ки, пуля может попасть в клетку или стену и отрикошетить внутрь комнаты. Огнестрельное ранение в этом здании может оказаться смертельным. Он решил, что самым безопасным будет войти в комнату и поймать обезьяну сетью. Он взял с собой сержанта Амена.
Войдя в комнату, они не увидели обезьяны. Джерри медленно двинулся вперед, держа сеть наготове, чтобы замахнуться ею на обезьяну. Но где же она? Он не очень хорошо видел. Его лицевая пластина была покрыта по́том, и свет в комнате был тусклым. С таким же успехом он мог плавать под водой. Он медленно двинулся вперед, держась подальше от клеток, заполненных обезьянами – истеричными, кричащими, прыгающими, гремящими решетками. Звук обезьян, поднимающих шум, был оглушительным. Он боялся, что обезьяна укусит его, если он подойдет слишком близко к клетке. Поэтому он остался стоять посреди комнаты, а сержант Амен последовал за ним, держа на шесте шприц, полный наркотиков.
– БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ, СЕРЖАНТ, – сказал он. – СМОТРИТЕ, ЧТОБЫ ВАС НЕ УКУСИЛИ. ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ КЛЕТОК.
Он пробирался от клетки к клетке, заглядывая в каждую, пытаясь разглядеть сквозь нее темную стену позади. Вдруг краем глаза он заметил какое-то движение, повернулся с сачком, и обезьяна взмыла над ним в воздух, перепрыгивая с одного конца комнаты на другой.
– ВЗЯТЬ ЕГО! ОН ЗДЕСЬ! – крикнул он. Он взмахнул сетью, хлопнув ею над клетками, но обезьяна уже исчезла.
Он снова медленно прошелся по комнате. Обезьяна прыгнула через всю комнату, широким прыжком, размахивая хвостом. Это животное оказывалось в воздухе всякий раз, когда двигалось. Джерри взмахнул сачком и промахнулся.
– СУКИН СЫН! – закричал он. Обезьяна была слишком быстра для него. Он провел 10 или 15 минут, осматривая комнату, разглядывая задние стенки клеток. Если он найдет обезьяну, она прыгнет на другую сторону комнаты. Это была маленькая обезьянка, созданная для жизни на деревьях. Он задумался. Эта среда благоприятствует обезьяне, а не нам. У нас нет инструментов, чтобы справиться с этой ситуацией. Мы здесь не контролируем ситуацию – мы просто приехали сюда.
Выйдя из здания, полковник Си Джей Питерс остановился, чтобы понаблюдать за ходом операции. Он был одет в джинсы и свитер, сандалии и носки, несмотря на холодный день. С его сандалиями и усами он выглядел как тип 1960-х годов или какой-то низкоуровневый служащий, может быть, уборщик. Он заметил незнакомца, стоявшего у входа в здание. Кто же это был? Затем мужчина начал обходить здание сбоку. Он явно чего-то хотел и был слишком близок к цели. Си Джей поспешил вперед, остановил мужчину и спросил, что он делает.
Это был репортер из «Вашингтон пост».
– Что здесь происходит? – спросил он у Си Джея.
– Ну… ничего особенного не происходит, – ответил Си Джей. Он вдруг очень обрадовался, что не надел сегодня мундир полковника – на этот раз его дурные привычки оправдались. Он не стал искушать репортера подойти к зданию сбоку и заглянуть в окно. Репортер вскоре ушел, не увидев и не услышав ничего интересного. «Вашингтон пост» подозревал, что в обезьяннике происходит что-то странное, но репортеры и редакторы, работавшие над этой историей, не могли до конца разобраться в ней.
– Эта обезьяна знает сети, – крикнул Джерри сержанту. Обезьяна не позволит, чтобы ее поймал какой-то дурак-человек в пластиковом пакете. Они решили оставить ее в комнате на ночь.
Между тем выжившие обезьяны все сильнее возбуждались. В этот день команды убили большую часть обезьян, работая прямо до наступления темноты. Некоторые солдаты начали жаловаться, что им не дают достаточно ответственности, и Джерри позволил им взять на себя большую часть опасной работы офицеров. Он назначил специалиста Ронду Уильямс дежурным за столом эвтаназии вместе с майором Нейтом Пауэллом. Майор положил обезьяну на стол, держа ее руки за спиной на случай, если она проснется, а Ронда открыла шприц и сделала обезьяне укол в сердце – вонзила иглу в грудь между ребрами, целясь непосредственно в сердце. Она нажала на поршень, посылая в сердце заряд наркотиков, который мгновенно убил обезьяну. Она вытащила иглу, и из проколотой раны брызнуло много крови. Это был хороший знак, означавший, что она проткнула сердце. Если у нее на перчатках оказывалась кровь, она полоскала их в миске с отбеливателем, а если кровь попадала на скафандр, она вытирала ее губкой, смоченной в отбеливателе.
Когда она промахнулась мимо сердца, случилось страшное. Она нажала на поршень, яд залил грудь животного вокруг сердца, и обезьяна подпрыгнула. Она согнулась пополам, ее глаза двигались, и казалось, что он борется, а это был всего лишь рефлекс смерти, но у Ронды сбилось дыхание, и ее собственное сердце подпрыгнуло.
Затем полковник Джакс усадил ее за стол для кровопускания вместе с капитаном Хейнсом, и вскоре она начала брать кровь у обезьян, потерявших сознание. Она ввела иглу в вену на ноге животного и взяла кровь. Глаза обезьян были открыты. Ей это не понравилось. Ей казалось, что они смотрят на нее.
