Прежде чем вернуться к компьютеру, я опорожнил стакан.
Потому что самые жуткие воспоминания оставались еще впереди.
Глава 38. Шериф
– Что это было? – спросила Салли.
– Ш-ш-ш! – прошипел Хомяк. – Оно тебя услышит.
– Кажется, оно ушло.
– Все равно, еще может услышать. Это оборотень, чувак! Может слышать нас за милю!
– Тогда хватит орать, – заметил я. – Откуда ты знаешь, что это оборотень?
– Вой слышал?
– Ну, слышал. Мало ли кто воет. Может, собака.
– Собаки так не воют.
– Может, сова.
– Сова? Совы ухают. Ху-ху-ху.
– Тише!
Разговор получался идиотский, я сам не знал, плакать или смеяться.
– Оборотень это, – стоял на своем Хомяк. – Кто еще? Потому что мы слышали вой, а волки в Массачусетсе не водятся.
– Может, забрел сюда из Канады.
– И прямо к нам в Чатем, ага.
– Может, койот, – предположила Салли. – Они тоже воют, разве нет?
– Почему вы, братцы, такие дебилы? – спросил Хомяк. – Это был оборотень. Точно знаю.
– Оборотней нет в природе, – возразил я.
– На спор не хочешь? Один такой только что плясал на крыше нашего фургона. А если это был не оборотень, тогда кто? Ни волк, ни койот на такую высоту не запрыгнут.
Возразить против этого было трудно, и я сказал:
– Может, и шериф превращается в оборотня?
Мы посмотрели на другую клетку. Шериф, как и раньше, лежал в углу. И опять негромко постанывал. Помощник не сдвинулся с места ни на йоту, так и сидел, упершись спиной в низкий деревянный борт фургона.
– Чтобы стать оборотнем, надо, чтобы оборотень тебя укусил, – заявил Хомяк.
– А если его укусили еще до того, как мы сюда попали?
– Может, есть другой способ превратиться в оборотня… – с сомнением в голосе произнесла Салли.
Мы с Хомяком ждали, какую версию она хочет предложить.
– Через секс, – сказала она.
Я моргнул.
– Думаешь, цыганка – тоже оборотень?
– Если один из этих цыган оборотень, значит, все остальные тоже. Это же табор! Не могут они жить с оборотнем, а сами оставаться нормальными людьми.
– А у шерифа был с ней секс, – сказал Хомяк. – Своими глазами видели.
– Может, он знает? – я кивнул в сторону помощника. – Он мог видеть, что там было, на крыше нашего фургона.
– Спроси его? – предложил Хомяк.
– Сам спроси.
Салли откашлялась.
– Мистер помощник?
Тот даже не повернул головы.
– Мистер помощник! – обратилась она к мужчине снова.
– Почему он не отвечает?
– Потому что он – не «мистер помощник», – сказал Хомяк. – Обратись к нему «помощник шерифа».
– А не заткнулись бы вы, ребята, – прошипел помощник шерифа из тени, где сидел на корточках. – Хотите, чтобы оно вернулось?
В его голосе звучал первобытный страх, и мои собственные страхи только усилились. Не сразу, совладав с собой, я спросил:
– Вы его видели, сэр?
Он не ответил.
– Извините, мистер, – залепетал Хомяк. – Мы просто хотим…
Шериф закричал, заставив нас подпрыгнуть. Этот крик отличался от прежних, он завопил громче, истошнее, безумнее. Так кричат в недрах сумасшедшего дома, где обитают пациенты, о которых люди хотели бы забыть навсегда.
Шериф рванул на груди коричневую рубаху, и выдранные с корнем пуговицы разлетелись по всему фургону. Его блестящая от пота кожа припухла и стала фиолетово-красной, словно один большой синяк. Один за другим он скинул ковбойские сапоги, потом стянул носки и принялся яростно чесать ноги, так что выступила кровь. Скрестив руки на животе, он стонал, качался и всхлипывал, и эта печальная какофония крепла и била по нашим ушах тем сильнее, чем быстрее он качался.
Вдруг он откинул голову и издал какой-то далекий, будто пришедший из ада вопль – только это не был вопль. Это был вой, необузданный и неслыханный, какой не может исходить от человека… ужасный звук, полный безысходности и боли, и я не просто зажал уши руками, но и зажмурился, будто это могло облегчить его страдания.
Моргнув, я увидел, что Хомяк и Салли тоже прижали руки к ушам. Но глаз не закрывали – и смотрели на шерифа в полном оцепенении и ужасе.
Хомяк вытянул руку. Она дрожала. Его толстый указательный палец с обгрызенным ногтем показывал на что-то прямо перед собой.
Мне не хотелось туда смотреть, но я должен был увидеть, что сталось с шерифом.
И я посмотрел.
В ледяном свете луны вскинутое к крыше фургона и черному небу над ней лицо шерифа Сэндберга было неузнаваемым. Еще недавно здоровое и целое, оно превратилось в месиво окровавленного сырого мяса, не то разодранного ногтями, не то выступившего наружу в ходе происходившего с ним превращения – блин, да разве в тот момент было уже не все равно? Дорожная карта вен и артерий вздулась и пульсировала от подбородка до линии волос, где-то укрытая кожей, где-то нет. На лбу, скулах и челюсти вылезли новые волосы – короткие, густые и серые. Уши увеличились, заострившись на концах, нос расширился и стал плоским, ноздри вывернулись и превратились в горизонтальные запятые. Влажные умоляющие глаза широко распахнулись, но это все еще были его глаза. В этом и заключалось самое жуткое кощунство – в этих глазах на оскверненном лице еще оставалось что-то человеческое, лишь подчеркивая трагедию его превращения… в нечто иное.
