Путь, чтоб внедрить убежденье в сердца недоверчивых смертных.
Нет у него головы человечьей, венчающей члены,
Нет ни быстрых колен, ни ступней, ни частей волосатых,
Дух лишь один существует один, несказанный от века,
Мыслями быстрыми вкруг обегающий всё мирозданье...
Бесформенный, бесплотный, он мог находиться везде и нигде, не затронутый бурлением вечного миротворения. Так же и души, они, как и у пифагорейцев, переселяются в иные тела. Но не все, а только обречённые на это божеством, согрешившие демоны. Эмпедокл утверждает, что и сам он — сосланный скитаться демон. Он пишет:
Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то,
Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной,
Горе мне! Чести какой и какого лишившись блаженства,
Свергнутый ныне на землю, средь смертных людей обращаюсь!
Мысль о бестелесном божестве нравилась Эпикуру, но рассказ Эмпедокла-демона о своих скитаниях вызывал улыбку.
Пронеслась летучая мышь, едва не задев юношу крылом. Он стоял, любуясь звёздами и обдумывая прочитанное в последние дни. Небо неощутимо двигалось. Пока он стоял тут, Змееносец уже успел скрыться за крышей соседского дома.
Анаксагор писал прозой, но, как и все до Аристотеля, старался больше убеждать, чем доказывать, и не жалел красок. Книгу он начинал словами: «Вместе все вещи были беспредельные и по множеству и по малости, потому что и малость была бесконечной. И пока всё было перемешано, ничто не различалось, погруженное в воздух и эфир, оба бесконечные. Ведь из всех тел Вселенной эти два — наибольшие...»
Какая-то смесь, что-то вроде состава Эмпедоклова Сфероса, заполняло беспредельную Вселенную. Она покоилась бесконечное время, пока её оцепенение не нарушил «Нус» — ум. Он придал какой-то части вещества круговое движение. Оно завертелось в вихре, собирая тяжёлое, влажное и холодное в центре, а сухое и горячее отбрасывая наружу. Так возник Мир, окружённый вращающейся каменной скорлупой. Плоская Земля опиралась на слой сжатого ею же воздуха. Края земного диска близко подходили к небосводу и раскалялись от трения об него. Однажды там от Земли оторвались два огромных куска — Луна и Солнце. Солнце при этом так раскалилось, что испускает жар до сих пор. Оно огромно, во всяком случае, больше Пелопоннеса. Луна поменьше и похожа на Землю, на ней есть горы и долины, она обитаема. К этому-то мнению Анаксагора о природе Солнца придрался иерофант и объявил философа безбожником. Обвинение было серьёзным, даже Перикл не сумел защитить друга и только помог ему покинуть Афины. Старик уехал в Лампсак, где провёл остаток жизни. Говорят, афиняне ему самому присвоили прозвище «Нус», сейчас уже не узнаешь, из уважения или в насмешку...
Что же это за таинственный Анаксагоров Ум, предок Верховного разума и перводвигателя Аристотеля? Анаксагор пишет, что он состоит из самого тонкого вещества и пронизывает всё вокруг. Но какова его роль в мироздании? Ограничился ли он первоначальным толчком или как-то содействовал гармоничному устройству Мира? В книге Анаксагора Эпикур не нашёл на это ответа.
Уже два месяца он разбирался в книгах о природе. Он считал, что достаточно познакомился с мнениями Аристотеля и его предшественников на этот счёт. Но нарисованные прославленными мыслителями картины не убеждали юношу. Эпикуру казалось, что он и сам мог бы придумать собственный план мироустройства, не менее красивый, но и не более доказуемый. Больше других ему нравилась Вселенная Анаксагора. Она не делилась на нашу живую подлунную область и надменно-бесстрастную сферу небесных светил. Небо Анаксагора было частью Земли, а Земля — частью неба. И у философа имелись доказательства этого — у фракийской речки Эгоспотам, той самой, у устья которой позже спартанцы уничтожили афинский флот, он видел свалившийся с неба камень и встречался с людьми, наблюдавшими, как он летел к земле со свистом и рёвом, оставляя в небе огненный след.
Мысль Анаксагора о бесконечности пространства была понятнее и ближе Эпикуру, чем заумные рассуждения Аристотеля о том, что за последней сферой Мира нет ни места, ни времени. Действительно, разве возможен где-либо такой край, добравшись до которого нельзя было бы пустить стрелу дальше? Это так же нелепо, как утверждать, что может быть некое число, к какому уже ничего невозможно прибавить! Но с другой стороны, почему Анаксагор учил, что в беспредельном, полном вещества и возможностей к действию просторе только в одном месте вдруг родился единственный мир, чтобы, прожив свою жизнь, погибнуть? Ответа не было.
Стало прохладно. Эпикур поёжился, ещё раз окинул глазами небо и, осторожно ступая, двинулся к дому. Из физиков, которых он собирался прочесть, неизученным остался только Демокрит. В своё время Менандр обещал Эпикуру достать его главные сочинения. «Нечего тянуть, — решил Эпикур, — завтра же отправляюсь в Пирей к Менандру».
