Я довольно хмыкнул, и Хомяк спросил:
– Что смешного?
– Думал, как взорвать оборотня и цыганку.
– И как же?
– Нитроглицерином.
Издалека донеслись раскаты грома. Гроза двигалась в нашу сторону, я нутром чуял ее приближение.
– Папа однажды сказал мне, что смерти не заслуживает никто, – сказала Салли, глядя в пол. – Мы смотрели фильм, и там плохой парень улепетывал в дилижансе, тут появился индеец, выпустил в него стрелу и убил наповал. Я тогда сказала: «Так ему и надо, заслужил». А папа сказал – нет, потому что всегда есть вероятность, что человек изменится к лучшему. – Она помолчала, потом продолжила: – Раньше я в это верила. А теперь нет. За то, что цыганка превратила шерифа в оборотня и заперла его с помощником, она заслуживает смерти. Она же знала, что будет дальше.
– Если выберемся отсюда, – сказал Хомяк, – обязательно расскажу папе, что она сделала, тут она и получит по заслугам. – Это замечание было встречено угрюмым молчанием. – Не если, а когда, – поправился он, поняв, что ляпнул не то. – Когда выберемся отсюда.
– И что твой папа сделает? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.
– Прострелит ей голову серебряной пулей, – не растерялся он. – И поделом ей.
– Твой отец бухгалтер, – напомнил я. – Где он возьмет серебряную пулю?
– И покажет тебе дулю, – брякнул он, потом добавил: – Понял?
– Что я должен понять?
– Что ты Беня-варенье! – заявил он и разразился своим дурацким квакающим смехом. Мне вспомнилась карточка с «Детками из мусорного ведра», которую он нарыл в коробочке у Джастина Ги. Я сказал:
– Лучше Беня-варенье, чем Чак-хомяк.
– Да он не хомяк, а блевак. – Салли засмеялась. – Кто блеванул мне в бассейн?
– Ты недалеко от меня ушла. Вон сейчас как вывернуло.
– Тебя тоже.
– Салли-загоралли, – стал дразниться он, и я представил карточку в коллекции «Деток из помойного ведра»: русалка нежится в банке сардин.
Перестук капель по крыше фургона унялся. Послушав минуту и ничего не услышав, я предположил:
– Наверное, оборотень наелся.
Хомяк и Салли сосредоточенно прислушались. Салли кивнула.
– Похоже, ты прав.
– Может, проверишь? – сказал Хомяк. Я нахмурился.
– Зачем?
– Убедиться, что он и правда наелся.
– Раз затих, значит, наелся.
– Может, он вылез из фургона? И хочет добраться до нас?
Я нахмурился еще больше. Прикалывается он, что ли? Но мысль о том, что оборотень вылез из клетки, мне совсем не понравилась. Я поднялся.
– Бен! – Салли схватила меня за ногу. – Не надо.
– Я только краем глаза.
– Вот и незачем тебе видеть… что там осталось.
– Я быстро.
Сделав шаг в сторону – ее рука упала с моей ноги, – я подошел к углу фургона, где занавеска прилегала к деревянной стенке. Чуть отодвинув ткань, выглянул. Набежавшие с дождем облака закрыли луну. Облик ночи изменился, чернота стала глубже, гуще, угрюмее.
Но мои глаза за последний час уже привыкли к темноте и меня не подвели. В соседнем фургоне на полу навзничь лежал помощник шерифа. От шеи до ботинок одежда содрана, а тело объедено до костей. Голова осталась нетронутой и была на своем месте, обманчиво живая поверх скелета.
Оборотень никуда не делся. Он свернулся калачиком в углу фургона – наверное, спал.
Я отпустил занавеску. И она быстро скрыла от глаз ужасающую картину.
Глава 41. Гроза
Спать я не мог. Салли была права. Незачем мне было на это смотреть. Помощник шерифа – то, что от него осталось, – накрепко врезался мне в память, и я подозревал, что теперь мне от этой картинки уже никогда не избавиться и не уснуть.
Кроме всего прочего, затишью пришел конец, и в небе прямо над нами начался концерт хеви-метал-группы. Ветер завывал истеричным фальцетом, а хлопающие ветки и шелестящие листья выступали на подпевках. Дождь отбивал дробный ритм на крыше фургона, космическим контрабасом громыхал гром. Молнии стробоскопом подсвечивали черные грозовые тучи изнутри, выхватывая из темноты бледно-лиловые и голубые космы. Иззубренные золотые вилы ослепительно вспыхивали, оставляя следы на сетчатке.
Хомяк оставался безразличен к рок-н-ролльному шоу, которое закатывала природа. Он лежал в отключке на животе и громко храпел себе в руки, сложенные под головой. Салли бодрствовала. Чуть раньше она придвинулась ко мне и взяла мои руки в свои. Казалось бы, простой жест, но тогда он значил для меня больше всего на свете. Ведь мы в этом – что бы это ни было – вместе, и выбираться будем тоже вместе. Выберемся – в этом я не сомневался.
Почти не сомневался.
Она положила голову на мое плечо, ее волосы щекотали мне ноздри. Наверное, подумал я, просто хочет отдохнуть – хотя вряд ли такое возможно, – и приобнял ее за плечо. Она приткнулась ко мне еще ближе. Но, кажется, ей было неудобно, и она прилегла, положив голову мне на колени.
Посмотрела на меня.
– Ты не против?