Кто-то обращался ко мне. Это был Хомяк, но я не мог понять ни слова.
– Пистолет! – кричала мне Салли. – Стреляй в него!
Я тупо уставился на нее.
Хомяк уже вцепился в мой рюкзак и расстегивал молнию. Он вытащил пистолет отца и два патрона. В его руках пистолет выглядел до смешного большим, словно игрушечный. Глядя, как Хомяк трясущимися руками загоняет патроны в обойму, я усомнился, что он сможет удержать пистолет. Но он справился, взвел курок и повернул дуло на шерифа.
Я успел схватить его за кисть, не дав нажать на курок.
– Что ты делаешь? – Я думал, что кричу, а на самом деле меня было едва слышно.
– Его надо застрелить, пока не озверел полностью!
– Это же шериф!
– Это оборотень, Бен! – воскликнула Салли. – Пусть стреляет!
Я взглянул на шерифа. Подбородок он уткнул в грудь, и я не мог видеть его измененное лицо.
– Пусть парень стреляет! Избавит его от страданий!
На миг мне показалось, что на меня кричит шериф, но потом я понял – это его помощник.
Я убрал руку с запястья Хомяка. Он подался вперед, просунул пистолет через перекладины нашей клетки – и выстрелил.
Ночь содрогнулась. Дуло выбросило язык огня. Отдача заставила Хомяка вскинуть руки над головой и оттолкнула назад.
Похоже, шериф не пострадал.
– Промазал! – крикнула Салли.
– Стреляй снова! – дал команду помощник шерифа. – Или давай дурацкую пушку сюда, я сам!
Хомяк заколебался, но решил, что лучше переложить ответственность на человека, у которого больше полномочий. Он протянул руку между перекладинами и швырнул пистолет по воздуху – но перестарался, и пистолет перелетел через фургон и упал куда-то среди деревьев.
Я лишился дара речи. Только вспомнил такой же идиотский бросок, когда мы играли в отскок и Хомяк не смог попасть мячом даже в забор. Если бы не весь ужас положения, я, наверное, засмеялся бы.
Помощник шерифа прорычал:
– Теперь мне кранты!
– Я же не нарочно! – взвыл Хомяк. – Испугался!
Я посмотрел на шерифа, и мне стало страшно: налитыми кровью глазами он смотрел прямо на меня.
Глава 39. Настоящее
Основанием ладони я провел между глаз, потом выше по лбу и с удивлением обнаружил, что меня прошиб пот.
Я поднялся, походил по комнате… и, как обычно, оказался на кухне и плеснул в стакан виски.
Теперь мне кранты.
Эти три слова преследовали меня с той секунды, когда они вырвались изо рта помощника шерифа. Не важно, что они были адресованы не мне. Я все равно считал себя виноватым за роковой бросок Хомяка. Ведь пистолет принес я. Это я должен был стрелять в шерифа. И если бы меня не сковал ужас, если бы я не позволил Хомяку забрать пистолет, помощник шерифа мог бы остаться в живых.
Я подошел со стаканом к окну, зажег сигарету. В голове уже шумело от алкоголя, но я решил, что могу постучать по клавишам еще часок, пока пишется, пока не напьюсь окончательно.
Затянувшись напоследок сигаретой, я выстрелил ею, выкуренной только наполовину, в окно. Чувство тревоги ничуть не отступило. Я вдруг остро ощутил сердцебиение, казалось, сердце бьется быстрее обычного. Вдруг пришла мрачная мысль: а ведь оно в любую секунду может остановиться, и я упаду замертво, так и не дописав книгу.
«И кто об этом узнает, – пробилась на поверхность хмельная мысль. – Кому вообще есть до меня дело?»
Внизу на улице горел красный сигнал светофора, машины ждали, когда он сменится на зеленый. Ремонтники расставляли оранжевые конусы вокруг канализационного люка, который собирались открыть. Перед уличным продавцом хот-догов, которые я часто покупал по дороге домой, стояла дама в зимней куртке поверх длинного платья. По парку Дьюи-Сквер шла пожилая пара, мужчина опережал женщину на несколько шагов.
Все идет своим чередом.
И пойдет дальше, буду я жить или умру.
Я отхлебнул хорошую порцию виски. Оно меня немного успокоило, и я сделал еще глоток, допив стакан до дна.
Теперь мне кранты.
– Да уж… – буркнул я про себя.
Теперь мне кранты.
– Да пошло оно, – выругался я, пошел на кухню и налил еще виски, опустошив бутылку, а потом открыл следующую, чтобы наполнить стакан как следует.
Конечно, я часто думал о той ночи на Райдерс-Филд, но никогда о ней не писал, а писать и вспоминать – это совершенно разные вещи. Те события никогда не пробуждались в голове с такой ясностью и живостью, как в последние несколько дней, и становилось все труднее поверить, что оборотней я выдумал. Ведь помощник, обращаясь к Хомяку, произнес эту фразу: «Теперь мне кранты»? Произнес. Но зачем это говорить, если шерифу просто плохо? Почему он так боялся шерифа? И с какой стати мы хотели его застрелить? Нам бы такое в голову не пришло, если бы его просто прошиб понос.