— Памфил говорил, его казнили за Крития, главу тридцати тиранов.
— Возможно. Но разве учитель отвечает за всех учеников, за Алкивиада, Ксенофонта, Диона? Кстати, и Антисфена — первого киника, учителя Диогена.
— А чему учил Антисфен?
— Признавал только самые простые истины, например: серебро — белое, золото — жёлтое, и отрицал силу любых рассуждений, а заодно и законов.
— И Диоген проповедует то же?
— Ах, Эпикур, совсем не важно, что он проповедует, важно, что он есть сам по себе. Диогена надо видеть.
Они обогнули холм и погрузились в суету рыночной площади, окружённой красивыми зданиями. Над Агорой стоял весёлый шум. Афиняне любили торговаться и, покупая любую мелочь, привлекали всё своё красноречие. Продавцы не отставали от покупателей, и каждая сделка превращалась в целое представление, доставлявшее удовольствие и его участникам, и окружающим.
— Обойдём площадь слева, — позвал Менандр. — Обрати внимание, перед нами галерея картин, или, как её чаще называют, «Пёстрая стоя». Построена при Перикле, расписана Миконом и Полигнотом. Но славу этих художников затмили другие, — при Тридцати здесь сидел трибунал, погубивший сотни невинных. Теперь осмотрим алтари.
Менандр показал Эпикуру жертвенники «Милости», «Стыду», «Доброй молве», находившиеся против стой, и повёл дальше вдоль площади, продолжая объяснять:
— Видишь это сооружение? У него десять входов, которые называют колодцами. Каждый ведёт в своё отделение, смотри не провались туда! Это знаменитая Гелиэя, уголовный суд. Дальше Булевтерий — здание Совета пятисот — Буле. А в этом замечательном круглом здании — фоле собираются пританы — пятьдесят членов дежурной секции Совета. Тут же они и обедают. Если ты отличишься, то будешь ежедневно питаться вместе с ними за счёт казны.
— С чего это ты взял, что я буду обедать в пританее?
— Можешь не обедать, я не настаиваю. Обрати теперь внимание на статуи — это изваяния десяти героев-эпонимов, в честь которых названы области Аттики — филы...
— Менандр, мне кажется, здесь столько статуй, что мы засветло не доберёмся до Диогена, — сказал Эпикур.
— Тогда посмотрим только самые знаменитые, — согласился Менандр. — Пожалуйста, перед тобой...
— Можешь не объяснять. Этих знает вся Эллада.
Они были перед знаменитыми статуями тираноубийц Гармодия и Аристогитона, которые стояли на краю площади. Друзья повернули направо, прошли мимо храма Гефеста, за которым лежал квартал литейщиков и кузнецов, сделали ещё один поворот направо и оказались перед другим храмом.
— Метроон, храм Кибелы, матери богов, — объявил Менандр. — Давай обогнём его и выйдем к той стороне, которая смотрит на торговые ряды. Посмотри вон туда, видишь у ограды, слева?
— Этот пифос? А почему он лежит на боку?
— Да это же бочка Диогена!
Они обошли глиняный сосуд и увидели философа. Он сидел на камне рядом со своим жилищем, в рваном плаще, со спутанной седой бородой и много лет не стриженными волосами, которые прядями свисали на грудь. Нарушая приличия, он на глазах у всех ел сушёные фрукты, лежавшие на каком-то черепке возле его босых ступней. Перед философом, опираясь на дорогой посох, в небрежной позе стоял холёный бритый толстячок и говорил что-то поучительное. Вокруг толпились любопытные. Речь шла, видимо, о трапезе Диогена, потому что, когда бритый замолчал, философ спокойно ответил:
— Почему это проголодаться на площади — пристойно, а утолить голод — нет? Это, Стратокл, такая же пустая выдумка, как и все городские причуды!
«Тот самый оратор, предлагавший вчера захватить Гарпала», — понял Эпикур.
— Согласен, — с улыбкой ответил Стратокл, — но учти, что эти причуды крепче городских стен. Зачем же ты лезешь на стену, вместо того чтобы её обойти? Учишь следовать природе, а сам только и делаешь, что идёшь ей наперекор!
— Думаешь, если ты лопнешь от обжорства, то станешь к ней ближе, трижды человек?
— Почему трижды?
— Потому что оратор — значит трижды несчастный. А слова «человек» и «несчастный» я считаю синонимами.
Диоген пожевал какой-то плод, поморщился и плюнул, едва не попав в расшитый гиматий Стратокла. Но тот не обратил на это внимания и, сладко улыбаясь, возразил:
— Напротив, мой дорогой, не несчастный, а счастливый, потому что только оратор в Афинах и может быть счастлив, если, конечно, обладает умом. Я жил кое-как, пока не начал давать советы народу, а теперь ни в чём не знаю нужды.
— Эй, афиняне! — закричал Диоген. — Тащите Стратокла в суд, он признался, что берёт взятки и грабит казну!
Слушатели засмеялись. Стратокл, нисколько не смутившись, обернулся к ним:
— Сперва, мои милые, подкопайтесь под Демада! А ты, Диоген, учти, что нашей природе противно страдание, а страдание — это отсутствие наслаждений. Человек создан для удовольствий, он должен ценить их, разнообразить и искать всё новые, конечно, как учит Аристипп, соблюдая меру.
