Мы ополовиниваем стопки, берем каждый со своей тарелочки крохотный многослойный бутербродик и, откусив, отправляем обратно. Снаружи под навес слетает желтый лист ясеня, подобием эполета присаживается на правое Петино плечо (мой друг, как всегда, в белом приталенном пиджаке с морозной синтетической искоркой), после чего планирует на наш столик.
— Ну так и в чем же, по-вашему, заключается роль моей… эм… нескромной персоны?
— Как у вас с нервами? — неожиданно осведомляется Петя.
— Вы же видите… нормально.
Тем не менее мой приятель поглядывает на него с сомнением. Оценивает. Решается.
— Хорошо! — отрывисто говорит Петя. — Мир, в котором мы живем, создан вашим воображением… Только держите себя в руках! — озабоченно добавляет он.
Физиономия незнакомца расплывается в восторженно-изумленной улыбке. Я же стискиваю зубы, чтобы, упаси боже, не прыснуть.
— И как же это вам удалось выяснить? — вкрадчиво спрашивает он.
— Никак. Это было известно с самого начала.
— С какого, простите, начала?
— С начала возникновения этого мира. В том виде, в каком мы его знаем.
— И возник он в моем воображении?
— Именно так.
— Со всеми-всеми подробностями? С этими… листиками… столиками… официантом?..
Петя молча кивает.
Незнакомец берет со стола ясеневый листок и выразительно изучает хитросплетение его прожилок. Потом поднимает на нас насмешливо-укоризненный взгляд. Дескать, опомнитесь, господа! Кому ж такое под силу?
На Петю это, однако, не производит ни малейшего впечатления, и листок снова отправляется на стол.
— И когда же я его, извините, вообразил? Весь этот мир!.. В младенчестве?
— Да не было у вас никакого младенчества! Детства, отрочества, юности — ничего не было. Биография ваша вами же и придумана.
— Придумана мною, а я об этом ничего не знаю?
— А вы ничего этого и не можете знать… Все произошло на уровне подсознания.
С каждым словом мой друг Петя становится все угрюмее. Не шутка, чай, — страшную тайну выдает. Глядя на него, помаленьку хмурится и незнакомец. Хватает свою стопку, чокается с нашими, даже не дождавшись, когда мы тоже их поднимем, и приканчивает остаток водки единым глотком.
— Хорош беспредельничать, пацаны!.. — Стопка со стуком ставится на стол, голос становится хрипловат. — Ваше счастье, что сейчас не девяностые. Тогда за свои слова принято было отвечать.
Угроза, сами понимаете, насмешливая, и все равно звучит несколько зловеще. Всполошившись, присматриваюсь к собеседнику попристальнее. Черт его знает, вдруг он и впрямь в ту пору руководил какой-нибудь преступной группировкой!
— Да и девяностых никаких не было… — утомленно отзывается Петр.
На этот раз улыбка дается нашему визави нелегко и не сразу. Но ничего, оттаивает помаленьку, возвращается в игру.
— Н-ну ладно… — соглашается он. — Предположим… Значит, насколько я вас понял, заговорщикам нужно, чтобы я представлял себе мир именно таким… э-э…
— Да-да. Именно таким, каким бы его хотелось видеть нашим главарям. Хотя бы в общих чертах…
— С Атлантическим океаном?
— Именно.
— На кой он им черт сдался?
— Понятия не имею. Могу лишь предполагать…
— А кто они, эти главари?
— Все засекречено.
— Ловко… — хмыкает он, явно прикидывая, на чем бы нас еще поймать. — Послушайте! — внезапно осеняет его. — А почему вы тогда все это мне выкладываете? Вас ведь за такое по головке, как я понимаю, не погладят… Я имею в виду: ваши сообщники…
Петя роняет плечи, породистое, как у арабского жеребца, лицо становится смертельно усталым. Он дотягивается до моей ополовиненной стопки и медленно ее выцеживает. Свою он успел выцедить раньше.
— А нам уже терять нечего, — осипнув, кается он. — Так уже проштрафились, что грехом меньше, грехом больше…
— Месть главарям? — с интересом спрашивает собеседник.
— Да не совсем… — признается мой друг и вдруг вскидывает глаза. — Скажите… — В голосе его надежда, почти мольба. — Мы вам понравились?
Незнакомец озадачен.
— Н-ну… — растерянно тянет он. — В общем… д-да…
И Петя вокресает.
— Ну и все! — торжествующе объявляет он и толкает меня локтем. — Ничего они теперь с нами не сделают…
А Ницше-то прав. Сколь же очарователен незримый узор на духовных чешуйках Пети, если ему сходят с рук подобные выверты и закидоны!
Незнакомец смотрит на нас и лыбится.
— Красавцы! — говорит он. — Куда там, к лешему, «Камеди клаб»! Вам, пацаны, на телевидении выступать надо… Только вот… — с сожалением продолжает он. — Доказательная база у вас хилая… Ну хоть бы мелочишку какую-нибудь… для подтверждения… Вот, скажем, официант… Что мне стоит вообразить его не блондином, а брюнетом?
Усомнившись, мы смотрим на светлоглазого светловолосого Митю, принимающего очередной заказ.
