Беседу прервал Микон. Неожиданно он отдал кормовое весло помощнику, спустился на палубу и призвал пассажиров погрести.
— А ну, афинские граждане! — заорал он басом, — Достаточно отдыхали, пора и поработать. За вёсла, афиняне, за вёсла! Мелей, Фессал, Салеф, развернуть парус, живо!
Корабль поворачивал влево, огибая мыс. Впереди открылась ширь Саронического залива, вдали, над морем, тёмным от волн, обозначился голубой контур Эгины. Моряки перетягивали канаты, крепящие рею. Пассажиры — хозяева вперемежку со слугами — разбирали вёсла, усаживались вдоль бортов. Эпикур подошёл к скамье, на которой уже сидел Мис. Юноша повернулся лицом к корме, уселся рядом и положил руки на отполированную ладонями рукоять весла. Микон опять поднялся на корму.
— А ну, мозолезадые, приготовились! — закричал он, поднял руку и дал первую команду: — Оп!
Вёсла с плеском рухнули в воду.
— О-оп, — пропел Микон.
Эпикур изо всех сил потянул рукоять к себе, потом вверх и вперёд. Ещё одно «Оп», и весло снова бухнулось в волны.
— О-оп, оп! О-оп, оп! — командовал Микон, постепенно наращивая темп.
Эпикур с наслаждением работал веслом, разглядывая холмистый берег. Паралия — прибрежная область страны — выходила к морю рыжими обрывами, над которыми зеленели луга и темнели полосы вспаханных полей. В открывавшихся долинах прятались рыбацкие селения.
После часа работы Микон объявил отдых. Пассажиры принялись за завтрак. Мис принёс Эпикуру хлеб, сыр и горсть оливок. Они ещё ели, когда за кормой показалась небольшая эскадра — четыре триеры и узкая тридцативёсельная ладья. Размещённые в три яруса вёсла триер энергично работали, от круто входивших в воду носов разбегались пенные полосы, порой из волн выглядывали окованные бронзой концы таранов. Военные корабли без труда догнали грузный «финик» Микона.
— Эй, Микон! — окликнули с ладьи, — Смотри не спеши. А то можешь попасть в кашу!
— Эге, Стреб! — узнал знакомого Микон. — Что это ты тут заварил, пока меня не было?
Быстроходная ладья поравнялась с фиником. Стреб придержал её, зная, что легко нагонит триеры, и начал выкладывать новости. Пассажиры повскакивали с мест и затихли, прислушиваясь.
Стреб объяснил, что вчера вечером перед Пиреем появился неизвестный флот из трёх десятков триер. Оказалось — объявился Гарпал, бывший наместник Вавилона и главный казначей Александра. Уже ходили слухи, что, когда царь по пути из Индии стал наводить в государстве порядок, Гарпал вдруг изменил ему и бежал, захватив казну. И вот, наняв сильное войско и флот, он явился в Афины просить убежища![6] Стратег Филокл распорядился до решения властей закрыть все афинские гавани, а Стреба на всякий случай послал за подкреплением в Лаврион.
— Ну и дела! Действительно каша! — воскликнул Микон.
— Притом золотая, — добавил Стреб. — Гарпал обещает подарить городу шесть тысяч талантов!
Слушатели ахнули. Такой доход Афины в лучшие времена своего могущества могли получить только за десять лет. Тем временем Стреб дал команду гребцам, и ладья двинулась вдогонку за триерами.
Пятеро моряков и три десятка пассажиров столпились у мачты, чтобы обсудить новость. К ним присоединился Микон.
Гарпала хорошо знали. Наместник Вавилона не скрывал своей симпатии к афинянам. В позапрошлом неурожайном году он спас город от голода, прислав в Аттику несколько кораблей с зерном. Положение было тем более щекотливым, что Гарпала в благодарность за это избрали почётным гражданином Афин.
— Пожалуй, в городе уже идёт Собрание, — предположил Микон. — Жаль, нас там нет. Вот случай так случай.
— Только бы не упустили, — волновался тощий Фессал. — Шесть тысяч талантов! Да ведь это, если поделить, можно выдать каждому гражданину по пятнадцать мин!
— И войну с Александром в придачу, — добавил Микон.
Торговец Ксанфий, которого Неокл просил опекать Эпикура в Афинах, предложил взять Гарпала под защиту, а богатства вернуть Александру. Тогда Гарпал перестанет быть преступником, и у царя не останется причин мстить городу. Только пусть драхм по триста из его денег дадут каждому афинянину. Такая убыль по сравнению с его богатствами будет просто незаметной.
Начался спор. На шум из каюты вышел Памфил, послушал, махнул рукой и ушёл назад. Эпикур с любопытством слушал доводы спорщиков, но не мог сообразить, какое бы решение принял сам.
Микон предложил снова сесть за вёсла.
Подгоняемые любопытством люди гребли изо всех сил, сменяя друг друга, и корабль достиг Пирея раньше, чем предполагалось. Вход в торговую гавань Зея всё ещё был заперт афинскими триерами, по крепостной стене расхаживала охрана. Перед гаванью столпились несколько торговых судов, левее стояла эскадра Гарпала из кораблей финикийской постройки.
Микон подвёл свой финик к другим торговцам и велел бросать якорь. Памфил указал Эпикуру на крепость Мунихий за входом во вторую гавань с тем же именем. Главная гавань Пирея помещалась с другой стороны полуострова.
