— Я не желаю играть стражника, когда имею талант сыграть царя! — кипятился Архий.
— Каждую роль, — остановил его Демосфен, — будь то в театре или в жизни, следует играть хорошо. Ты же, на мой взгляд, не справился даже с ролью, которую считаешь для себя слишком лёгкой. Твой стражник, Архий, если приглядеться, не так уж прост. Тебе удался второй эписодий, когда он выступает в роли чуть ли не палача, поймав Антигону на месте преступления (мы сказали бы — подвига), гордый и бесчувственный, ожидая награды. А в первом эписодии ты играл неубедительно. Вспомним его. — Демосфен обернулся к окружающим: — Страж является перед Креонтом в роли принёсшего дурную весть и дрожит, ожидая возможной казни. Никто из его товарищей не решился пойти к царю с вестью о том, что кто-то пытался похоронить Полиника. Но на него пал жребий, и он идёт, чтобы сказать правду и, может быть, поплатиться за это жизнью. Смотрите, как надлежит играть это место.
Демосфен преобразился. Он потупил взгляд, протянул руки к воображаемому Креонту и заговорил медленно и страстно, с пугающей искренностью:
Я не спешил к тебе. Не торопясь,
Я шёл и останавливался часто.
Не раз я говорил себе: «Несчастный,
Не сам ли ты на казнь свою спешишь?»
И тут Демосфен вскинул голову, его фигура выразила решимость, он словно понял, что теперь, перед лицом смерти, ему уже нечего терять. С достоинством человека, уверенного в своей правоте, он продолжал:
Я невиновен, не могу назвать
Виновного, и если ты меня
Казнишь, то совершишь — несправедливость!
Последние слова прозвучали как обличение тирана. Демосфен смолк, актёры дружно зааплодировали.
— Всё равно я не желаю играть вторые роли, — упрямо проговорил Архий.
— А на первые ты мне не нужен, — резко ответил Демосфен. — И не воображай, что, если ты откажешься за день до спектакля, я не найду тебе замены...
Эпикур с Менандром вышли наружу.
— Как он сыграл! — восхищался Менандр.
— Слушай, а этот Архий откажется играть?
— Сыграет как миленький. Это его обычные фокусы. Пошли посмотрим театр, а потом поднимемся на Акрополь.
Менандр провёл Эпикура в театр Диониса, примыкавший к Одеону. Они оказались на круглой площадке — орхестре, где во время спектакля действует хор. От неё веером поднимались пустые каменные скамьи, рассчитанные на тридцать тысяч зрителей. Огромный амфитеатр лежал в складке холма Акрополя. Середину первого ряда занимали роскошные мраморные кресла для почётных гостей. Напротив тянулось длинное приземистое здание — скена. Сейчас там суетились плотники и художники, подготовляя декорации к спектаклю.
— Видел бы ты, что тут делалось вчера на Народном собрании! — сказал Менандр, оглядывая амфитеатр, — Мы были на грани войны. Призови нас Демосфен к восстанию, мы пошли бы за ним хоть на край света. А он, наоборот, водворил спокойствие. Теперь Гипперид и все старые друзья называют Демосфена предателем. Он предвидел это, но стоял на своём. И ты заметил, как он готовит постановку? Словно ничего не случилось.
— Говорят, он победил потому, что рассмотрел решение с точки зрения морали, а не голой выгоды, — заметил Эпикур.
— Пожалуй, — согласился Менандр. — Но, возможно, это был только ораторский приём. Вряд ли Демосфен не думал о выгоде, просто, в отличие от Гипперида, он видит дальше мыса Суний.
— Но, может быть, — предположил Эпикур, — настоящая выгода и приходит к тем, кто следует законам морали?
— Давай оставим политику политикам, — отмахнулся Менандр.
Он повёл друга вдоль южного склона холма мимо небольших святилищ, которые лепились на заросших тополями скатах. Выше начиналась подпорная стена, делавшая Акрополь неприступным. В нескольких местах она была сложена из огромных плит, древней кладки, как говорили, оставшейся от пеласгов, живших тут до ионян. Дорога повернула направо, круто пошла вверх и вывела друзей к подножию лестницы, которая шла мимо высокой квадратной башни — Пиргоса к колоннаде Пропилеи — ворот Акрополя. Когда они, запыхавшись, поднялись туда, Менандр повёл Эпикура направо, на площадку башни, где стоял маленький лёгкий храм Афины — Ники. Отсюда открывался прекрасный вид на город и Саронический залив с гаванью Фалер, старейшим портом Афин.
— Это знаменитое место, — Менандр подвёл Эпикура к краю площади, — очень удобное для того, чтобы с него бросаться. Говорят, именно отсюда с горя бросился Эгей, когда увидел, что корабль сына возвращается под чёрным парусом. А ещё раньше отсюда бросились дочери царя Кекропа Аглавра и Герса, испугавшись вида змееногого младенца Эрехтония, на которого им было запрещено смотреть. И конечно, отсюда же великий скульптор Дедал спихнул своего племянника и ученика Тал оса, из опасения, что тот превзойдёт его в искусстве. Потому и пришлось ему бежать с Икаром на Крит к Миносу.
Пропилеи имели большую глубину и просторные боковые помещения. В левом находилась картинная галерея — Пинакотека. Они зашли в полупустой зал, и Менандр указал Эпикуру на самые знаменитые картины — встречу Одиссея с Навсикаей и прачками работы Полишота и его же Персея с головой Медузы.
