Наступил четверг, 16 ноября, и вместе с ним пришло известие, что обезьяны начали умирать и в комнатах дальше по коридору от комнаты F. Поздним утром Дэну Дальгарду позвонил Питер Ярлинг. Патологоанатом из Института очень тщательно осмотрел мясо и поставил предварительный диагноз: обезьянья геморрагическая лихорадка, безвредная для человека и смертельная для обезьян.
Теперь Дальгард знал, что ему нужно очень быстро сдержать вспышку, прежде чем вирус распространится по обезьяннику. Обезьянья геморрагическая лихорадка очень заразна. В тот же день он поехал по Лисберг-Пайк в офис-парк в Рестоне. В пять часов серого дождливого вечера на краю зимы, когда пассажиры возвращались домой из Вашингтона, он и еще один ветеринар Хэзлтона ввели всем обезьянам в комнате F смертельные дозы анестетика. Все кончилось быстро. Обезьяны умерли в считаные минуты.
Дальгард вскрыл восемь здоровых на вид туш, чтобы посмотреть, нет ли в них признаков обезьяньей лихорадки. Он был удивлен, увидев, что с ними все в порядке. Это его очень беспокоило. Убийство обезьян было трудной, отвратительной и обескураживающей задачей. Он знал, что в этой комнате присутствует болезнь, и все же эти обезьяны были красивыми, здоровыми животными, и он только что убил их. Болезнь укоренилась в здании с начала октября, а сейчас была середина ноября. Армия поставила ему предварительный диагноз, возможно, самый лучший диагноз, который он когда-либо получал, и ему осталась неприятная задача – попытаться спасти жизни оставшихся животных. Вечером он вернулся домой с ощущением, что у него был очень плохой день. Позже он напишет в своем дневнике:
Было заметно отсутствие какого-либо геморрагического компонента. В целом животные были необычайно хорошо упитанными (толстячки), молодыми (младше пяти лет) и в целом вообще в отличном состоянии.
Прежде чем покинуть обезьянник, он и другой ветеринар положили мертвых обезьян в прозрачные пластиковые пакеты и отнесли часть из них через холл в морозильную камеру. В морозилке может быть горячо, как в аду. Если место заражено горячим вирусом, рассказать об этом не смогут никакие датчики, никакие сигналы тревоги, никакие приборы – все они молчат и ничего не регистрируют. В прозрачных мешках виднелись тела обезьян, застывшие, искаженные фигуры, с широко распахнутыми грудными полостями клетками и свисающими наружу кишками, с которых стекали красные сосульки. Их пальцы были сжаты в кулаки или раскрыты, как клешни, словно они хватались за что-то, их морды были невыразительными масками, а глаза остекленели от мороза, глядя в никуда.
17 ноября, пятница
Томас Гейсберт был интерном в Институте, своего рода стажером. Ему было 27 лет, он был высоким мужчиной с темно-синими глазами и длинными каштановыми волосами, разделенными пробором посередине и свисавшими на лоб. Гейсберт был искусным рыбаком и метким стрелком из ружья, и он проводил много времени в лесу. Он носил синие джинсы и ковбойские сапоги и старался не обращать внимания на начальство. Его детство прошло неподалеку от Форт-Детрика; его отец был главным инженером-строителем в Институте, человеком, чинившим горячие зоны и следившим за их работой. Когда Том Гейсберт был ребенком, отец брал его с собой в Институт, и Том смотрел через толстые стеклянные окна на людей в скафандрах, думая, что это, должно быть, круто. Теперь он сам делал это и был счастлив.
Институт нанял его для работы с электронным микроскопом, который получает изображения небольших объектов, например вирусов, с помощью пучка электронов. Для вирусной лаборатории этот прибор жизненно необходим, потому что с его помощью можно сфотографировать крошечный кусочек ткани и найти в ней вирусы. Для Гейсберта идентификация горячих штаммов и классификация племен вирусов были подобны сортировке бабочек или сбору цветов. Ему нравилась пустота внутреннего пространства, ощущение, что мир забыл о нем. Он ощущал умиротворение и покой, бродя по горячей зоне с подставкой, полной пробирок с неизвестным агентом. Ему нравилось заходить в отделения 4-го уровня одному, а не с приятелем, особенно посреди ночи, но склонность проводить много времени на работе начала сказываться на его личной жизни, и его брак распался. Они с женой расстались в сентябре. Домашние проблемы только усилили его стремление закопаться на 4-м уровне.
Одно из самых больших удовольствий в жизни Гейсберта, помимо работы, заключалось в том, что он проводил время на свежем воздухе, ловил черного окуня и охотился на оленей. Он добывал мясо – оленину он отдавал членам своей семьи, а затем, добыв необходимое количество мяса, он охотился за трофеями. Каждый год в День благодарения он отправлялся на охоту в Западную Виргинию, где вместе с приятелями снимал дом на открытие сезона охоты на оленей. Его друзья мало знали о том, чем он зарабатывал на жизнь, и он даже не пытался рассказать им об этом.