Неожиданно кто-то заметил Гарпала. Македонянин в красной широкополой шапке-кавсии, хромая, прохаживался по палубе одной из триер, стоявшей не очень далеко. Все бросились к левому борту смотреть на Гарпала.
— Назад! — закричал Микон. — Корабль мне перевернёте!
Зрители слегка попятились. Гарпал ходил, останавливался, разглядывал Пирей. Вскоре к нему присоединилась женщина с ребёнком на руках. Всезнающий Ксанфий объяснил, что ребёнок — это скорее всего Леонтия, дочь Гарпала и афинской гетеры Пифоники, умершей в Вавилоне год назад, а женщина — другая флейтистка, Гликера, которую Гарпал выписал из Афин после смерти Пифоники.
Едва упомянули Пифонику, речь сразу зашла о памятниках, которые ей соорудил Гарпал, истратив на это неслыханную сумму — двести талантов. Один памятник поставили в Вавилоне, второй — недалеко от Афин возле Гермии на Элевсинской дороге. Постройку этого памятника Гарпал доверил Хариклу, зятю Фокиона. Все дружно утверждали, что на монумент пошла лишь небольшая часть присланных Гарпалом денег.
Тем временем на рейде началось движение. Криками с корабля на корабль разнеслась весть, что афиняне отказались впустить македонянина. Между кораблями эскадры и берегом начали сновать лодки. На триере Гарпала собралось много народа, очевидно, он держал совет со своими приближёнными. Через час эскадра самого богатого человека в мире, сопровождаемая несколькими афинскими триерами, ушла на восток. Гавани города открылись.
На этот раз на вёсла сели только моряки и слуги. Микон, пропустив вперёд нетерпеливых, осторожно ввёл корабль в порт. Ученик и учитель снова стояли рядом на палубе. Им предстояла разлука, Памфил собирался остановиться в Пирее у знакомого жреца Деметры, принадлежащего к роду Евмолидов, члены которого традиционно занимали высшие должности в Элевсинском культе, Эпикур стремился в Афины, поближе к Академии.
В полукруглой гавани в это время года было немного судов. Пока Микон вёл корабль вдоль берега, Памфил показывал Эпикуру достопримечательности Пирея. Вот нарядный корабельный навес на каменных колоннах, где стоят вытащенные из воды знаменитые, вечно обновляемые суда — посольские триеры «Парал» и «Саламин» и низкая, ярко раскрашенная ладья — несомненно, тридцативёсельный священный корабль, по преданию, тот самый, на котором Тесей в незапамятные времена плавал на Крит к Миносу сразиться с Минотавром и избавить город от унизительной дани. Каждый год корабль отправляется в священное плавание на Делос с дарами тамошнему храму Аполлона. Существует даже целое философское сочинение об этом корабле — можно ли считать, что он остался самим собой, если при многочисленных ремонтах, которые он прошёл за свою невиданно долгую службу, уже не раз и не два были заменены новыми все его части?
Наконец верфи и складские дворы кончились, открылось пространство, заполненное возбуждённой толпой. Это был Восточный рынок. За стоявшими на приколе кораблями и незастроенной прибрежной полосой теснились навесы торговцев, выше белели колоннады, полукругом окаймлявшие площадь. На миг распахнулась главная поперечная улица Пирея, открытая из конца в конец, круто взбегавшая на холм. Вход её отмечали две огромные бронзовые статуи, одна из которых изображала Зевса, а вторая — афинский народ.
Едва корабль причалил, к нему тут же сбежались грузчики, перекупщики, менялы, сборщики торговой пошлины. Ксанфий, который не вёз домой ничего, кроме вырученных денег, тут же нанял повозку. Слуга Ксанфия и Мис быстро погрузили вещи. Эпикур попрощался с Памфилом, и повозка, подскакивая на выбоинах, повезла его навстречу самостоятельной жизни.
После тихого просторного Самоса Пирей показался Эпикуру необычайно людным. Поражали удивительно прямые улицы, проложенные полтораста лет назад архитектором Гипподамом. Повсюду толпились люди, переживавшие тревожные события прошедшего дня. Через северные ворота города повозка выкатилась на широкую разъезженную дорогу, шедшую на восток левее Длинных стен. Отсюда до Афин было около двух часов езды.
Эпикур с волнением смотрел вокруг, стараясь ничего не пропустить и навсегда запомнить свою первую встречу с родной землёй. С возвышенности Пирея ему открылась широкая равнина с серебристыми пятнами масличных рощ, замкнутая далёкой грядой Парнефских гор. А в её середине, как драгоценность на ладони, лежали Афины. Солнце, успевшее обойти небо, снова оказалось сзади и чётко высвечивало ряд застроенных холмов, окружавших продолговатую возвышенность Акрополя с белыми храмами на вершине. Эпикуру даже почудилось, что он уловил блеск золотого наконечника копья знаменитой Фидиевой Афины. Правее Акрополя темнел треугольник горы Ликабет. Эпикур никогда не был здесь, но многое знал по рассказам. Поэтому всё, что он видел, казалось знакомым, и юноша ощущал странную радость узнавания.
Возница спешил, стремясь засветло добраться до города. Он то и дело понукал лошадь и покрикивал на мешавших проехать встречных, которые возвращались в Пирей с Народного собрания. Ксанфий засыпал его вопросами о Собрании, тот сперва отвечал неохотно, но потом разошёлся, и скоро приезжие уже знали о событии во всех подробностях.