Марина, которая отродясь не сидела на диете и могла уплетать пельмени тарелками, но при этом всегда могла похвастаться идеальной фигурой… Марина, на которую он сам однажды залюбовался, увидев ее в вечернем платье, позабыв о том, что она — его друг, да еще и жена его друга!
Марина, постоянно терявшая свои очки, забытые у себя же на носу!
Раньше он никогда не задумывался о том, что она для него значила. Она была просто Мариной, чаще — Маришкой или Маришей. Близким другом, которого, как это всегда и бывает, не ценишь, покуда он рядом. А Марина была рядом всегда… Всегда радушно принимала его у себя, даже когда он, в основательном подпитии после разрыва с Леной, ввалился к ним домой, излить душу. Хотелось мужского разговора с Серегой, под пивом, с обсуждением того, какие бабы все-таки сволочи, а получилась задушевная беседа втроем. Беседа о счастье, о справедливости, доброте… И о том, что счастье рано или поздно приходит к каждому, кто его заслуживает. А значит, если сейчас оно ему не улыбнулось, то либо было вовсе и не счастье, либо… либо он его попросту не заслужил…
Марина… В тот день он завидовал Сереге, заполучившему такую прекрасную жену. Впрочем, кажется, он завидовал всем. Лехе — потому, что у него есть Даша. Сереге — потому что у него есть Марина. Даже Лене, с которой едва не пошел в ЗАГС — потому, что у нее хватило сил бросить его и забыть, а у него… У него сил так и не хватило!
В тот момент, когда Аня, в ответ на его предложение обещала лишь подумать, он снова задумался: а заслужил ли он свое счастье, или оно снова минует его стороной?
И даже сейчас он завидовал Сергею! Где-то в глубине души, прекрасно осознавая всю абсурдность этого чувства. Завидовал его горю — тому, что у него было о ком горевать.
«Может быть ты просто не умеешь любить?» — ядовито спросил Бабай, и Женя мысленно кинул в него воображаемой вареной картофелиной!
«Исчезни!»
«То спрашиваешь, почему я не показываюсь, то прогоняешь! Ты уж определись!»
К черту Бабая… К черту все! Пусть Сергей хоронит Марину прямо здесь, ведь действительно, более красивого места не найти! Ну и что, что могила будет влажной — не все ли равно мертвому телу, где лежать. Похороны, они, ведь, не для тела… Телу уже все равно, оно мертво. Могильный холмик, памятник и оградка — они для души… Она будет время от времени возвращаться сюда, чтобы встретиться с теми, кто ее помнит и любит.
Пусть!
Он поднялся, в последний раз окинув взглядом гладь Балаха. Красиво… Невероятно красиво… Он направился к санаторию, успев краем глаза увидеть мелькнувшее в окне лицо Ани. Наблюдает… Интересно, просто так смотрит? Ждет, сможет ли он убедить Серегу оставить Марину в холодильнике до тех пор, пока они не смогут вернуться в город и похоронить ее там, как подобает? Или волнуется за него? Скорее все же первое.
— Эй! — окликнул его Сергей. — Может поможешь? У меня уже руки отваливаются.
Голос его был нормальным, может быть только каким-то чуточку неестественным, суховатым… Но без истерии, без надрыва, без… без сумасшедшинки!
А пошло оно все!
— Давай лопату!
Пару секунд Сергей просто стоял, видимо не веря услышанному. А может быть пытаясь понять, не подвох ли это? Не станет ли он, заполучив лопату, ЗАКАПЫВАТЬ могилу, вместо того чтобы углублять ее? В конце концов доверие к другу, видимо, победило опасения.
— Держи! — сказал он, выбираясь из ямы, скрывавшей его уже выше колена.
Земля под ногами хлюпала. Лопата с комом этой влажной земли, была неподъемно тяжелой, быстро натерла руки и отбила всякое желание копать дальше. Но Женя копал, стиснув зубы и утирая со лба пот… В этом было спасение от тяжелых мыслей — в тяжелой, напряженной работе.
— Давай я, — предложил Сергей, когда прошло минут пятнадцать.
— Еще немного… — пыхтя отозвался Женя. — Я не устал.
— Женя… — сказал он снова, но на этот раз каким-то другим тоном, как будто собирался о чем-то спросить или попросить. — Я хочу построить здесь дом… Ты поможешь мне?
— Дом? — Женя выпрямился, глядя на друга снизу вверх. — Зачем дом?
— Мариша хотела жить здесь… И я хочу остаться. Прямо вот здесь, на ее могиле. Я буду защищать ее, и она как бы всегда будет со мной. Я боюсь что та тварь, что уби… что напала на нее, вернется. Я не знаю, зачем, но ей зачем-то нужна наша малышка.
До этого моменте Женя никогда не видел, как сходят с ума. Разве что в кино… В кино всегда все было понятно — когда герой начинает говорить, или делать какие-то странные вещи, на заднем фоне начинает звучать тяжелая, напряженная музыка. Но в жизни… Сергей был нормальным. Полностью нормальным. Смотрел на него также, как смотрел всегда. День, неделю, месяц назад. Он говорил абсолютно серьезно, обдуманно, взвешенно. Но говорил то, чего говорить не должен был, не мог говорить!
Он вылез из ямы, воткнул лопату в землю, бросил взгляд на окна… Цирк, мать его! Нашли зрелище! В одном окне — Даша, Леха и Аня, в другом — главврач и ее сын. Нет бы выйти, поговорить, помочь! Нет, то ли боятся, то ли брезгуют… А скорее всего, и то и другое вместе.
