— Я смотрю, ты обо мне кое-что знаешь, — сказал Эпикур.
— Твой друг Менандр столько раз рассказывал мне о ваших общих подвигах!.. Кстати, поскольку день Собрания зависит от погоды, тебе придётся немного пожить в Афинах. Приглашаю погостить у меня.
— Благодарю, — кивнул Эпикур, — только меня немного испугал план твоей речи. Видишь ли, я лучше откажусь от школы в Афинах, чем допущу по отношению к себе какую-либо ложь.
— Прекрасно! — воскликнул Демохар. — Такого сколарха вдвойне приятно поддержать. Но не беспокойся, ложь мне не понадобится, твоя жизнь и твоё учение дают мне достаточно кирпича для построения речи. Первое — ты участник Ламийской войны, сражался против Антипатра, отца Кассандра, злейшего врага Деметрия, отличился при Платеях, осаждал Ламию. Было?
— Было, — согласился Эпикур.
— Послан в Афины с личным поручением Леосфена, — добавил Менандр, — воевал у Рамина с Клитом, врагом Антигона.
— Был писарем в посольстве вместе с Деметрием Фалерским, — в тон ему продолжал Эпикур.
— Э, нет, — сказал Демохар, — этого нам не нужно. Ты что, по своей воле попал в посольство?
— Нет, по приказу Фокиона.
— Тогда к твоим побуждениям этот эпизод не относится, и я его упоминать не буду. Надеюсь, ты не возражаешь?
Эпикур не возражал.
— Потом по милости врагов Деметрия ты вынужден был покинуть Афины и какое-то время жить под властью Лисимаха, противника Антигона и Деметрия. Но вот Афины вновь получили свободу, и ты вернулся в родной город, который любишь и чтишь. А потом я скажу, что ты учишь честности, умеренности, справедливости, уважению к людям, а кроме того, познал все тайны природы. Ну что, разве плохо?
— Нет, не плохо, — согласился Эпикур, — только говори чуть-чуть поскромнее. А сколько ты возьмёшь за хлопоты?
— Неужели ты думаешь, — улыбнулся Демохар, — что я стану брать плату с автора «Писем»?
Через шесть дней на Пниксе состоялось Собрание, которое разрешило Эпикуру открыть школу. Ему пришлось подняться на бэму и сказать, что он собирается учить нравственной жизни и денег за обучение брать не станет. Потом серьёзно и коротко выступил Демохар, а за ним, неожиданно для Эпикура, ещё двое горожан. Оказалось, они вместе с Эпикуром служили в отряде Каллия и помнили его. Эпикуру так и не удалось выяснить: сами ли они решили выступить или их разыскал и попросил об этом Демохар. Как бы то ни было, большинство проголосовало «за».
К этому времени были закончены переговоры о приобретении «Сада», как члены эпикуровской общины стали называть приглянувшийся всем участок. Хозяин требовал два таланта, Эпикур предлагал один. В конце концов сошлись на таланте с третью — восьмидесяти минах.
Истратив на покупку сада почти все накопленные деньги, афинская школа Эпикура начала существование.
Среди забот по ремонту помещений и очистке сада Идоменей, работавший в молодости каменотёсом, сбил с наддверной плиты старую надпись: «Да не войдёт сюда дурное». С этой надписью связывали высказывание Диогена, который будто бы, увидев её, в изумлении воскликнул: «А как же войти в дом самому хозяину?» Вместо сбитой Идоменей выбил новую: «Здесь живёт радость».
Леонтия
Члены общины вложили много сил и выдумки, чтобы сделать своё новое пристанище уютным. В «Сад» стали заходить горожане, желавшие познакомиться с новым сколархом. Беседы с немногими гостями иногда превращались в выступления перед несколькими десятками собравшихся, можно было подумать о начале постоянных занятий. Эпикур радовался, что его друзьям пришлись по душе Афины и что афиняне доброжелательно отнеслись к новой школе. Его беспокоил только Метродор.
Метродор по характеру напоминал Тимократа, хотя был намного мягче и доверчивей. Но в нём Эпикур видел ту же замкнутость и незаметную посторонним настороженность. Казалось, со времени приезда что-то стало угнетать юношу, хотя это почти не проявлялось внешне. Он также смеялся шуткам и шутил, с удовольствием писал под диктовку Эпикура или в свою очередь диктовал троице переписчиков скриптория. Но он стал чаще нуждаться в одиночестве, отправляясь погулять по городу, перестал брать с собой Батиду, говорил, что на этот раз хочет не развлечься, а поразмышлять.
Скоро Эпикур понял, что мысли Метродора связаны с Леонтией. Она так и не нашлась, хотя Гликера потратила на поиски девушки немало сил и времени. Ничего не добившись, она оставила это занятие и заявила, что Леонтия, наверно, сбежала с каким-нибудь моряком и теперь её с одинаковым успехом можно искать в любом месте Европы, Азии или Африки.
— Что с неё взять, — говорила Гликера о падчерице, — если мать у неё была искательница приключений, а отец — тем более!
Эпикур замечал, как менялось лицо Метродора, когда речь заходила о Леонтии. Помочь юноше он не мог. Когда-то Кратет хорошо написал об этом:
Чем излечиться от любви? Лишь голодом
Да временем, а если нет — удавкою.
Оставалось ждать и заботиться, чтобы Метродор ощущал расположение и заботу друзей.
