Тогда по ее виду я понял: она хочет, чтобы ее поцеловали. Точно так она выглядела и сейчас.
Она что – сексуально возбудилась? На меня словно снизошло озарение. Застав шерифа с цыганкой за этим занятием, она тоже завелась?
Чуть качнув головой, как бы в изумлении, словно говоря, что тоже не понимает, что здесь творится, она снова повернулась к палатке.
Взглянув на Хомяка, у которого нелепо отвисла челюсть, а к подбородку приклеилась слюна, я тоже продолжил смотреть.
Цыганка задвигалась быстрее. С каждым толчком бедер она издавала гортанный звук, громче и громче, все более дикий и резкий, и наконец закричала в экстазе – так кричат от жуткой боли.
Она повалилась на шерифа. Какое-то время оставалась совершенно неподвижной, только поднималась и опускалась грудь – она хотела наладить дыхание.
Наконец она поднялась. Эрекции у шерифа не было, но его прибор все еще был налит кровью и больше обычного, из чего следовало, что эрекция состоялась – очевидный вывод, учитывая эйфорию, с какой раскачивалась на нем цыганка.
Я смотрел на горы и долины тела цыганки. Холмы ее грудей. Шары ее бедер. Упругую равнину живота и стрелы ног.
Клубнично-розовые соски ярко выделялись на фоне кремово-белой кожи. Лобковые волосы ниже пупка были такими же смоляными, как на голове, и от этой совершенно запретной картины у меня закружилась голова.
– Одевайся, – сказала цыганка шерифу, который тут же схватился за трусы и брюки и натянул на свои волосатые ноги. Потом повернулась и посмотрела прямо на нас. – Шоу окончено, детвора. Понравилось?
Глава 34. Цыганка
Она отошла от шерифа, подняла с земли свою одежду. По пути к нам надела черные штаны и через голову натянула черную рубашку. В нескольких шагах от нас остановилась и окинула нас изучающим взглядом.
– Чак Арчибальд, Салли Бишоп и Бен Грейвс – да, я знаю, кто вы. У меня есть дар видеть.
– Видеть?.. – переспросил Хомяк. Он смотрел на нее, как верующий на снизошедшего к нему ангела.
– Я вижу то, что скрыто от других. И знаю то, что другим знать не дано. Не надо было вам сюда приходить, дети.
Собравшись с духом, я сказал:
– Вы сегодня приходили ко мне домой. Говорили с моей мамой. И заставили ее танцевать. Зачем?
– У меня свои причины, Бен Грейвс.
– Но зачем? Почему именно она? Если бы медики ее не усыпили, она доплясалась бы до смерти, как другие в нашем городе!
– Есть вещи похуже смерти, – просто ответила она. – А сейчас вы пойдете со мной.
– Куда? – с вызовом спросила Салли.
– Куда отведу, туда и пойдете, девочка, – сказала цыганка. Она не повышала голос, но он изменился, стал жестче. Она взглянула на полицейских. – И вы тоже.
Она прошелестела мимо нас, излучая запах сосновых иголок, травы и лесной чащи. Шериф и его помощник пошли за ней. К шеренге присоединился Хомяк, потом Салли, потом и я. Я не знал, куда нас ведет цыганка, но, кажется, мне оставалось только идти за ней. В голове мелькнуло – дать стрекача, схватить за руку Хомяка и Салли и рвануть к лесу, но ноги меня совершенно не слушались. Они словно отделились от моих мыслей, а сами мысли стали чужими. Чужими, навязчивыми, враждебными, словно какой-то иной разум вселился в тот, что был знаком и привычен. В организм проник паразит – и это напугало меня до крайности.
Цыганка повела нас вокруг брезентового тента, мимо беспорядочно запаркованных машин. В воздухе висел запах дыма, жареного мяса и марихуаны. Собравшиеся у костров смолкли и просто смотрели, как мы шествуем мимо. Цыганка ничего не сказала, они тоже молчали. Атмосфера, полная смутной угрозы, с каждой секундой накалялась.
Цыганка прошла под изодранным экраном, и мы вступили в унылый темный лес. Она остановилась перед двумя деревянными решетчатыми фургонами, стоявшими на площадке, устланной высохшими листьями и сосновыми иголками. Один красного цвета, другой желтого. Вдоль всей длины обоих тянулись черные железные перекладины. Фургоны стояли на больших колесах с белыми металлическими спицами: в таких когда-то перевозили львов, тигров и других цирковых животных.
Цыганка откинула задний борт красного фургона. Красноречиво взглянула на шерифа и его помощника. Те послушно забрались на металлическую сцепку, очевидно когда-то приспособленную для того, чтобы фургон цеплять к грузовику, и влезли внутрь. Она с громким лязгом подняла борт и закрыла его позеленевшей от времени штангой-задвижкой.
Потом повернулась к нам, и мы послушно вскарабкались в желтый фургон.
Она захлопнула дверь и заперла нас внутри.
– У вас будет долгая ночь, – сказала она и ушла.
Глава 35. Настоящее
Я поднялся из-за стола, закурил и окинул квартиру невидящим взглядом. Мой разум еще оставался в прошлом, прокручивая совершенно нереальную встречу с цыганкой тридцать один год назад.
