Они нападали на нее, — тихо, почти на грани шепота сказала Берта, глядя в сторону темной полосы, что шла с востока.
Священник помолчал, кусая губу, машинально, как человек, неосознанно вернувшийся под грузом ответственности к детским привычкам. Глянул исподлобья на маленькую послушницу, которую лечили сразу двое.
— Не получилось бы у нас треугольника… — подумал он вслух, как бы отойдя от озвученной Бертой проблемы. — Парни видные, каждый по-своему. Да и девчонка не овца из ферралов.
— Тогда расстреляю, — пожала плечами наставница. — Всех троих.
— Не крутовато ли? — усомнился монах.
— В самый раз. На малую неуставщину закрыть глаза можно. Самогон бодяжить в стиральной машине, картинки с Сестрами Битвы в сортире разглядывать, слушать под подушкой нелегальное радио с похабными рассказами… это нормально. Но когда начинают крутить любови на троих, стрелять надо сразу. Потом дороже обойдется.
— Иногда думаю, что все-таки не хватает мне армейского опыта, — вздохнул Священник, затем резко вернулся к прежней теме. — Да, я заметил. Они ломились на нее, как мухи на свечу. И я не понимаю, отчего. Эта пигалица не еретичка и не культистка. Не псайкер. Вообще никто.
Люкт, наконец, сломал приклад, даже стальная рама не выдержала и с треском разошлась по сварному шву. Грешник молча отдал сервитору небольшой саперный топорик, переделанный из гвардейского. Кровь, потихоньку сочившаяся из проколотых губ, засохла, смешалась с грязью, затем подмерзла и превратила лицо эфиопа в ужасающую маску. Деметриус хотел, было, помочь, но Грешник отказался от повязки, молча покрутив головой.
— Ладно, доложим, а дальше уже не наше дело, — подвела итог Берта. — Чую, комендант из нас души заживо вытащит при расследовании…
— Передохнули, айда работать, дадим пример пастве и подведомственному контингенту, — сказал Священник и скомандовал инквизитору. — Эй, бездельник! Хватит у фершала работу отбирать. Делом займись!
Холодный ветер пересыпал горсти снежинок, больше похожих на кристаллики льда с бритвенными краями. Команда строила укрытие с упорством обреченных, вцепившихся в последнюю соломинку. До той минуты, когда в грозовых сумерках мелькнул силуэт крылатой машины, и луч прожектора зашарил вслепую, выцеливая маленькую группу людей, прошедших в ад и вернувшихся обратно.
Глава 17
— Он жив, — Эссен Пале немного подумал и на всякий случай уточнил. — Они живы.
— Да, — согласился Шметтау. — Но, признаться, сейчас это волнует меня сугубо во вторую очередь. Или даже в третью…
Такие размышления вслух стали привычными для инквизитора много лет назад. Проговорить вопрос, разобрать и препарировать задачу или некую сложную тему. Притом, будучи уверенным, что сказанное никогда и ни при каких обстоятельствах не уйдет на сторону даже полусловом.
— Я рассчитывал празднично отметить конец жизненного пути Криптмана… но Император располагает, — Шметтау со значением поднял указательный палец. — Располагает.
Пале, как обычно, встал навытяжку, опустив руки по швам. Теперь, когда помощник инквизитора снял парик, стала отчетливо заметна сеть шрамов, покрывающих идеально лысую голову. Эссен внимательно слушал, точно зная свою главную обязанность — стать немым свидетелем великих мыслей великого человека. Время от времени делать уместные замечания. И в исключительном случае выступить оппонентом.
Калькройт сел, буквально расползся в кресле, идеально соответствующем анатомии старого и больного человека. Тяжело выдохнул, расслабляясь. Не так уж часто удавалось выкроить время, чтобы спокойно, без лишней спешки дать отдых изношенному, однако все еще своему, родному позвоночнику. И немного подумать над любопытным казусом.
Белые тона небольшой каюты располагали к умиротворению, иллюминатор над головой открывал вид на безграничность вселенной и способствовал расширению внутренних горизонтов.
— Что же мы видим… — продолжил рассуждать инквизитор, и для себя, и для терпеливого Эссена. Ученик терпеливо слушал, понимая, что вопрос носит сугубо риторический характер.
— Мы видим планету без названия, но с прозвищем "Ледяной порт". Или "Маяк".
Шметтау поднял второй палец.
— Умирающее солнце, единственная планета. Холодно. Ничего полезного. Однако…
Третий палец.
— Система представляет собой навигационный центр секторального значения. Маяки, а также астропатические башни вынесены на искусственные спутники и астероиды. Но управляющий центр и вся сопутствующая структура планетарные. Так что сие убожество заселено куда обильнее, чем по справедливости заслуживает. И…
Шметтау сделал паузу, которая выглядела как театральная заминка, но таковой не являлась. Просто инквизитор задумался.
— И мы видим ярчайший пример двойственности. Можно даже сказать, диалектической противоположности. Почему "маяк"? Потому что здесь в силу известных событий ткань Материума истончилась. Благо ли это? Безусловно. Навигаторы, операторы Имперского Таро и астропаты будут держаться за Ледяной Порт руками, зубами, а также иными частями тела, которые у них временами вдруг отрастают. Но есть ли оборотная сторона?..