— Меру? Тогда удели мне половину своего брюха, — предложил Диоген, — себя облегчишь и меня насытишь.
— Как-нибудь в другой раз, — ответил Стратокл и помахал кому-то в толпе.
— Значит, ты счастлив? — спросил Диоген.
— Конечно!
— А как же те две старухи, которые ходят за вами, гедонистами, по пятам и истязают день за днём?
— Ты о чём? — не понял Стратокл. — Смотри, какая за мной ходит красавица! — Он показал на хрупкую молоденькую женщину, которая подошла к нему вместе со служанкой, тащившей корзину.
— Первая старуха — привычка, — усмехнулся философ, — вторая — боязнь потерять, что имеешь.
— Чепуха, — отмахнулся Стратокл и повернулся к женщине: — Ну, Филоктимона, что купила на ужин?
— Бараньи мозги и головы.
Стратокл пришёл в восторг.
— Да ведь это, — расхохотался он, — те самые мячики, которыми мы играем в Совете!
Продолжая смеяться, он удалился вместе с женщинами. Разошлись и слушавшие спор горожане. Менандр с Эпикуром подошли к старику.
— Радуйся, Диоген! — сказал Менандр. — Познакомься, это мой новый друг Эпикур.
— Чему радоваться, — отозвался философ. — Что ты продолжаешь показывать меня каждому новому приятелю?
— Нет, это особый случай. Эпикур приехал с Самоса, можно сказать, специально, чтобы задать тебе вопрос о смысле жизни.
Эпикура бросило в жар, он хотел стукнуть Менандра по шее, но тут Диоген отложил недоеденную смокву и, задрав голову, пристально посмотрел на него. Эпикура поразил взгляд философа, высокомерный, значительный, твёрдый, наполненный какой-то звериной силой. В глазах этого нищего старца читалось абсолютное бесстрашие, позволявшее ему, сидя около своей бочки, как бы стоять над миром и судить его.
— Почему ты не отвёл глаз? — спросил Диоген добродушно. — Мало кто выдерживает мой взгляд.
— Любовался твоим лицом, — ответил Эпикур. Его волнение только усилилось, но смущение исчезло. Он понял, что отныне между ним и Диогеном не существует никаких условностей.
— Что касается твоего вопроса, то цель и смысл жизни состоит в достижении полной свободы. — Диоген поднялся, оставив на земле свой ужин, и двинулся через площадь. Друзья последовали за ним.
— Знаешь, — обратился к философу Менандр, — сегодня утром в Одеоне Демосфен отделал Архия не хуже, чем ты Стратокла.
— Снова ты со сплетнями, — проворчал Диоген. — Ты же знаешь, как я люблю политиков.
Они подошли к водоразборному бассейну. Там философ умылся, вытерся полой плаща и напился из горсти.
— А за что Демосфен придрался к бедному Архию? — неожиданно спросил он.
— За бездарную игру.
— Зря он это делал, — покачал головой Диоген.
— Почему? — изумился Менандр. — Ведь Архий и правда бездарь!
— Верно, — согласился Диоген. — Но учти, при своих данных он мог бы с успехом заниматься разбоем, а так — довольствуется сценой.
Философ подмигнул Менандру, улыбнулся сквозь бороду собственной шутке и скрылся в толпе.
— А теперь мы пойдём ко мне в Мелиту обедать, — предложил Менандр и добавил: — Ну как тебе Диоген?
Эпикур не смог ответить, впечатление от встречи было слишком сильным.
Академия
На другое утро Эпикур через Дипилонские ворота и почётное кладбище Керамика вышел на Элевсинскую дорогу. Он шагал по обочине навстречу крестьянским повозкам, мимо распаханных полей и редких домиков.
Юноша старался думать о том, что ждало его в Академии, но мысли всё время возвращались к вчерашней встрече на Агоре. Он вспоминал беседу Диогена и Стратокла, антиподов, каждый из которых утверждал, что нашёл путь к счастью, живя согласно природе. Понять Стратокла, считавшего счастьем купание в роскоши, Эпикур мог, но счастье отказа от всех жизненных благ вызывало в нём смутное чувство протеста, хотя он и ощущал, что Диоген по-своему счастлив.
Перейдя по деревянному мосту через бежавший по каменистому ложу Кефис, Эпикур миновал прозрачную оливковую рощу и оказался перед Гермией — селением, примостившимся у подножия Эгалей. Здесь, левее дороги, стоял жертвенник Прометею, как понял Эпикур, тот самый, от которого в праздники начинается бег с факелами. Выше и в стороне на заросшей травой опушке поднималась стройная круглая башенка, облицованная черно-синим камнем, на фоне которого выделялись белые мраморные полуколонны. Это был построенный Хариклом памятник подруге Гарпала, о котором говорили на корабле. Эпикур подошёл и прочёл эпитафию:
Друг, я Пифоника, тело моё в Вавилоне,
Но не душа. В Аттике милой она.
Он поднялся выше, повернул по деревенской улочке налево, доверясь собственному чутью и описаниям Памфила. Действительно, вскоре впереди возникла крытая черепицей стена, и он остановился у двери в рамке из желтоватых известковых плит, над которыми темнела магическая надпись, поставленная Платоном: «Не геометр, да не войдёт».