В тот день она нас загипнотизировала. Я был в этом совершенно уверен. Четко помню какое-то холодное покалывание под черепной коробкой. Мысли расталкивали одна другую и рвались наружу, словно в приступе клаустрофобии. Независимая психическая деятельность была парализована. Я не понимал, каким образом гипноз удался ей так быстро, не понимаю этого и сейчас. Никаких пассов на кушетке психиатра, никакого мягкого, успокаивающего голоса, никаких раскачивающихся маятником карманных часов. Она просто на нас посмотрела – и этого оказалось достаточно, чтобы похитить наш разум.
Возможно – маловероятно, но возможно, – что Салли, Хомяк и я позволили ей запереть нас в цирковом фургоне, потому что, будучи детьми, знали свое место – в самом низу тотемного столба. Но почему позволили себя запереть шериф и его помощник, и даже не протестовали?
Скажу больше, в том сентябре восемьдесят восьмого несколько жителей Чатема – включая мою маму – были ввергнуты в состояние внезапного непроизвольного танца. Вы можете зайти в городскую библиотеку Чатема и прочитать об этом в старых газетах «Кейп-Код кроникл», сохраненных на микропленке. Можно найти упоминание об этих событиях в интернете, если как следует покопаться.
Газеты и политики тогда пришли к выводу, что имело место психическое расстройство, или массовый психоз, когда у группы людей появляются аномальные, но схожие симптомы. Виновником обычно считается сильнейший психологический стресс. Именно так объясняются вспышки танцевальной болезни, которая не раз наблюдалась в истории человечества. Наиболее подробно описанная и самая знаменитая имела место в 1518 году, когда одна женщина не выдержала несколько периодов голода, сопровождавшихся появлением смертельных заболеваний вроде оспы и сифилиса. Она буквально заболела оттого, что боялась заболеть: ее психика пошла вразнос, и, чтобы как-то успокоиться, женщина стала танцевать. У других жителей Страсбурга, ставших свидетелями ее бесконечного экзальтированного танца, неосознанно проявились те же симптомы. И вот пожалуйста – мания охватила весь город.
Журналисты и представители городских властей, выдвигавшие эту теорию, говорили об обезглавливании Хенриксона всего две недели назад. Они утверждали, что его ужасающий переход в мир иной напомнил людям об убийце из Кейп-Кода, который покуражился в тех местах четыре года назад, и двойной эффект этих воспоминаний стал первой костяшкой домино, которая и вылилась в танцевальную эпидемию двадцатого века.
Я не могу винить журналистов и власти в том, что они ухватились за эту достаточно нелепую идею, им просто не от чего было оттолкнуться. Про цыган они ничего не знали. Не знали, что цыганка одним взглядом может загипнотизировать человека, окончательно и бесповоротно. А если бы и знали, ни за что не поверили бы.
А я знал. Потому что испытал это на собственной шкуре.
И верил: эта цыганка способна заставить некоторых граждан Чатема танцевать до полного изнеможения, пока они не рухнут замертво.
Но… зачем?
К сожалению, когда Салли, Хомяк и я столкнулись с ней в палатке на Райдерс-Филд лицом к лицу, она не стала красноречиво расписывать нам свои мотивы. Не пустилась в бессвязный монолог, как это часто делают киношные злодеи, чтобы предложить зрителям недвусмысленную и устраивающую их развязку – зря, что ли, заплатили деньги за билет?
Но надо сказать, что я довольно долго пытался добраться до истины: почему она сделала то, что сделала? И, как я уже говорил в прологе, пришел к следующему убеждению: следы этой истории ведут к Хенриксону, а точнее, к его убийству.
Хенриксон страдал жуткой болезнью, которой, как выяснилось, страдали все эти цыгане. Лин Луб, одна из жертв неуправляемого танца, работала горничной в «Капитанском домике», где за несколько недель до своего убийства поселился Хенриксон. У него с Лин была близость, именно таким путем он и передал ей болезнь. Лин была, мягко выражаясь, дамой легкого поведения и, как известно, состояла в «дружеских» отношениях со многими местными холостяками. Одним из них оказался Дейл Френсис, владелец антикварного магазина на Главной улице. Другим – некто Пол Дрейк, управляющий таверной «Домик у дороги», у которого был случайный секс с Маргарет Флэтли – это она танцевала в эркере дома на Сивью-стрит. Полу Дрейку и Маргарет Флэтли здорово повезло, как и Дженнифер Форрестер, мистеру Занардо, моей матери и еще полудюжине горожан – им удалось выбраться из смертельной воронки неуправляемого танца и остаться в живых.
Всю эту информацию я почерпнул из достоверных источников, побеседовав с жителями Чатема, знавших этих людей лично. Мне еще предстоит выяснить, что именно связывало с этими женщинами – и мужчинами – мистера Занардо, но я уверен, что с кем-то из них он состоял в сексуальной связи. Только так он и мог подхватить это заболевание, которое в свою очередь передал моей матери.
Железных улик у меня опять-таки нет. Свою личную жизнь Занардо не выставлял напоказ, в отличие от многих других местных жителей. Но если вспомнить некоторые события первых недель той осени – необъяснимая антипатия Занардо ко мне, его постоянные и назойливые расспросы о маме, – становится совершенно ясно, что в нем говорил отвергнутый и взревновавший любовник. Я не могу простить матери, что она изменяла отцу с этим придурком, единственное утешение – это она дала ему пинка под зад, а не наоборот.