— Боюсь, не выйдет… — сокрушенно вздыхает Петя. — Я ж говорю, все происходит на подсознательном уровне. Хотя… Сознание, подсознание… Иной раз они так перепутаются, что… Нет! — решившись, обрывает он сам себя. — Скорее всего, нет…
— Жаль, — звучно выговаривает наш собеседник. — Так мне хотелось оказаться творцом всего сущего, а у вас, пацаны, получается, ни одного козыря в рукаве… Да и с Атлантическим океаном вы как-то, знаете… перемудрили. А вот относительно истории… — спохватывается и уточняет: — Того, что нам выдают за историю… — Он снова мрачнеет и начинает медленно грозить пальцем неизвестно кому. — Тут уже не домыслы — тут факты… тут заговор налицо…
Внезапно перст его замирает, и незнакомец, судорожно смахнув со стола ясеневый листок, встает — то ли пораженный внезапной мыслью, то ли что-то увидев.
Мы смотрим на него вопросительно. А он отбрасывает стул и, пошатываясь, идет к выходу. На пороге оборачивается. В глазах смятение. Все. Ушел.
— Ты что натворил, Петя! — ору я, тоже вскакивая. — Расплачиваться-то теперь — нам!
Петр смущен. Действительно, кажется, переборщил. И хорошо, если так. Хуже, если неизвестный проходимец терпеливо нас выслушал — и оставил в дураках.
— Ну… за первую-то выпивку рассчитался… — виновато бормочет Петр.
К нам уже летит официант Митя, и его можно понять: один клиент сбежал, двое других тоже ведут себя как-то странно.
Скрипнув зубами, лезу за бумажником (на Петю надежды мало) — и тоже цепенею. Я вижу то, что минуту назад увидел наш визави.
Митя — брюнет. И глаза у него — карие.
Страх и оторопь.
— Митя, что там с Атлантикой?! — вырывается у меня.
— С чем?
— С Атлантическим океаном!
— А разве есть такой океан? — недоуменно переспрашивает официант.
Август — сентябрь 2019
Бакалда — Волгоград
Жест доброй воли
— Лишить инвалидности? Меня?! — Иван Петрович с угрожающим видом потянулся за костылем. — Вконец оборзели?
Пришедшие, оробев, встали со стульев и на шажок отступили к дверям. Пенсионер был страшен.
— Не знают уже, чем достать! — бушевал он. — Ишь, чего удумали! Инвалидности лишить!
— Да вы дослушайте сначала! — взмолился один из троицы чиновников. — Мы вам добра хотим, а вы к нам, я не знаю… как к нелюдям каким-то!
— Нелюди и есть! — окрысился инвалид. — Оборотни беспогонные! Еще и глумится — добра они хотят! А ну пошли отсюда!
Он воздвигся во весь свой внушительный рост, одной рукой опираясь на стол, другой занося костыль. Нервы пришедших не выдержали, и трое кинулись прочь. В безопасности они себя ощутили, лишь оказавшись в лифте.
— Что это было? — ошеломленно спросил один. — Почему он нас выгнал?
— Может, не так понял? — неуверенно предположил второй.
— Все он понял! — буркнул третий. — Нелюдями назвал… оборотнями…
Они вышли из подъезда и в подавленном молчании двинулись в сторону своего джипа.
— Вот тебе и жест доброй воли! Первый раз в жизни встречаю существо, отказавшееся от исцеления…
— Боятся… Не доверяют…
— Почему?
— Трудно сказать…
Трое встряхнулись по-собачьи — и облик их волшебным образом изменился. Взамен трех официальных лиц на тротуаре теперь стояла троица голеньких гуманоидов с миндалевидными выпуклыми буркалами.
Одновременно встряхнулся и джип, обратясь в комфортабельную летающую тарелку.
Все это видел из окна Иван Петрович.
— Ишь, разлетались… — проворчал он, проводив недобрым взглядом исчезающий в зените инопланетный космический аппарат. — Умники! Ну приделаете вы мне ногу, а дальше куда? На биржу? А жить на что? На пособие по безработице? Нашли дурака!
Июль 2019
Бакалда
Они тебя защитят
Памяти Роберта Шекли
— Ты! Прессованный! — хрипло сказали из темноты.
А он так надеялся благополучно миновать этот сгусток мрака у второго подъезда… Господи, взмолился он. Там же темно, там ничего не видно… Что тебе стоит, Господи! Помести туда двух миролюбивых алкашей… Сидят на лавочке, толкуют меж собой… и у кого-то из них кликуха Прессованный…
— Оглох?.. Стоять!
Зря… Зря ты так, Господи…
Остановился. Заискивающе улыбнулся во мрак.
— Вы… мне?..
Омерзительный хриплый смешок, вылупившийся из тьмы, ничего доброго не сулил.
— Тебе-тебе…
Должно быть, там, во мраке, встали со скамьи и двинулись навстречу жертве, поскольку чернота у подъезда зашевелилась — и вдруг со звоном начала разбухать, поглощая поочередно семиэтажку, скудно освещенный двор, звездное небо над головой, а заодно и нравственный закон внутри обмякшего разом Никанора Вдовина.
«Может, оно и к лучшему… — беспомощно успел подумать он, оседая наземь. — Станут бить — ничего не почувствую…»
Будучи приведен в сознание, Никанор обнаружил, что сидит на скамье, что лампочка светит вовсю, а над ним склоняются два относительно молодых человека вполне интеллигентной наружности. Один держал руку на пульсе, другой внимательно смотрел в глаза.