Гейсберт пытался рассмотреть множество образцов вируса, оттачивая свое мастерство обращения с электронным микроскопом. Он учился распознавать горячие агенты на глаз, рассматривая фотографии частиц. Когда из Африки прибыли образцы Питера Кардинала, Гейсберт целыми днями разглядывал их. Они притягивали его. Штамм Кардинала представлял собой запутанную массу из «шестерок», букв U, g и Y, змей и колечек, перемешанных с частично разжиженной человеческой плотью. Гейсберт так долго смотрел на вирус, один из истинных ужасов природы, что эти формы стали внедряться в его сознание.
Том Гейсберт слышал о больных обезьянах в Виргинии и хотел сфотографировать мясо, чтобы определить, есть ли в нем частицы вируса обезьяньей лихорадки. В пятницу утром, 17 ноября, на следующий день после того, как Дэн Дальгард убил всех животных в комнате F, Гейсберт решил взглянуть на созревающие пробирки с обезьяньими клетками. Он хотел изучить их с помощью светового микроскопа, прежде чем отправиться на охоту в День благодарения, чтобы проверить, будут ли видны какие-либо изменения. Световой микроскоп – это стандартный микроскоп, в котором свет фокусируется с помощью объектива.
В девять часов утра в пятницу он надел хирургический костюм и бумажную маску и отправился в лабораторию 3-го уровня, где в тепле хранились пробирки. Там он встретил Джоан Родерик, лаборантку, положившую начало культуре Рестона. Она через бинокулярный окуляр микроскопа рассматривала маленькую пробирку. В пробирке были клетки, зараженные вирусом обезьяньей лихорадки, который был получен от обезьяны О53.
Она повернулась к Гейсберту.
– В этой пробирке какие-то хлопья, – сказала она.
Это была обычная пробирка для тестов. Размером с человеческий большой палец, она была сделана из прозрачного пластика, так что ее можно было поместить под микроскоп и рассмотреть содержимое. Пробирка закрывалась черной завинчивающейся крышкой.
Гейсберт смотрел в окуляры микроскопа. Он увидел в пробирке сложный мир. Как всегда в биологии, вопрос в том, знаете ли вы, на что смотрите. Закономерности природы глубоки и сложны, постоянно меняются. Он увидел множество клеток. Это были крошечные мешочки, в каждом из которых находилось ядро, представляющее собой темную каплю около центра мешочка. Клетки немного напоминали яичницу-глазунью желтком вверх, если представить, что желток – это ядро клетки.
Живые клетки обычно прилипают ко дну пробирки, образуя живой ковер – клетки предпочитают цепляться за что-то, когда они растут. Этот ковер был словно съеден молью. Клетки умерли и уплыли, оставив в ковре дыры.
Гейсберт проверил все пробирки, и большинство из них выглядели так же, напоминая изъеденный молью ковер. Они выглядели очень плохо, они выглядели больными. Что-то убивало эти клетки. Они были распухшими и надутыми, толстыми, как будто беременными. Том разглядел, что внутри них были гранулы или крупинки, напоминавшие молотый перец. Как будто кто-то посыпал перцем яичницу. Возможно, он видел отражение света в перце, как будто свет мерцал сквозь кристаллы. Кристаллы? Эти клетки были определенно больны. И они были очень больны, потому что жидкость была молочного цвета и в ней плавало множество мертвых, разорвавшихся клеток.
Они решили, что их босс Питер Ярлинг должен это увидеть. Гейсберт отправился на поиски Ярлинга. Он вышел с 3-го уровня – снял хирургический костюм, принял душ и переоделся в штатское – и направился в кабинет Ярлинга. Затем они вернулись к лаборатории 3-го уровня. Им обоим потребовалось несколько минут, чтобы сменить одежду на хирургические костюмы. Полностью готовые – одетые, как хирурги, – они вошли в лабораторию и сели у окуляров микроскопа.
– В этой колбе происходит что-то очень странное, но я не уверен, что именно. «Это не похоже на ГЛО», – сказал Гейсберт.
Ярлинг посмотрел в микроскоп. Он увидел, что содержимое пробирки стало молочно-белым, словно сгнило.
– Заражено, – сказал он. – Эти клетки взорвались. Это просто мусор.
Клетки были разорваны и мертвы.
– Они оторвались от пластика, – заметил Ярлинг, имея в виду, что мертвые клетки отделились от поверхности колбы и уплыли в бульон. Он подумал, что в клеточную культуру вторгся дикий штамм бактерий. Это раздражающее и распространенное явление при выращивании вирусов, и оно уничтожает культуру в пробирке. Дикие бактерии поглощают клеточную культуру, съедают ее и производят множество различных запахов, в то время как вирусы убивают клетки, не испуская запаха. Ярлинг предположил, что пробирку уничтожила обычная почвенная бактерия pseudomonas, или синегнойная палочка. Она живет в земле, ее можно встретить на любом заднем дворе и почти у любого под ногтями. Это одна из самых распространенных форм жизни на планете, и она часто попадает в клеточные культуры и разрушает их.
Ярлинг отвинтил маленький черный колпачок и помахал рукой над пробиркой, чтобы запах попал в нос, а потом понюхал. Хм. Забавно. Запаха нет.
Он обратился к Тому Гейсберту:
– Вы когда-нибудь нюхали синегнойную палочку?
– Нет, – ответил Том.