Демокрит
Пресытившийся затворнической жизнью, Эпикур рано утром вместе с Мисом отправился в Фалер, а оттуда уже один на попутной лодке в Пирей. С трудом он разыскал дом Менандра, и уже оттуда слуга отвёл его к морю, где под растянутым на жердях пологом сидел в весёлой компании Менандр. Эпикура накормили сластями, напоили прохладным вином, разбавленным ключевой водой. До вечера они купались, дурачились, играли в кости, Менандр специально для Эпикура прочёл недавно написанную комедию «Розыгрыш», которую утром уже читал остальным. Но приятели с готовностью прослушали её вторично. Никто из них не сомневался, что со временем их друг затмит Алексида и Аристофана, и Эпикур охотно согласился с ними. Ночевать он остался у Менандра.
Оказавшись наедине, друзья полночи проговорили, делясь новостями и мыслями. Менандр собирался на Олимпиаду и приглашал Эпикура составить ему компанию. В Олимпию отправлялось несколько сот афинян — Олимпийские игры были не только всеми почитаемым праздником Зевса и знаменитыми спортивными состязаниями, но и общеэллинской ярмаркой. Кроме того, по дороге можно было осмотреть Мегару и Коринф, а в Олимпии — знаменитую статую Зевса работы Фидия. Друзья посчитали стоимость путешествия, и Эпикур решил, что может это себе позволить.
Потом заговорили о философии. Эпикур рассказал о своих сомнениях и ощущении бесплодности занятий.
— Вот, решил одолеть Демокрита, а дальше даже не знаю, что буду делать, — закончил он. — Кстати, странно, Аристотель о Демокрите пишет с уважением, вступает в споры, но ни у Памфила, ни в Академии я ни разу не слышал этого имени!
— Не так уж странно, — ответил Менандр. — Феофраст говорит, что Платон не переносил Демокрита. Ходили слухи, что он скупал где мог его книги и сжигал их, но, думаю, это враньё.
— Демокрит был ровесник Анаксагора?
— Скорее Сократа. А Анаксагора слушал, когда бывал в Афинах. Но я мало о нём знаю. Вот завтра мы поедем в город, и я познакомлю тебя с человеком, который называет себя его учеником. Это Навсифан, родом он с Теоса и, конечно, имеет сочинения учителя.
Утром в лёгкой повозке они прикатили в Коллиту — афинский квартал, где жил Навсифан, и остановились у его дома. Но философа там не оказалось, слуга сказал, что, скорее всего, он вместе с учениками сидит где-нибудь на берегу Илиса выше стадиона. Менандр отпустил повозку, приказав вознице ждать его в Мелите. Друзья вышли через Диохарийские ворота на мягкие луга долины Плиса с купами деревьев, жавшихся к руслу, и двинулись вдоль берега, разглядывая горожан, которые отдыхали в тенистых местечках у воды.
— По-моему, это они. — Менандр показал Эпикуру на группу людей, располагавшихся под раскидистым деревом на том берегу. — Да, точно. Видишь эту чёрную бороду?
Несколько юнцов читали и писали, сидя на расстеленных плащах, а у ствола, опираясь на него спиной, сидел Навсифан, крупный мужчина с чёрной как смоль бородой. Менандр с Эпикуром сбросили сандалии и по острой щебёнке перешли речку вброд. Вода редко где заходила выше колен. Менандр окликнул Навсифана, и чернобородый сколарх поднял голову:
— Радуйся, мой милый! Но только не отвлекай разговорами, ты видишь, я занят.
— Я привёл к тебе возможного ученика. — Менандр показал на Эпикура сандалией, которую держал в руке.
— Тогда другое дело, — сказал Навсифан, — присаживайтесь, поговорим.
— Ты действительно учился у Демокрита? — с сомнением спросил Эпикур.
— Что ты, юноша! Демокрит умер шестьдесят лет назад. Я считаю себя его учеником, потому что одно время учился у Метродора Хиосского, а того учил Несс Абдерский, вот он-то действительно учился у самого Демокрита. За то Несс получил многие книги учителя и передал их Метродору, а хиосец мне. Но я владею не только учением Демокрита, я могу обучить тебя всем учениям, которые только были созданы философами, а также практическим приёмам риторики, счёта, географии, астрономии, истории и законодательным установлениям разных государств.
В это время к Навсифану подошёл один из учеников и сказал, что не может решить задачу.
— А что я тебе задал?
— Объем трёхгранной пирамиды. Но, по-моему, в условии мало данных. Ты не указал, где расположена вершина пирамиды по отношению к основанию.
— Слушайте все! — громко позвал Навсифан. — Кто помнит правило объёма пирамиды?
— Параллелепипед с высотой в три раза меньшей, чем у пирамиды, и основанием? равновеликим её основанию, — ответил красивый тонкий мальчик, наверно, самый младший из всех.
— А если она кособокая? — спросил ученик, не решивший задачу.
— Всё равно.
— Правильно, Горгий, — похвалил мальчика Навсифан. — А почему?
— Такое правило.
— Правила, мои милые, не падают с неба, — сказал Навсифан. — Все имеет свои причины и смысл. Давайте-ка разберём доказательство этого великого и далеко не очевидного правила, данное Демокритом. Эй, Сосий! — крикнул он слуге, который отдыхал в сторонке, — Дай-ка мне нож и свёклу покрупнее.