Она пускала обезьяне кровь, когда вдруг ей показалось, что глаза животного шевельнулись и оно попыталась сесть. Оно проснулось. Оно ошеломленно посмотрело на нее, протянуло руку и схватило за руку, в которой был шприц. Обезьяна была очень сильной. Игла вышла из бедра, и из раны хлынула кровь. Затем животное начало тянуть ее руку к своей пасти! Оно пыталось укусить ее за руку! Она закричала:
– ДЕРЖИТЕ ЕГО КТО-НИБУДЬ, ПОЖАЛУЙСТА! ОН ВСТАЕТ!
Капитан Хейнс схватил обезьяну за руки и пригвоздил ее к столу, крича:
– У НАС ОДНА ПРОСНУЛАСЬ! НУЖЕН КЕТАМИН!
Игла, вырванная из бедра обезьяны, перерезала ей вену на ноге. В ноге тут же образовался кровавый шар размером с бейсбольный мяч. Он становился все больше и больше, кровь заливала кожу, и Ронда чуть не разрыдалась. Она прижала ладони к кровяному шарику, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Сквозь перчатки она чувствовала, как набухает кровь. Шар крови с Эболой.
Подбежавший солдат ввел обезьяне двойную дозу кетамина, и она обмякла.
Во время кризиса Питер Ярлинг каждый день работал в скафандре в своей лаборатории, проводя тесты на образцах обезьян, пытаясь определить, где и как распространяется вирус, и пытаясь получить чистый образец изолированного вируса. Тем временем Том Гейсберт всю ночь напролет разглядывал в микроскоп клеточные ландшафты.
Иногда они встречались в кабинете и закрывали за собой дверь.
– Как вы себя чувствуете?
– Устал, но в остальном я в порядке.
– Голова не болит?
– Нет. Как вы себя чувствуете?
– Отлично.
Они были первооткрывателями штамма, и казалось, что у них будет шанс дать ему имя, при условии, что они смогут изолировать его, и при условии, что он не изолирует их первыми.
Ярлинг ушел домой ужинать с семьей, но позже, прочитав детям их сказки и уложив их спать, он вернулся в Институт и работал допоздна. Весь Институт был охвачен активностью, все горячие лаборатории были полны людей и работали круглосуточно. Вскоре он уже снимал одежду в раздевалке и надевал хирургический костюм, а затем скафандр, чувствуя себя сонным, теплым и сытым после ужина, стоя лицом к стальной двери, украшенной красным цветком, и не желая сделать еще один шаг вперед. Он открыл дверь и прошел на горячую сторону.
Он все это время проверял свою кровь и кровь Гейсберта и гадал, не появится ли в ней вирус. Он не думал, что это возможно. «Я не стал подносить пробирку к носу. Я просто помахал над ней рукой». Они все время делали это с бактериями в больничных лабораториях. Раньше обнюхивание культур в лабораториях было стандартной процедурой – так можно было выяснить, как пахнут бактерии, узнать, что некоторые их виды пахнут, как виноградный сок Уэлча. Вопрос о том, заразился ли он, Питер Ярлинг, лихорадкой Эбола, стал несколько более насущным с тех пор, как смотрителя вырвало на лужайку. Этот парень не порезался и не укололся иглой. Таким образом, если этот парень заразился Эболой, он мог подхватить ее, вдыхая воздух.
Ярлинг отнес в шкаф несколько стекол с пятнами собственной сыворотки крови, закрыл дверь и выключил свет. Он дал глазам привыкнуть к темноте и, как обычно, попытался разглядеть что-нибудь в микроскоп через лицевую пластину. Затем панорама поплыла в поле зрения. Это был океан его крови, простирающийся во все стороны, зернистый и таинственный, слабо светящийся зеленым. Это было обычное свечение, этот слабый зеленый свет не был поводом для беспокойства. Если зеленый цвет станет ярче, это будет означать, что в его крови поселилась лихорадка Эбола. А что, если кровь вспыхнет? Как он мог судить, действительно ли она светится? Насколько зеленый – это зеленый? Насколько я доверяю своим инструментам и своему восприятию? И если я обнаружу, что моя кровь светится, как я сообщу о результатах? Мне нужно будет сказать Си Джею, что, возможно, мне не нужно отправляться в Тюрягу. Меня можно было бы держать прямо здесь, в моей собственной лаборатории. Я сейчас на 4-м уровне биобезопасности. Я уже изолирован. Кого я могу заразить здесь, в лаборатории? Никого. Будь у меня положительный результат на Эболу, я мог бы жить и работать здесь.
Ничего не светилось. Ничто не реагировало на его кровь. Его кровь была в норме. То же самое с кровью Тома Гейсберта. Что касается того, будет ли их кровь светиться завтра, послезавтра или послепослезавтра, только время покажет, но он и Гейсберт выходили из инкубационного периода.
В одиннадцать часов вечера он решил, что пора возвращаться домой, вошел в шлюз и дернул за цепочку, чтобы запустить цикл дезинфекции. Он стоял в сером свете в серой зоне, наедине со своими мыслями. Здесь, в химическом тумане, он почти ничего не видел. Ему пришлось ждать семь минут, пока цикл завершится. Ноги просто убивали его. Он так устал, что не мог встать. Он протянул руки и схватился за трубы, по которым в душ подавались химикаты, чтобы удержаться на ногах. Теплая жидкость потекла по его скафандру. Он чувствовал себя здесь комфортно и безопасно, окруженный хлюпающими жидкостями, убивающими вирусы, шипением воздуха и ощущением волнения на спине, когда химикат играл на его костюме. Он заснул.