.
Над задней дверью нависала небольшая площадка, откуда на балкон третьего этажа вела чугунная лестница. Дверь наверху наверняка закрыта, а окна, скорее всего, нет. Я часто открывал их, даже зимой, впустить свежий воздух. И запирать обычно ленился.
Но как забраться на площадку?
Я изучил черные трубы, что тянулись вдоль соседнего дома, – может, взберусь по ним? Но двух секунд и вялой попытки оказалось достаточно, чтобы понять – шансов у меня никаких.
Потом рядом со своим внедорожником я заметил мусорный бак. Подкатил его к двери и вскарабкался наверх.
Осторожно распрямившись, делая плавные движения руками, будто учился серфингу, я радостно отметил: моя грудь оказалась на уровне площадки. Надо только подтянуться. Но схватиться было не за что, и я решил забросить на площадку ногу, а потом уже закатиться на нее самому.
Идея оказалась неудачной.
Едва я закинул одну ногу, бак под другой зашатался.
Как когда-то, когда я упал с лестницы, крася плинтус в фойе, в долю секунды я с ясностью осознал: сейчас упаду, и ничего с этим не поделаешь.
Так и вышло: в следующий миг мусорный бак выскользнул из-под ноги, и я камнем рухнул вниз, больно ударившись о кирпичную кладку.
Я застонал, выругался – уж не сломал ли себе что? Заставил себя подняться, а то кто-то увидит, как я лежу на земле, и вызовет полицию.
В ярости я шваркнул кулаком по задней двери. Потом попробовал ручку.
Дверь открылась внутрь.
Замерзший и жалкий, я был не в состоянии оценить весь юмор ситуации. Просто проковылял в дом и упал на постель.
Глава 33. Райдерс-Филд
На темном фоне вечнозеленых деревьев висел большой белый киноэкран, частично разодранный и посеревший за многие годы непогоды и забвения. Верхний правый угол загнулся, как страница романа в бумажной обложке. Перед экраном беспорядочно теснилось с десяток машин: видавшие виды седаны, спортивные фургоны, ярко размалеванные пикапы, среди которых возвышались два жилых автофургона. У одного над кабиной был спальный отсек, а у другого, похожего на автобус, на боку красовался бегущий единорог.
Вокруг трех костров, дымно пылающих в обложенных камнями ямах, на складных стульчиках сидели люди с бутылками пива, покуривая травку и сигареты. Их голоса и смех плыли над убогим серым днем, но оттуда, где мы, пригнувшись, прятались за деревьями у края вырубки, ничего разобрать было невозможно.
Перед нами, рядом со скелетом старой билетной кассы, стояла пустая машина шерифа.
– Наверное, они в той палатке, – предположила Салли, и я понял, что она имеет в виду шерифа и его помощника. Палатка, о которой она говорила, располагалась справа от машин. Она напомнила мне большой тент для цирковых представлений, только гораздо меньше. Брезентовый клапан спереди был откинут, но внутри царил полумрак.
– Надо подобраться ближе, – сказал Хомяк. – Отсюда ни хрена не видно.
Я сглотнул – как поступить? Когда я решил ехать сюда, мне казалось, что я выбью правду из этой цыганки, полагая, что тут не будет никого, кроме нее и еще пары человек из табора. Покажу им пистолет, они поднимут вверх руки и ответят на все мои вопросы.
Но я никак не ожидал увидеть… это. Столько машин, столько людей. Бухают, курят травку, жгут костры. Это было мне не по плечу, если можно так выразиться. Как никогда остро я почувствовал себя ребенком.
Я сказал:
– Не знаю, стоит ли связываться.
– Не дрейфь, чувак! – сказал Хомяк. – Ты же хочешь выяснить, что случилось с мамой, так?
– Если подойдем ближе, нас кто-нибудь заметит. Шериф увидит, что мы здесь.
