— Значит, рассуждения Аристотеля неверны? — спросил Леосфен.
— Рассуждения безупречны, — ответил Эпикур, — неверны посылки. Движение не прекращается с прекращением действия силы, среда не помогает, а мешает движению. — Он торжествовал, запрет на атомистику был снят.
Четыре раза метали ядра, каждый раз по-другому располагая их в ложке, но каменное всегда летело дальше. Демокрит победил, Менандр торжественно вручил Тимократу выигранный им обол. Леосфен уехал, зрители разошлись, работники утянули монанкон за ограду.
— Помните, — сказал Тимократ друзьям, взвешивая на ладони выигранную монету, — как вы смеялись, когда я решил стать учеником Эпикура? Теперь убедились, кто был прав?
— Давай, Тимократ, всё-таки отложим твоё ученичество до поры, когда у меня созреет учение, — попросил Эпикур. — Ведь может случиться, что оно тебе не понравится.
— Кстати, — обратился Менандр к Эпикуру, — не займёшься ли ты теперь созданием новой теории движения?
— Знаешь, — ответил Эпикур, — меня все эти подробности мало интересуют. Главное, теперь я со спокойной совестью могу принять атомистику. А в своих ошибках пусть перипатетики копаются сами.
Через три дня Эпикура вызвали к Леосфену. Командующий принял его в своём шатре, посадил за стол напротив себя, угостил разбавленным вином и стал расспрашивать о жизни, внимательно разглядывая гостя. Потом, видимо приняв решение, проговорил:
— Вот что, Эпикур, я хочу дать тебе важное поручение и надеюсь, ты выполнишь его, как я скажу. Я выбрал тебя как старого знакомого и сына человека, которого уважаю. Дело несложное. Ты должен плыть в Афины и передать нескольким людям мои письма. Я хочу, чтобы это было сделано незаметно и не вызвало толков. Знаешь наши привычки! Ты для такой роли подходишь лучше всего — ты ещё ничем не отличился и, главное, надеюсь, не пойдёшь молоть языком по всем цирюльням о том, какую честь тебе оказали.
— Можешь не сомневаться.
— Отлично. Я хочу, чтобы ты на всякий случай знал, о чём речь. Наши дела, мой милый, совсем не так хороши, как я это пытаюсь изобразить. К Антипатру идёт помощь. Во-первых, Кратер со своими ветеранами, во-вторых, сатрап Верхней Фригии Леонант. Если кто-то из них явится до того, как мы возьмём Ламию, мне придётся снять осаду.
— Почему?
— Так хоть будет шанс сразиться с ними по очереди.
— Что же ты тогда не заключил мира?
— Зачем? Антипатр ушёл бы, а потом соединился со своими и начал бы всё сначала. Я-то надеялся оторвать Антипатра от Пердикки, Македонию — от Вавилона. Вот тогда он был бы заинтересован в дружбе с нами. Но слушай вторую новость — Кратер готовит флот для нападения на Аттику. Возможно, в городе об этом знают, а может быть, мне удалось узнать больше их. Я дам тебе письма к Фокиону и Евстиону, наварху нашего флота. И ещё два письма — к Гиппериду и Демосфену, в них разные мысли о будущем Греции. Официально ты повезёшь только заявки на хлеб.
В тот же день Эпикур, попрощавшись с друзьями, сел на корабль, доставлявший войску продовольствие. Его с Мисом тут же посадили на вёсла. Ненагруженное судно шло легко, уже к вечеру они вышли из Малиокского залива и свернули в узкий и длинный Еврипский пролив, отделяющий Грецию от Эвбеи.
В Афинах
Эпикур быстро выполнил поручения Леосфена. Все, кому он приносил письма стратега, расспрашивали юношу о подробностях сражения и ходе осады, а Демосфен узнал и даже пригласил поужинать. Эпикур собирался вернуться к войску, но Фокион, отвечавший за оборону Аттики, его не отпустил, а велел, отдохнув декаду, явиться в военное управление для службы. Эпикур догадался, что это сделано по просьбе Леосфена, который хотел избавить его от тягот войны. Свободное время он использовал для того, чтобы привести в порядок заметки и снова, теперь уже другими глазами, перечитать Демокрита, книги которого достал у Тихона. К Тихону же он устроил переписчиком Миса, который сам это предложил.
Фокион дал Эпикура в помощники управляющему финансами Алфею, хитрому старичку, который поручал юноше составление списков, проверку долговых обязательств и бесконечные подсчёты. Эпикур довольно быстро освоил эту работу, и она не тяготила его, потому что продолжалась только до обеда.
Управление военных расходов помещалось в Булевтерие в одной комнате с кассой феорика, то есть «театрального фонда». В своё время этот фонд был создан для устройства государственных зрелищ, но постепенно взял на себя обеспечение большинства общественных расходов. Феориком ведал Гимерий, который, правда, не часто появлялся в управлении, доверяя дела четверым помощникам.
У столов феорика вечно толпились просители. Занимаясь своими подсчётами, Эпикур неожиданно услышал знакомый голос, поднял голову от абака и увидел осунувшегося и обрюзгшего Стратокла. Толстяк утверждал, что когда-то внёс в кассу деньги для оплаты хора и требовал их назад. Служители доказывали, что феорик ему ничего не должен, тогда Стратокл взмолился, чтобы в память о его былых заслугах ему подарили бы денег или хотя бы дали в долг. При этом он объяснял, как тяжело жить без теосского вина, беотийских угрей и духов из Эфеса. Ушёл он огорчённый, ничего не получив.
