— Вижу, — оборвал Шметтау, скользя взглядом по накладке с оперативными метками. — Итого мало сил и еще меньше организации, а то, чем в силах распоряжаться инквизиторы и арбитры, капля в море. Зато кастрюлеголовые показали себя боевитыми парнями, я погляжу…
— Рядовые механикумы подвержены воздействию, как и обычные люди, — пояснил Эссен. — А вот прибывшие отряды марсиан сейчас, фактически, единственная сколь-нибудь организованная сила в регионе. Они даже пытались наладить какую-то эвакуацию, пока в центре города не пошла череда хостов.
— Не в добрый час планетарное руководство решило расформировать этот… Отряд, — констатировал Шметтау.
— Судя по тому, что мы видим на примере "шестьдесят четвертого", не факт, — высказался Пале. — Очевидно пурификаторы столь же уязвимы, как и остальные.
— Но командует же кто-то "двенадцатым" — буркнул Шметтау. — И я не поверю, что Фидус это проводник истинной веры. Впрочем, ладно. Судя по всему, город все же разнесет вдребезги океанский пришелец. Орбита молчит?
— Скорее растеряна, — ответил архивариус. — Их протоколы на такой масштаб диверсии не рассчитаны, а наличные силы недостаточны. Они рассылают запросы, готовят десанты, но я бы сказал, еще часов пять или шесть орбитальные силы бесполезны.
— Ну конечно, — сардонически вымолвил инквизитор. — А потом они панически обратятся к Флоту и начнут долбить ковровыми бомбардировками все подряд, чтобы закопать под развалинами свидетельства личной некомпетентности. Все как обычно.
Эссен и архивариус переглянулись, молча и синхронно пожали плечами, дескать, такова суровая правда жизни, ничего не поделать.
— Что по воздействию в целом? — сварливо продолжил Шметтау. — Суть и происхождение определили?
— Как показывает наша служба наблюдения и радиоперехвата, — архивариус заговорил нудно, монотонно, как настоящий сервитор. — Характер враждебного воздействия не постоянен, оно представляет собой комбинацию чередующихся приступов с хорошо выраженной амплитудой. Наиболее точным термином, который корректно описывает происходящее, мне кажется "пульсация". Извольте взглянуть на ритм.
Архивариус со всей надлежащей почтительностью передал Шметтау длинный свиток. Лист очень походил на схемы, которые инквизиторы оценивали прежде, однако лишь с одной линией, будто лента кардиографа. Эссен, используя преимущество роста, заглянул через плечо патрона.
— Периодичность… — пробормотал Калькройт, отчеркивая ногтем символы на шкале времени. — Явно выраженные пики, на которых народ массово сходит с ума, затем ремиссия. Сначала между пиками проходило около двадцати минут, теперь сократилось до трех-четырех… Очень странный ритм. Странный… и знакомый. У меня чувство, как будто я это уже видел, но давно и прочно забыл. Эссен, тебе что-нибудь приходит на ум?
Пале молча крутнул шрамированной головой.
Инквизитор немного походил вокруг стола, массируя поясницу. Архивариус терпеливо ждал указаний, Эссен же, судя по глубоким морщинам на лбу, предавался энергичной умственной деятельности, очевидно, пытался вслед за Шметтау вспомнить природу колебаний. Кеды инквизитора едва слышно поскрипывали новыми подошвами, тихонько гудела аппаратура видеотрансляции. На экране два радиальных бронепоезда неумолимо сближались, но Калькройт забыл о погоне, ушедший в размышления.
— Капитан еще раз просит дозволения подняться выше, — сообщил Эссен, приложив два пальца к мочке уха. — Мы на слишком низкой орбите, воздействие оказывает влияние на сервиторов и дух силовой установки. Команда чувствует некоторое смущение разумов. Одного пришлось изолировать.
— Тогда не сможем адекватно следить за обстановкой, — досадливо поморщился Калькройт. — И так, считай, подбираем крошки. Что до смущения, кто не способен хранить душу в служении, тот не нужен.
Эссен хотел что-то сказать, машинально поглаживая шрамы на голове, но воздержался.
— Нет, отказываю, — решил инквизитор. — Будем висеть здесь, пока возможно. Мне нужны бесперебойные подключения к спутниковой сети. И фотоконтроль, насколько получится.
— Как пожелаете, — склонил голову Эссен, демонстрируя, таким образом, несогласие с патроном. Обычно он говорил "как прикажете", а сейчас ненавязчиво показывал, что считает желание господина личной прихотью, не обусловленной моментом.
— Именно. Таково мое же…
Калькройт застыл на месте, открыв рот, затем щелкнул нижней челюстью, как настоящий орк.
— Так, — отрывисто приказал он архивариусу. — Зови нашего медика… хотя нет, лучше найди справочник. Не энциклопедию, а тот, в желтой обложке, название, кажется, "Неотложная медицинская помощь всех видов для колонистов первой волны" или что-то в этом роде. А ты… — это адресовалось уже Эссену. — Принеси мой дневник. Тетрадь номер, — инквизитор на мгновение запнулся, вспоминая. — Восемьдесят девять. У нее еще уголок надорван, и обложка заляпана кровью, не перепутаешь.
— Вашей кровью? — Эссен ухитрился совместить вопрос с военным разворотом и первым шагом в сторону библиотеки Шметтау.
