Чрезвычайно важно, что в этом ином состоянии, когда на тебя действует грубая анестезия, разум не способен совершить над телом злодейское колдовство ликантропии и превратить его в нечто другое, человеку чуждое. Разум способен только заставлять тело двигаться и пребывать в состоянии немыслимого блаженства…
Наконец пришел сон и увлек меня в свой тайный, восстанавливающий силы мир, наверное схожий с миром, в котором я оказался, когда Салли заставила меня танцевать, чем и спасла мне жизнь.
Глава 44. Превращение
Полная луна висела призрачной кнопкой на черном, умытом дождем небе. Грозовые тучи ушли, забрав с собой гром и молнию и оставив свежий влажный воздух, пахнувший сталью и перерождением.
Едва я спас руку от челюстей оборотня, Салли стащила с себя блузку и обернула ее вокруг раны – остановить кровотечение. Поначалу боль металась где-то между льдом и пламенем. Постепенно она утихла и превратилась в тупой и назойливый зуд. При этом у меня был явный жар, голова раскалывалась от высокой температуры, тело покрыла испарина. Все во мне тряслось, особенно в желудке и глазницах. Конечно, я прекрасно знал причину. Я видел те же симптомы у шерифа, прежде чем он превратился в оборотня.
Я считал, что еще чуть-чуть, и я пойду по его стопам. Чувствовал: превращение во мне, в моих клетках, уже идет. Химические реакции, способные перестроить мое тело, уже начали свою разрушительную работу.
Но это было не все. Мои ощущения обострились до крайности: я чуял запах побитого всеми ветрами дерева, ссохшейся краски на стенах фургона, животворного сока деревьев, бактерий в почве. Пахла даже сама тьма и прятавшиеся в ней птицы, грызуны и зверюшки.
Обострился и слух. В голове, сменяя друг друга, бесконечной чередой шумовых эффектов возникали новые звуки. Хлюп – это с листа на землю шлепнулась капелька воды. А вот сквозь подгнившую листву пробивается майский жук. Где-то высоко парит сова.
И мои глаза – теперь они видели невидимое. Рисунок времен года в зернистости досок, на которых я сидел. Абстрактное искусство в виде прокатной окалины, покрывавшей перекладины моей тюрьмы. Порхающие в ночи три бабочки, как в балете «Франкенштейн», явились мне с пугающей ясностью.
Это изобилие впечатлений подавляло меня, пугало, вызывало тошноту. Мне казалось, что я раздуваюсь и вот-вот взорвусь, хотя вряд ли это облегчит мои страдания.
Салли и Хомяк держались подальше от меня, в другой части фургона. Они меня боялись. Но мне было все равно. Все равно, что моей первой трапезой станут именно они. Да, я съем их мясо и выпью их кровь – что с того? Ведь выбора у меня нет. Это единственный способ утолить голод и жажду, уже обжигавшие мое нутро.
Отчасти я знал, что теряю рассудок. Людоедские мысли должны были вызвать у меня отвращение. Но не вызывали. Они должны были повергнуть меня в трепет. Но не повергали. Должны были опечалить меня. Но не печалили. Я стал убийцей из Кейп-Кода. Психопатом. Все эмоции выветрились. Я был хуже, чем убийца из Кейп-Кода, он, по крайней мере, мог имитировать эмоции. А я – нет. Я превратился в животное, вот и все.
Ко мне подошла Салли. Я смотрел на нее, не шевелясь. Она остановилась рядом. Ей было страшно. Больше того – она была охвачена ужасом. Я видел этот страх. Чуял его. Чувствовал его вкус.
Она протянула руку.
Я злобно посмотрел на нее. Я бы откусил эту руку, будь у меня силы. Но я не мог и шевельнуться и с трудом держал глаза открытыми. Вся моя энергия без остатка ушла на обмен веществ – подпитать происходившие во мне изменения.
Салли присела передо мной, что-то говорила, предлагала мне встать. Ее руки – прохладные, почти холодные – коснулись моих. Я чувствовал все складочки на ее коже, витки на подушечках пальцев, сокращения мышц.
Она поднялась и потянула меня за собой. Я не думал, что смогу двигаться, но легко встал, ощутил силу в ногах.
Ее грудь прижалась к моей. Руки обвили мою талию. Голова легла мне на плечо. Хорошо помню, что ее волосы пахли яблоками, но и другой садовой растительностью тоже. Я чувствовал запах мыла, каким она пользовалась последний раз, сладость ее легкого дыхания. Слышал, как колотится ее сердце, а в такт ему тикает пульс и бурлят пищеварительные соки в желудке.
Мы стали двигаться по часовой стрелке малым кругом, по шажочку, без движений в сторону, просто кружились и кружились. Потом она жарким ураганом задышала мне в ухо и запела из «Лестницы в небо»:
– «Эта дама твердо знает…»
Цирковой фургон исчез. Я оказался в гостиной Салли, мы танцевали, как сейчас, из акустической системы рвался «Лед Зеппелин», и я был готов поцеловать Салли, мне очень этого хотелось, но я боялся. Наши тела были совсем близко – тогда, сейчас, этого я не знал, – во мне проснулось желание, и я прижался к ней еще крепче. Я сгорал от непонятной истомы, хотелось, чтобы песня длилась бесконечно.
– «Что блестит, то золото…»
Мои закрытые глаза наполнились слезами. Пересохшее горло сжалось. Когда-то у меня было все, теперь не осталось ничего.