— Серега… Знаешь что, пойдем, отдохнем? Попьем чаю, перекусим чего-нибудь на кухне, а? — только сейчас он осознал, что у него с прошлого вечера во рту не было и матовой росинки, и что он просто умирает с голоду.
— Зачем? — вполне искренне удивился тот. — Если ты устал — иди, отдохни. Я покопаю… Я должен докопать… Они могут придти ночью, я не могу оставить Маришу здесь. Они, ведь приходят только ночью, да? Ведь они не могут придти днем?
— Не знаю… Вроде бы не должны. Я думаю, они боятся света.
— Вот и я так думаю, — и все равно Сергей выглядел нормально, не был похож на сумасшедшего. Хотя, наверное, в этом и заключается первый признак шизофрении — абсолютно серьезно, с полной уверенностью в своих словах, бредить. — Поэтому я должен закончить до темноты… Ты иди, отдохни…
«Оставь его, это бесполезно! Поговоришь потом, когда похороните ее. Может быть тогда ему станет легче».
Бабай был прав, и хлопнув друга по плечу, он пошел в санаторий. К этому разговору они еще вернутся. Потом!
Леха
Дурацкий был день. Впрочем, после ужасной ночи это было закономерно. Сначала Марина… Страшно было даже подумать о том, что она носила ЭТО, убившее ее, в себе, принимая за своего ребенка. То есть, когда-то оно и было ее ребенком… Впрочем, знать этого наверняка он не мог, просто принял как единственно существующее объяснение, когда Аня рассказала им то, что утром рассказал ей Женька. Оно было немыслимым, страшным, но… но логичным и правдоподобным. Оно объясняло и «Голое безумие», и FV, и то, что произошло этой ночью.
Не все, конечно… Он, ведь, своими глазами видел, как настольная лампа сама летала по комнате, пытаясь зашибить это мерзкое создание. Но об этом как-то не говорили, даже не вспомнили ни разу…
И вроде бы он не первый раз в жизни видел мертвеца… Но почему-то сердце до сих пор замирало, когда он вспоминал, как нес Марину на руках, а одеяло, в которое они ее завернули, постепенно пропитывалось ее кровью, и прилипало к рукам. И этот запах… Раньше он думал что выражение «запах крови» — это какая-то метафора, просто фраза из вампирских романов. Ведь кровь не пахнет… Нет, не пахнет порез, нанесенный ножом, когда ты чистишь картошку. А когда крови столько, что она растекается по полу маленькими лужицами, она пахнет, и еще как. Приторно, жутко, не давая вздохнуть.
А потом Серега сошел с ума… Ушел копать могилу… В довершение всего к нему еще и присоединился Женька. Правда, к счастью, оказалось что с ним-то все в порядке, что хоть он не повредился рассудком. С Женькой случилось другое — он стал каким-то злым, раздражительным, угрюмым.
Пока они стояли у окна, наблюдая за Серегой, который вот уже четвертый час ворочал лопатой, Женька не проронил ни слова. Казалось, что он даже не дышит — так он и стоял, безмолвной тенью, просто наблюдал. А потом вдруг развернулся, и, коротко бросив: «Пойду, помогу ему», ушел, чтобы вскоре появиться под окном и отобрать у Сереги лопату. Они копали по очереди еще с час, после чего, коротко переговорив о чем-то, опустили тело Марины в вырытую яму, и стали забрасывать землей.
Елена Семеновна с сыном заперлись в своей комнате, и выходили за день, кажется, всего раз — чтобы поесть. Весь остальной персонал санатория исчез, а точнее, даже и не появлялся. На ночь все как всегда разбрелись по домам, а утром первая же пришедшая медсестра увидела кровь в коридоре, услышала про нападение маленького чудовища, и пулей умчалась обратно в поселок, видимо пустив там слух что в «Дзержинском» в скором времени, загрызут всех, кто там находится.
Так они и остались единственными обитателями «Дзержинского». Ели то, что находили в кухне. Ели прямо там, у плиты, на которой разогревали вчерашние котлеты, не утруждая себя тем, чтобы накрыть на стол. Естественно, долго так продолжаться не могло, и все это прекрасно понимали, но пока, в период полной неизвестности, другого выбора не было.
Телефоны не работали. Ни сотовые, ни городские. Радио хрипело, время от времени выдавая обрывки фраз, но не более того. О телевизоре можно было и вовсе забыть. Никаких новостей из Медянска. Никаких новостей откуда-нибудь вообще! Полнейшая тишина, жуткая, пугающая.
Вернулись Женька с Сергеем. Женька ушел в душ, а выйдя оттуда улегся на свою кровать, полностью игнорируя присутствие в комнате их троих. Единственный раз он открыл рот, чтобы сказать: «Не трогайте его» — когда они попытались остановить Серегу, который выгреб из своей комнаты все постельные принадлежности вместе с матрасом, и пошел обратно на улицу. Там он разложил матрас возле могилы, и улегся на него, глядя на холмик земли…
Даша порывалась пойти к нему, но они остановили ее. Все равно бесполезно. Сергей сейчас был не в том состоянии, чтобы прислушиваться к разумным доводам. Страшно было смотреть на него — видеть, как он стелит себе постель на голой земле, чтобы быть поближе к Марине. Чтобы, как он говорил, защитить ее.