Эпикур вспоминал давний спор Стратокла с Диогеном — эту встречу двух крайностей — и думал, что сама природа предпочитает держаться середины. Ведь грозы и бури бывают реже обычных дней. И физика не должна оказаться здесь исключением. Например, Демокрит допускает существование огромных атомов, размером с целый мир. Это, наверное, такая же крайность, как поиски абсолютной свободы или абсолютного наслаждения.
Поздней осенью в середине мемактериона на Афины обрушилось известие о смерти Леосфена. Во время отражения вылазки македонян он был ранен в голову ядром из вражеской машины. Рана оказалась смертельной, через три дня, не приходя в сознание, полководец умер. Горе охватило город. Не стало человека, с именем которого связывалась вера в победу и будущие успехи. Теперь Леосфену предстояло получить те самые отличия, о которых он когда-то сказал Фокиону во время Собрания — памятный камень на кладбище Керамика и надгробную речь над ним.
Эпикур вместе с толпой горожан пришёл на почётное кладбище. Там перед обелиском, на котором выбили имя полководца и имена воинов-афинян, погибших в Эллинской войне, Гипперид произнёс речь, яркую, но, может быть, лишённую настоящей теплоты. Эпикур вспоминал о встречах с Леосфеном на Самосе, поход в горы, грозу и ночь под звёздами, когда они говорили о смысле жизни. Афиняне плакали. Эпикур сперва держался, но потом тоже заплакал, беззвучно, не вытирая слёз.
Вместо Леосфена стратегом избрали Антифила. Наступила ветреная дождливая зима. Менандр писал из-под Ламии, что после гибели Леосфена жизнь в лагере стала унылой. Этому содействует скверная погода. Ополченцы многих городов отправились зимовать домой, и Антифил не смог их удержать. Правда, и македоняне терпят большую нужду и держатся из последних сил.
Война затягивалась, тем временем новые правители Азии не собирались оставлять Македонию в беде. Уже давно было известно о подготовке удара по Аттике с моря, и вот пришла весть о выступлении македонского флота под командой Клита Белого. К этому времени из двухсот сорока намеченных к постройке кораблей успели сделать только восемьдесят, но и это был достаточно сильный флот. Ефстион спешно вышел навстречу Клиту вдоль Кикладских островов.
Эпикур просматривал в лавке Тихона новые книги, когда на улице поднялся шум. Хозяин и посетитель вышли узнать, в чём дело. Через площадь, сопровождаемый толпой радостно кричащих горожан, двигался Стратокл с венком на голове.
— Славная победа афинского флота! — возглашал он. — Македоняне и финикийцы отброшены!
— Наконец-то! — воскликнул Тихон. — Слава Посейдону, добрые вести.
— На Пникс, афиняне, — взывал Стратокл. — Надо решить, как мы отметим победу.
Обрадованный Эпикур примкнул к ликующей толпе и вместе с остальными поднялся на площадь Собраний. Было солнечно и ветрено, белые и серые облака торжественно плыли с востока, со стороны Акрополя над раскинувшимся внизу городом. После печальных вестей о гибели Леосфена и тяжёлого ощущения безнадёжной осады весть о победе вселяла надежду на перелом к лучшему. Стратокл произнёс короткую речь с прославлением героев и предложил отметить победу торжественными жертвоприношениями с угощением народа и раздачей мяса. Предложение было с восторгом принято, постановили выделить средства и начать торжество.
Два дня город праздновал победу. У храмов стояли столы, за которыми сменялись группы пирующих, кипели котлы, воздух был наполнен запахом жаркого и острых приправ. Свистели флейты и стучали бубны, люди танцевали и пели, славили смелых моряков и богов-покровителей. Эпикур среди общего веселья ощущал грусть оттого, что с ним нет друзей. Он думал о Менандре и Тимократе, которые далеко на севере в холодных палатках сидят под стенами Ламии, и, наверно, до них ещё не успела дойти весть о победе.
С такими мыслями он стоял у храма Гефеста на Агоре: Невдалеке к столу, где угощались горожане, несколько человек привели Стратокла и уговорили его выпить с ними во славу афинского флота. Неожиданно Эпикур заметил около Пёстрой стой толпу, к которой отовсюду сбегались люди. Увеличиваясь на глазах, она медленно двигалась к Гефестиону. Скоро несколько человек подбежали к пирующим.
— Что вы делаете! — крикнул один, с перекошенным лицом, в хламиде воина. — Нас разбили у Аморга! Тридцать потоплено, девять спаслись, остальные захватил Клит!
— Это он, Стратокл, виноват! — воскликнул другой. — Пока мы тут веселились, они гибли в море!
Сидевшие за столом отшатнулись от оратора, он оказался один в центре круга горожан, которые кричали ему проклятия.
Стратокл растерянно оглядывался:
— Получается, я не угадал?
— Вот он! — бесновался воин. — Два сына моих утонули, а я тут плясал из-за его обмана!