– «Эта дама покупает лестницу на небеса…»
Я отдался голосу Салли, ее прикосновениям, легким движениям, и мы ритмично кружились и покачивались вдвоем. Вместо ее гостиной возникла бесконечная пустота. На какую-то тревожную секунду мне показалось, что я один, но тут же снова почувствовал ее, ее аромат, вкус, услышал ее шепот.
Полностью отбросив все остальное, я позволил себе раствориться в танце.
Глава 45. Конец
Открыв глаза, через щель в одной из занавесей я увидел: наступило утро. Где-то на востоке уже поднялось солнце, но светило оно с вялой прохладой, а небо еще не оправилось от вчерашнего избиения грозой и оставалось синюшным и серым.
В ветвях деревьев щебетали и чирикали пеночки, ласточки и другие птички. Брачный стрекот возобновили кузнечики, цикады и сверчки.
Словно и не было никогда ужасов прошедшей ночи.
Я лежал на боку, на жестких досках фургона. Медленно, разминая мышцы, сел. Болело все, и не потому, что я спал на дощатом полу. Боль пронизывала меня насквозь, до самых костей.
Левая рука была обмотана окровавленной блузкой Салли.
Нахмурившись, я взглянул на Салли – она спала рядом со мной в белом лифчике и розовых трусиках. Неподалеку, посасывая большой палец, на боку дрых Хомяк.
Сняв свою фланелевую рубаху, я укрыл Салли. Приоткрыв глаза, она сонно мне улыбнулась. Снова закрыла глаза – и тут же широко их распахнула.
– Бен!
Ее сон как рукой сняло, она заключила меня в объятия. Я даже застонал, словно боясь, что она что-то сломает у меня внутри.
– Прости! – Она отпустила меня. Потом взяла слетевшую с нее мою рубашку и прижала к груди. – Как ты себя чувствуешь?
– Будто меня расколошматили на мелкие кусочки, а потом снова склеили. – Я поднял руку, обмотанную ее блузкой. – Что случилось?
– Ты ничего не помнишь, чувак?
Хомяк подпер голову рукой. Зевнул, распахнув рот так, что я увидел его гланды.
Через щель в занавеси я посмотрел на красный фургон.
– Как не помню, – сказал я неуютно. – Помню. – Снова поднял забинтованную руку. – Я про это.
– Тебя укусил оборотень, чувак! Ты сам чуть в него не превратился!
– А пошел ты, – отмахнулся я, не найдя ничего лучшего, а в мозгу крутились события прошедшей ночи. Последнее, что я помнил: клятва на мизинцах с Салли и Хомяком, мол, про оборотней никогда не забудем. После этого я заснул – и вот только проснулся.
Я посмотрел на Салли.
– Хомячок прав…
– Хомяк!
– Было страшно, – продолжала она, не обращая на него внимания. – Тебя укусил оборотень, и ты стал в него превращаться. Но не поддался.
В горле у меня возник ком.
– Как мне это удалось?
– Кто знает? Наверное, ты сопротивлялся.
– А может быть, им двигала любовь к тебе, – пропел Хомяк. – Принц-Лягушка снова превратился в красавца, потому что сгорал от любви к принцессе… только какой из Бена красавец?
– Я вообще ничего не помню, – признался я и покачал головой, чувствуя, как страх распускает щупальца по всему телу.
Почему я ничего не помню? И что они недоговаривают? Есть что-то еще…
– После того, как тебя укусил оборотень, – заговорила Салли, – у тебя начался жар, кожа стала синеть, точно как у шерифа. Но ты не стонал, не кричал, ничего такого, просто сидел и смотрел на нас.
– Глаза блестели, – уточнил Хомяк. – Салли думала, что ты нас сожрешь.
– Я так не думала! – возразила Салли. – Это все ты!
– Ты тоже. Поэтому и начала с ним танцевать.
– Что? – не понял я.
– Она начала с тобой танцевать, чтобы тебя отвлечь, чтобы ты нас не жрал. Вид у вас был еще тот, мегакартинка – танцевали безо всякой музыки.
– И долго мы танцевали?
– Всю ночь, – сказала Салли. – Когда стало светать, ты заснул. Мы немножко за тобой последили… проверить, что не будешь превращаться в оборотня. А потом и сами заснули.
– Мне надо отлить, – заявил Хомяк.
– Иди, – сказал я.
– Ты видишь поблизости туалет, чурбан безмозглый?
– Давай через перекладины.
– А ты отвернись, – сказал он, с трудом поднимаясь на ноги.
– Нужен ты мне.
– Я имею в виду Салли.
– Размечтался.
Хомяк подошел к стенке, где занавесь была чуть сдвинута. Проскользнул за нее и гусеницей в коконе скрылся из вида.
Через мгновение он закричал:
– Ой, блин! Ой, блин, мать его за ногу!
Мы с Салли тревожно переглянулись и поднялись с пола.
Она взяла мою руку в свою.
– Не надо тебе смотреть.
– Почему?
– Бен…
Беспокойство в ее глазах мне не понравилось. Я высвободил руку и откинул занавесь.
Хомяк стоял, прижавшись к перекладинам, и показывал на другой фургон.
– Смотри!
При виде и запахе останков помощника шерифа мой желудок взлетел к горлу, но мне удалось с ним справиться и вернуть назад.
Хомяк увидел, куда я смотрю, и сказал:
– Не на этого смотри! А на того! На шерифа! Он очеловечился!