— А это, — показал Менандр, — Алкивиад, сидящий на коленях богини Немей. Он заказал эту картину в молодости, когда его лошади победили на Немейских играх. А я больше всего здесь люблю работы Теменета.
Он подвёл Эпикура к «Мальчику, несущему кувшин» и «Борцу». Это были скромные бытовые картины, которые неожиданно выигрывали в сравнении с пышными героическими сценами.
— А знаешь, чем знаменит этот Гермес Пропилейский? — Менандр указал на небольшую статую.
— Откуда мне знать? — пожал плечами Эпикур.
— Вообще-то ничем, кроме имени автора. Его вытесал Сократ. Но говорят, работа ваятеля показалась ему слишком утомительной, и он решил посвятить себя разговорам. Кстати, знаешь, что мне пришло в голову? Я ведь учусь в Ликее, может быть, присоединишься?
— К сожалению, — ответил Эпикур, — на Аристотеля у меня нет денег. Зато я имею письмо от самосца Памфила к Ксенократу.
— Значит, Академия? Ну что ж, это тоже почтенная школа. Правда, рассказывают, что Платон как-то сказал по поводу Ксенократа и Аристотеля: «Какого осла мне приходится вскармливать против какого коня!» И действительно, Аристотель от него ускакал, а Ксенократ продолжает тянуть телегу Академии.
Они вышли на просторную площадь Акрополя, вознесённую над миром. Здесь тоже было не слишком людно. Между храмами и массой скульптур, стоявших вдоль дорожек, прохаживались жрецы в длинных, до земли, одеждах и одинокие горожане. Прямо перед друзьями высился задний портик Парфенона, темно-красный с белыми фигурами барельефов, левее его стояла знаменитая статуя Афины в сверкающем золотом шлеме и с золотым наконечником копья. За статуей виднелся самый древний на Акрополе храм — Эрехтейон.
Эпикур ощущал святость этого места, но не мог настроить себя на нужный лад. Гордая богиня — покровительница города и давно распавшейся морской державы поразила его своей величиной, но не вызвала восхищения. Он решил, что в следующий раз поднимется сюда без провожатых, с готовностью думать и чувствовать, и со спокойной совестью покорился воле темпераментного приятеля. Менандр тащил Эпикура от одной скульптуры к другой, рассказывал истории, связанные с ними, называл имена скульпторов, говорил об особенностях сюжетов.
Вот прекрасная бронзовая львица, поставленная в память Лэне — подруги тираноубийцы Аристогитона, которую замучил брат убитого Гиппарха, Гиппий. Рядом статуя Афродиты работы Каламида, Персей, сделанный Мироном, и мальчик с кувшином — работа его сына Ликия. Они прошли мимо огромного «Деревянного троянского коня», отлитого из бронзы. Дверь в его брюхе была приоткрыта, и оттуда выглядывали сыновья Тесея — Менефей и Тевкр. Недалеко от «Коня» мальчик Геракл душил змей, заползших в его постель...
Они долго ходили по Акрополю, вошли в Эрехтейон, где помещались святилища Эрехтония, Афины и Посейдона. По преданию, на этом месте боги отстаивали своё право быть покровителями Афин. Посейдон тогда ударом трезубца создал солёный источник, а Афина — росток оливы, и царь Кекроп решил спор в её пользу. Менандр привёл Эпикура к священной оливе, которая считалась матерью всех оливковых деревьев Аттики, показал колодец с солёной водой и пещеру, где жила священная змея — ведь Кекроп и Эрехтоний были наполовину змеями...
Диоген
— Знаешь что, — неожиданно предложил Менандр, — пойдём на Агору, и я покажу тебе самое интересное — Диогена.
Они отправились вниз. Впереди, за лощиной, лежала врезанная в склон полукруглая площадь Собраний — Пникс. Справа, закрывая Агору, поднимался холм Ареса с храмом Афины Ареи (искупительницы), возле которого заседал главный суд Афин — Ареопаг.
Менандр болтал без умолку:
— Послушай, какое напутствие я сейчас тебе дам! — Он помолчал, вспоминая, и прочёл нараспев:
Ты уйдёшь в Академию, в мирную тень,
и в священных оливковых рощах
с камышовою зеленью в тёмных кудрях
там гулять будешь с другом разумным.
Там цветёт повилика и манит досуг
и трепещет серебряный тополь.
Ты услышишь, как ясень вечерней порой
перешёптывается с платаном...
Угадай, откуда это?
— Понятия не имею, — сознался Эпикур.
— Представь себе, из «Облаков» Аристофана. Подумать только, как судьба посмеялась над ним! Ведь слова эти в комедии говорит Правда, призывая юношу бросить Сократа и вместо занятий гулять по лесу. Мог ли поэт предположить, что именно там появится школа самого знаменитого из Сократовых учеников?
— Я почти не знаю Аристофана, у Памфила его не было.
— Ещё бы! Платоники его терпеть не могут. Аристофан — великий поэт, но жесток и не знает границ в преувеличениях. Так и с Сократом. В «Облаках» он показал старика бессовестным софистом, обвинил в безбожии и развращении молодёжи и даже предложил меру наказания — сжёг заживо с учениками. Конечно, это было только театральное зрелище, но обрати внимание на силу искусства, — через какое-то время те же обвинения были повторены против Сократа в суде. Хотел бы я знать, что чувствовал Аристофан, когда узнал о казни Сократа?