– Нет, чувак. Будем держаться ближе к деревьям и обойдем палатку. Окажемся на ее дальней стороне и подкрадемся ближе, заглянем внутрь – никто нас и не заметит.
Я взглянул на Салли.
– Решать тебе, Бен, – сказала она. – Можем вернуться домой, если хочешь. Но он прав. Если подкрасться с дальней стороны палатки, можно подобраться поближе и подслушать, о чем они там говорят.
– И подглядеть, – уточнил Хомяк. – Тогда Бен узнает, что случилось с его мамой.
Я решил, что разворачивать оглобли уже нет смысла. Если подслушаем, как шериф «с пристрастием» допрашивает цыганку, это уже будет кое-что… по крайней мере, наша импровизированная авантюра будет хоть как-то оправдана. А если шериф застукает нас, что ж, можно ему и не говорить, что у меня папин пистолет, так? Скажу, что волнуюсь за маму, хочу узнать, что ему поведала цыганка, – ведь это так и есть. Наверное, он расскажет папе, что я был здесь. Но что здесь такого плохого? До ужина далеко. Домой вернусь вовремя и успею накормить Ральфа и Стива сэндвичами или блинами, чего они там захотят. Единственное, чего я не должен был делать, – это приезжать на Райдерс-Филд, тут я точно действовал вопреки запрету…
Салли и Хомяк смотрели на меня выжидающе.
– Давайте, только чтобы без шума, – распорядился я.
Когда мы вышли из-за деревьев позади палатки, мне показалось, что все глаза мира обращены на нас. Конечно, это у меня взыграло воображение. Палатка была как раз между нами и кострами. Видеть, как мы крадемся по траве, никто из взрослых не мог.
Хомяк метнулся первым, опережая Салли и меня, и с нарочитым комизмом запрыгал на цыпочках – примерно так подпрыгивали, рыская вокруг, агенты в комиксе «Шпион против шпиона». Он добрался до заднего клапана палатки, такому же, как спереди, и махнул нам рукой.
Пригнувшись, мы подобрались к нему. Ничего слышно не было. Я хмуро глянул на Хомяка. Тот лишь пожал плечами.
Тогда мы втроем сунули головы за край брезента, одна поверх другой, как на тотемном столбе.
Густую темноту внутри палатки освещали свечи, и были видны затененные очертания нескольких больших холодильников и ящиков, скорее всего со скоропортящимися товарами и сухими продуктами. Друг на друге стояли ящики с минералкой, рядом – примерно столько же ящиков колы. Тут же несколько закрытых крышками пластиковых баков, где могло содержаться что угодно. Рядом с четырьмя канистрами для бензина пристроился красный генератор.
В самом центре палатки на поросшей травой земле сидел шериф Сэндберг, его штаны и трусы сбились вокруг ковбойских сапог. Цыганка сидела на нем верхом в чем мать родила, охватив его мертвенно-бледными ногами и вцепившись руками в плечи. Она ритмично покачивалась вверх-вниз, груди ходили перед ней ходуном, голова откинута назад, блестящие черные волосы струились по спине до самых ягодиц. Рядом, безучастно глядя на них, стоял абсолютно одетый помощник шерифа.
В голове у меня помутилось.
Я не мог ухватить смысл этой гротескной сцены – не только почему шериф занимается с цыганкой сексом, но и почему его помощник просто стоит рядом.
Ждет своей очереди? Они ее насилуют?
Нет, совсем не похоже. Ведь она была сверху и вроде бы все делала она.
Так это она насилует его?
Женщины могут насиловать мужчин? Но как? В голове это не укладывалось.
Я отвел взгляд от этой псевдооргии и ткнул Салли локтем в бок.
Ее щеки были цвета розового фламинго. Сначала я решил, что ее смутил секс, возможно, и это тоже. Но в ее взгляде было что-то еще, что-то глубокое и напряженное, и мне вспомнилось, как мы с ней танцевали у нее дома и песня кончилась.