Шметтау глянул на Эссена, который правильно истолковал взгляд патрона и сказал:
— Есть.
— Вот именно! — Калькройт поднял очередной палец. — Там где убавляется Материум, соответственно прибавляется… иная сторона. Что выражается в частых проявлениях Враждебных сил, и вообще местные службы работают, не покладая рук. Они даже меня пытались завербовать, и непременно будут пытаться еще. Культисты, хосты, ритуалы, эксперименты колдунов-самоучек… все раза в два-три, а то и пять чаще стандартных проявлений для планет такого класса и уровня заселенности. Но это цена, которую приходится платить за транспортную связность. Особенно сейчас, когда молотилка Саббат лишь набирает обороты. Вроде бы все, как и должно быть.
Инквизитор нажал рычаг, и кресло с тихим жужжанием превратилось в кушетку. Теперь Калькройт почти лежал, глядя в прозрачный потолок. Там, среди звезд, при желании как раз можно было разглядеть яркий огонек навигационного спутника, одного из многих в обширной сети.
— Как думаешь, дружище, что же меня беспокоит? — осведомился инквизитор, наслаждаясь покоем для изношенной поясницы.
При желании Шметтау давно мог бы заменить и позвоночник, хоть частично, хоть целиком. Однако с течением времени Калькройт избавился от эйфории, которую дарит высокоразвитая медицина. Да, можно жить долго, можно восстанавливать работоспособность после таких ранений, что были смертельны для примитивных людей древности. Но в силу той же диалектики приобретая что-либо, неизбежно что-то даешь взамен. И немолодой уже инквизитор начал ценить человечность, выражаемую во вполне практических килограммах живой плоти. Слишком много протезов, чрезмерно много инородной материи в его теле… Настолько, что временами инквизитор задумывался, не перейдет ли он когда-нибудь грань, что разделяет людей и "шестеренок".
— Я думаю, несистемные колебания проявлений Имматериума, — позволил себе предположить Эссен.
— Вот именно, вот именно, — мерно закивал Шметтау в такт словам. — Все на свете развивается по синусоиде, подъемы сменяются провалами и наоборот. Но когда мы видим аномальную картину…
Инквизитор покосился в сторону единственного стола, заваленного распечатками и отдельными пиктами. Все они отображали мудреные графики разной степени детализации. Все повторяли в разнообразных вариациях одну и ту же картину — зубчатая линия, похожая на кривую пилу, затем резкое падение с ровным плато и столь же резкий подъем, существенно выше предыдущей "пилы".
— Все на свете имеет причину. Зная причину, познаешь и следствие. Понимая следствия, предотвратишь беду, — вольно процитировал Шметтау "наставление юного инквизитора". — И, надо сказать, я испытываю некоторую тревогу…
Пале изобразил соответствующее моменту выражение обеспокоенности вкупе с предельным вниманием. Он проделал это с такой концентрацией и вниманием, что казалось, даже лысый череп сморщился, а нити шрамов налились кровью
— … Потому что я вижу аномалию, которая не укладывается в статистику. Сначала стабильный период типичного хаотического присутствия со спадами и подъемами, — Шметтау обозначил движение ладонью, будто приглаживал невидимые мелкие волны. — Затем кульминация, когда ЭпидОтряд потерял две трети личного состава, так, что теперь на каждый радиальный состав приходится по одному отделению, а на линиях второй категории того меньше. Из океана выползает хрень, которую в итоге развоплотили, мобилизовав едва ли не пол-планеты, а также силы Флота. И затем полная тишина. Падение активности до нуля. Фактически ремиссия.
Шметтау резко провел сомкнутыми "дощечкой" пальцами левой руки, будто разрезал невидимые нити.
— И сейчас новый рывок вне статистических прогнозов. Как это может быть?
— Первый вариант очевиден, — Эссен хорошо изучил своего командира, поэтому в точности знал, когда следует подтолкнуть мысль Шметтау в нужном направлении. — Это часть еще более длинного цикла, который выходит за рамки наблюдаемой и достоверной статистики.
— И это, в самом деле, очевидно! — согласился инквизитор, уставившись в иллюминатор. — Логично. Сначала очень длинная, ну, по человеческим меркам, разумеется, длинная полоса рядовых возмущений, затем вспышка, а после реакция истощения. Тогда сейчас мы, скорее всего, увидим долгую полосу затухающих колебаний. И начало нового цикла.
Он вздохнул.
— Жаль, что достоверных данных мало, слишком мало… А в их отсутствие приходится дуть на воду.
Инквизитор красноречиво помолчал, снова предоставляя возможность высказаться ученику и помощнику.
— Второй вариант, — сказал Эссен. — Непредвиденный фактор.
— И какой же?
Эссен едва заметно развел руками, демонстрируя пустые ладони.
— Не знаю.
— Вот именно, — задумчиво сказал инквизитор. — Как говорили древние, "Ignoramus et ignorabimus", сиречь "не знаем и не узнаем"… Но мы, как стража у осажденного дома, можем позволить себе роскошь только не знать, и то сугубо временно.