— Нет, — криво усмехнулся инквизитор. — Жены Фидуса. Матери его сына.
Пале сделал еще шаг, а затем неторопливые, но основательные мысли в его голове совместились, как шестеренки, провернувшись воедино — вероятная группа опытных колдунов, специфический ритм, медицинский справочник для колонистов, кровь жены Криптмана старшего.
— Вот же дерьмо, — прошептал Эссен, который в обычном состоянии обладал впечатлительностью танка, а сквернословие полагал бессмысленной тратой времени.
— Вот именно, — так же тихо отозвался Шметтау. — Вот именно…
Ольге было больно. Вообще она привыкла к боли во всевозможных проявлениях, особенно к боли "империумной". Мир несветлого и несчастливого будущего привечал ее главным образом неприятностями, побоями, голодом и страхом. Можно сказать, проблемы гармонично дополняли друг друга, если чего-то становилось меньше, другое существенно прибавлялось, не давая заскучать и напоминая — не в сказку попала. Но в этот раз боль оказалась иной. Она разливалась по телу, наполняла естество, травила чувства и саму душу, как щедрая порция жидкого мыла, опрокинутая в чай. Ольга превратилась в боль.
"Помогите…" — прошептала она, точнее подумала, крикнула в бесконечное Ничего, где никто не мог и не хотел слышать вопль гибнущей души.
Больно…
И эта боль продлится вечность, она будет лишь менять оттенки и фокус, Ольга знала точно, Будут болеть ребра, по которым настучали крепким кулаком, словно по барабану. А затем девчонку бросят, как грязную тряпичную игрушку, в ванну — со сколотой эмалью и желтоватыми потеками от протекающей лейки душа, постоянно намотанной на кран. Там, глотая в прострации горькие слезы, Ольга будет поливать себя горячей водой, не понимая, откуда берется кровь. Затем последуют четыре дня в больнице, куда ее отвезет вызванная, наконец, отчимом скорая, а после две мучительные недели, на протяжении которых девочка сможет спать лишь на животе. Она будет невпопад отвечать на вопросы воняющего табаком и потом мента, а также тетки-медика, устало спрашивавшей, на хера дура подмывалась.
И снова, и снова, без начала и без конца, в закольцованном отрезке времени. Обычно повторение убивает все, в том числе страх. Получи один удар, и он обожжет душу. Однако на тысячном ты лишь поморщишься… Но не теперь. С каждым циклом девушка чувствовала, как приближается к рубежу безумия. Что ее целенаправленно ведут к безумию, в состояние, когда от прежней Ольги не останется ничего.
И снова кулак намотал длинные волосы, крепко, с неторопливой властностью. После этого девушка начала стричься коротко, так, чтобы нельзя было схватить пряди, несколько раз помогало. Но "после" не существует, есть лишь бесконечные "теперь" и "сейчас".
А кто у нас самый красивый?.. Кто уже готов?
— Возможное правонарушение.
Что-то пошло не так. Странный голос, которого не должно было здесь быть. Комната, брат, ванна, воняющий мент в больнице и тетка-медик — в окружающем мире не оставалось места чему-то еще… И все же это что-то протискивалось в закольцованный мир, ломая его, тесня ужасы настоящего-прошлого, задвигая их на второй план. Ничего не закончилось, но девушка вздохнула чуть полегче.
— Возможно насильственное, несанкционированное ограничение свободы послушника Экклезиархии.
Она уже слышала это… где? Когда?
Брат, наверное, тоже почувствовавший неправильность ситуации, не выпуская жертву, обернулся к двери. В проеме стояла фигура, на которой, словно на вешалке, висела темно-бурая мантия с белой ступенчатой окантовкой. Из-под капюшона на жертву и злодея уставилась ничего не выражающая маска из полированного металла с несколькими прорезями и светящимися окулярами зеленого цвета.
— Протокол реагирования?
Там где у человека был бы рот, запрыгала осциллографическая зеленая полоска, сопровождавшая каждое произнесенное с механическим акцентом слово.
"Дженнифер".
Ольга не поняла, откуда всплыло это имя. Но знание того, что под маской и плащом находится женщина, и ее зовут именно Дженнифер, было абсолютно точным.
— Ты че, присоединиться хочешь?
Последовало еще немного боли, естественным образом перерастающей в много боли.
— Возможно, я была бы и не прочь приобщиться к перверсивному опыту, — Дженнифер шагнула вперед, поднимая руку. — Но, увы, отсутствует функционально необходимое снаряжение.
Металлические шторки на правом глазу вдруг сошлись на полсекунды, как будто странная гостья подмигнула.
— Ты зря так думаешь, есть много очень разных способов, — голос брата вдруг стал каким-то звенящим, обволакивающим… усыпляющим… Не человеческим абсолютно.
А Ольга вспомнила холодный бетонный склад в безумном мире пыли, снега и песка.
Сегментированное щупальце с тремя когтями.
Горький запах. Свист гиперзвукового резака с рабочей частью из магнитострикционного материала.
— Источник опасности. Дезактивация. Исполнить, — голос Дженнифер вновь зазвучал глухо, словно доносился из глубокой бочки или широкой трубы. Округленные ноль целых восемнадцать сотых метрической тонны одним быстрым шагом оказались рядом, буквально вырвали девушку из нечеловеческих объятий.