Прошло уже около месяца с основания «Сада», когда Метродор вернулся после прогулки с каким-то щуплым кудрявым парнишкой и сказал, что привёл нового члена общины.
Эпикур и ученики сидели перед домом на складных табуретках, радуясь тёплому дню, и советовались об устройстве помещения для занятий. Сообщение Метродора застало их врасплох. Метродор и подросток тоже выглядели смущёнными. Потом юнец тронул причёску, немного поправил гиматий и улыбнулся...
— Леонтия! — завопила Батида и бросилась обнимать сверстницу, Фемиста тоже вскочила и по-матерински прижала к себе обеих девушек.
Эпикур старался казаться невозмутимым, хотя при взгляде на Метродора счастливые слёзы подступили к его глазам.
— Постойте, — остановил он Батиду и Фемисту, когда они немного успокоились, — надо же разобраться что к чему. Рад тебя видеть, Леонтия. Ты что, действительно решила стать моей ученицей или просто ищешь защиты?
— Конечно, я надеюсь на помощь, — ответила девушка, с недоверием глядя на него. — Но то, что рассказывал про твоё учение Метродор, мне понравилось.
— Хочешь жить у нас?
— Где угодно, только не с Гликерой.
— Я забираю её к себе, — не допускающим возражений тоном заявила Фемиста, которая с Леонтеем снимала домик напротив «Сада».
— Вот и отлично, — улыбнулся Эпикур и поглядел на Метродора, лицо которого посветлело.
Батида забежала к себе, взяла платье, и женщины ушли переодевать Леонтию. Оставшиеся окружили Метродора.
— Как тебе удалось? — тормошил его Гермарх.
— Не надо расспрашивать, — попросил Эпикур, — а то, даже против воли, можно поставить человека в неловкое положение. Важнее другое, как нам приютить её, избежав ссоры с Гликерой.
— Я всё-таки лучше сначала расскажу, — предложил Метродор.
Оказалось, Леонтия ушла из дому действительно потому, что не захотела, чтобы Гликера показывала её Деметрию. Затея мачехи с самого начала была ей не по душе, а услышав рассуждения Эпикура, девушка уверилась в своей правоте и решила бежать. Она нашла приют в Термин у родственницы своей подруги, недолюбливавшей Гликеру, и договорилась, что поживёт у неё, пока Деметрий не уберётся из Афин.
Три дня назад Метродор гулял по Элевсинской дороге, увидел памятник Пифонике и положил к нему пучок фиалок. Переодетая мальчиком Леонтия заметила, что кто-то кладёт цветы к надгробию её матери, выследила Метродора и сама подошла к нему. Потом они ещё раз встречались вчера, а сегодня, увидев, насколько девушку интересует учение Эпикура, Метродор убедил её войти в общину.
— Так просто! — воскликнул Леонтей.
— Ладно, — сказал Эпикур, — после обеда я поговорю с Леонтией, и мы решим, как быть дальше.
По случаю тёплой погоды есть решили в саду. Женщины явились к обеду нарядные. Леонтия, поменявшая юношеский гиматий на платье Батиды и, видимо, соскучившаяся по обществу, чуть ли не светилась от радости. Её удивили обеденные обычаи общины. Пища была простой, даже скромной, но к ней относились с вниманием и от неё умели получать удовольствие; слуги, обедавшие рядом за отдельным столом, ели то же, что хозяева. Но девушка быстро освоилась, не сторонилась шутливой беседы и нахваливала кушанья, от которых, наверно, отвернулась бы в доме Менандра.
После обеда Эпикур позвал Леонтию поговорить. Они прохаживались по дорожке, пересекавшей участок, а Метродор, усевшийся возле дома с книгой, то и дело поглядывал на них.
— Батида сказала, — начала Леонтия, — что сейчас в Одеоне Менандр репетирует «Брюзгу», и ты, наверно, уже сходил туда поговорить обо мне?
— Менандр скорее всего действительно там, — ответил Эпикур, — но, разумеется, я к нему не ходил. Как я мог сделать такое, не получив от тебя разрешения? Ведь, наверно, когда Метродор звал тебя к нам, то поклялся, что не выдаст Гликере?
— Клялся, — кивнула Леонтия.
— Этим всё сказано. Пока ты этого сама не пожелаешь, никто, во всяком случае от нас, не узнает, где ты находишься. Я даже, если хочешь, могу помочь тебе тайно перебраться из Афин в Лампсак под покровительство моего друга Полнена.
— А если я захочу остаться у вас, но не стану заниматься философией?
— Оставайся. Всё зависит от твоего желания и твоей жизненной цели. — Эпикур пристально взглянул на девушку. — Пойми, ты свободна. Не существует ни божественной воли, ни предначертаний судьбы, которые бы управляли тобой, как возница лошадью. Ты зависишь только от своей воли и от воли окружающих. Но если ты выбрала достойный путь, нет силы, которая могла бы тебя с него сбить. Если, конечно, ты действуешь бескорыстно и никому не желаешь зла. Ну, скажи, что бы с тобой могла сделать Гликера, если бы ты просто не покорилась ей?
— О, ты не знаешь Гликеры, — со страстью ответила девушка, — если она что-то задумала, её уже не остановишь. Наверно, попрекала бы целыми днями, могла бы и побить. Ведь я от неё зависела.