То ли она эти слова произнесла, то ли просто обозначила – пулеметные очереди дождя перекрывали все другие звуки.
Я кивнул, и она прикрыла глаза. Скоро по ее дыханию я понял: заснула. Я молча смотрел на нее, восхищался ее красотой и обещал себе защитить ее от всех напастей.
Но вдруг понял: что я могу, жалкий мальчишка? Какие у меня шансы против стаи оборотней? Даже папиного пистолета нет. Будь я старше, крупнее, сильнее… да и то, что бы это изменило? Помощник шерифа вон какой был здоровяк, а что толку?
Я стиснул зубы и стал смотреть сквозь перекладины боковины фургона, которую мы не укрыли занавесью.
Гроза терзала черную ночь, взвихряла пахнувший озоном холодный воздух. Тонюсенькие ледяные капли дождя шлепались на деревянный настил у края клетки и собирались в крошечные мерцающие озерца. Вспыхнула молния и озарила все небо белым светом, показывая весь свой первозданный гнев. Следом громыхнул гром, будто небо треснуло пополам. Я вздрогнул и крепче сжал Салли. Следующая вспышка молнии была не менее яркой и всепоглощающей, и в затопившем все белом свете я вдруг увидел на земле какое-то движение, что-то метнулось между деревьями.
Тьма уже вернулась, накинув на лес темный плащ.
Но я знал, что именно я видел.
Все мое нутро пронзил жаркий страх. Я сидел не шевелясь, боясь даже мигнуть.
Следующие молния и гром – Армагеддон света и звука – ударили одновременно.
Среди деревьев, чуть ближе, чем десять секунд назад, когда я увидел его впервые, стоял оборотень. И на сей раз, когда молния с шипением погасла, я не потерял его в темноте.
Несколько секунд он стоял неподвижно и смотрел прямо на меня. Потом направился к фургону, двигаясь на двух ногах, как человек, и на какую-то наивную секунду мелькнула надежда, что это и есть человек. Но, конечно же, я просто дурил себе голову. Все стало ясно еще до того, как он приблизился ко мне и я увидел его налитые кровью злобные глаза.
Снова молния, снова гром. Мы были в эпицентре грозы. Но сейчас эта гроза была словно в другом измерении.
Оборотень оказался голой женщиной. Подходя ближе, она принюхалась, повернула голову в одну сторону, потом в другую, движения порывистые, как у ящерицы. У фургона она остановилась. Красные, будто подсвеченные изнутри глаза оглядели Хомяка, потом Салли и остановились на мне. Казалось, эта мерзость могла вылезти из задницы самого Сатаны. Лицо как у гаргульи, не человеческое, но и не звериное, нечто среднее, одновременно знакомое и незнакомое – жутче смеси не придумаешь. Тело мускулистое, но истощенное, будто ожило сбитое на дороге животное, с прилипшими к пепельно-серой коже клочьями свалявшегося меха.
Хотелось кричать, бежать и плакать, но мне, пригвожденному к месту пещерным ужасом, хватало сил только смотреть.
Потом, в еле заметную долю секунды в глазах этого демонического существа, где-то в глубине, я увидел бурю враждующих чувств: с одной стороны, отчаяние и ненависть, с другой – тоска и печаль.
Но уже через мгновение в этих глазах остался только неистребимый голод.
Женщина-оборотень вцепилась в перекладины фургона, тихо звякнув когтями по железу. Она подалась ближе, уплощенные волчьи ноздри втянули воздух, грива влажных и спутанных черных волос упала на плечи. Прорези ноздрей с хлюпаньем исторгли из себя струю теплого воздуха. Губы приподнялись над деснами, рот чуть раскрылся, обнажив четыре клыка, вдвое длиннее остальных зубов. Из горла вырвался утробный звук, какой-то шипящий рык, и по всему моему телу побежали мурашки.
Я не мог ни шевельнуться, ни перевести дух, ни думать. Я оказался в середине страшного сна, от которого не пробудиться, лицом к лицу с чем-то немыслимым, чего не выдумает самое порочное воображение.
Резко фыркнув напоследок, цыганка ускакала в ночь.
– Откуда ты знаешь, что это была она? – с волнением спросил Хомяк.
– Татуировку увидел на кисти.
– Какую татуировку? – спросила Салли.
– Красную. Мы с Хомяком видели, когда она приходила ко мне домой.
– И она не пробовала до тебя добраться? – спросил Хомяк.
Я покачал головой.
– Наверное, знала, что не получится, – предположил Хомяк. – Ведь это она нас сюда запихнула. Лучше всех знает, что внутрь ей не попасть.
– Может, и так.
– Чувак, ты сам сказал, что вид у нее такой, будто вылезла из задницы дьявола! Значит, хотела тебя зацапать.
– Понимаешь… вроде до меня ей не было дела. Не знаю, как еще объяснить.
– Что же ты нас не разбудил? – спросила Салли.
Я и сам задавал себе этот вопрос; наверное, просто не было времени. Вроде бы все было как в замедленной съемке, но длилось это не больше пяти-шести секунд.
– А ты хотела бы, чтобы я вас разбудил?
– Не знаю. – Она нахмурилась. – Наверное, нет. Оборотень – не самое приятное, что можно увидеть, когда просыпаешься.
– А я бы хотел это чудище увидеть, – заметил Хомяк. – А попробуй оно шалить, я бы шваркнул его другим ботинком.
Салли наморщила нос.
– И первый ботинок кидать было незачем. У тебя ноги воняют.