Выросла смоква в нашем саду,
Плоды её спелы, плоды её сладки...
— Гимен, Гимен, о! — подхватили остальные. — О, Гимен, Гименае!
Белая ухоженная лошадь степенно ступала по неровной глине и щебёнке афинских улиц. Прохожие останавливались, провожали шествие глазами, некоторые, надеясь на угощение, шли следом.
Эй, потолок поднимайте выше, плотники, выше!
Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей!
Песни не смолкали, каждый из гостей вспоминал или тут же выдумывал куплет, остальные поддерживали его, без конца повторяя: «О, Гимен, Гименае!» Всё шло как на обычной афинской свадьбе, только невеста вела себя не совсем по правилам. Иногда она откидывала покрывало, оглядывалась, и все видели её сияющее лицо.
— Что ты делаешь! — возмущалась Фемиста. — Ты же должна изображать горе!
— Да ну тебя, — смеялась Леонтия. — Что же я, не могу посмотреть на собственное свадебное шествие?
— Бесстыжая! — ворчал кто-то в толпе.
— Помолчи, если хочешь угоститься, — советовали ему, — мало ли у кого какие обычаи.
Около снятого Метродором домика колесница остановилась, и Леонтия сошла на землю. Теперь полагалось разыграть сцену похищения, в которой жених должен был отбить кричащую невесту у подруг и на руках перенести через порог. Но Леонтия рассудила по-своему.
— Слушайте все! — провозгласила она. — Я ввожу новый, эпикурейский свадебный обычай, означающий не захват невесты женихом, а их союз и согласие! Метродор, друг мой, дай руку, я хочу, чтобы мы вошли в дом вместе.
Тут Гликера не выдержала.
— Прекрати дурить, — приказала она, — не порти свадьбы!
— Я не порчу, а делаю лучше, — ледяным тоном возразила Леонтия. — Этот шаг я желаю сделать сама!
— Не нарушай обряда! — прошипела Гликера. — Ты же будешь несчастна, он бросит тебя через месяц!
— Оставь её, — сказал Менандр. — Она смелая девочка и знает, что делает.
Следом за Леонтией и Метродором гости ввалились во внутренний дворик, где уже были приготовлены столы. Горожанам, провожавшим свадьбу, угощение вынесли на улицу. Эпикур и Менандр поместились рядом с женихом и невестой, для которых был приготовлен особый стол со специально приготовленными кушаньями. Молодых обрызгали очистительной водой и усадили за стол. На нём лежали пирог и хлеб, стояло блюдо с фруктами и кувшинчик вина. Обычай требовал, чтобы всё это они поделили и попробовали на глазах гостей. Метродор разломил пирог и подал Леонтии большую часть.
Три года спустя
За три года, со времени основания «Сада» (а это летосчисление незаметно прижилось в общине), эпикурейская школа получила в Афинах всеобщую известность. Эпикур мог торжествовать, хотя это и было не в его характере. Он относился к успеху своего учения со спокойной гордостью. Больше полусотни слушателей обычно собирались теперь на его беседы. «Сад» постоянно давал приют гостям, приезжавшим отовсюду, чтобы познакомиться с Эпикуром, кружки его последователей появились в Таренте, Кротоне и Александрии.
Философ старался держаться подальше от политики, но жизнь заставляла его с тревогой следить, как разгорается новая война, начатая Деметрием с дерзкого нападения на Пирей. Эти годы были временем возвышения молодого полководца. Изгнав войска Кассандра из Аттики и Мегариды, он начал войну с Птолемеем. Деметрий действовал решительно и быстро. Он высадился на Кипре, в местности, где его никто не ждал, в мгновение ока построил укреплённый лагерь и с пятнадцатитысячным войском двинулся к столице острова Саламину. В сухопутном сражении он разбил войска кипрского стратега гавани, где стояли вражеские корабли. Афинские механики построили для Деметрия огромную осадную башню — гелеполиду, которая была вдвое выше укреплений города. Обеспокоенный Птолемей послал на помощь Менелаю большой флот. Кораблей у Деметрия было в полтора раза меньше, чем у противника, но суда, запертые в саламинской гавани, не смогли принять участия в бою.
Целый день продолжалось жестокое морское сражение, флот Птолемея был разгромлен, особенно отличилась в битве союзная эскадра афинян из тридцати кораблей под командой наварха Мидия. После поражения на море Менелай сдался на милость победителя. Деметрий захватил шестьдесят кораблей, двенадцать тысяч конников и столько же пехотинцев. Он торжественно похоронил убитых врагов, отправил в Египет к Птолемею Менелая и других знатных пленников. В их числе был Леонтиск, сын Птолемея и афинской гетеры Тайс, той самой, которая когда-то во время пира уговорила Александра поджечь дворец персидских царей в Пересполе.
Из флота Птолемея Деметрию достались все грузовые суда с рабами, женщинами, ценностями. На одном из кораблей находилась далеко не юная афинская гетера Ламия, которая очаровала Деметрия. Несколько месяцев полководец провёл на Кипре, забыв обо всём, кроме забав и охотничьих выездов. Ламия стала царицей его пиров. О ней ходило много рассказов, говорили, к примеру, что, когда Лисимах стал хвастаться перед послом Деметрия шрамами, полученными при охоте на льва, посол будто бы ответил: «Это что! На теле нашего повелителя есть следы зубов ещё более страшного зверя — Ламии!»
Победа на Кипре принесла Деметрию славу великого полководца и прозвище Полиоркет — сокрушитель городов. Захват Кипра означал конец морского владычества Птолемея. Антигон почувствовал себя настолько могущественным, что первый из полководцев Александра объявил себя царём и послал золотую диадему Деметрию. Этим он заявлял, что претендует на верховную власть над всеми землями, завоёванными Александром. Он надеялся, что остальные полководцы подчинятся ему, но соседи восприняли этот шаг иначе. В том же году приняли царские титулы Птолемей — в Египте, Кассандр в Македонии, Лисимах — во Фригии, Селевк — в Вавилоне. К ним присоединился и правитель Сицилии Агафокл. Этот второй год сто восемнадцатой Олимпиады так и стали называть «годом царей»[18].
Тем временем, оказавшись в сфере влияния Антигона, Афины вошли в полосу процветания. Оживилась торговля, ремесленники были завалены военными заказами, художники и ювелиры тоже не сидели без работы, на верфях Пирея для Деметрия сооружались невиданные суда. Один из кораблей — трискайдера — имел тринадцать ярусов вёсел.
Стоило Деметрию покинуть Аттику, Стратокл совершенно потерял влияние. На первое место выдвинулись Демохар, Олимпиадор и Филиппид. По предложению бывшего ученика Феофраста Филона закон Софокла отменили, как противоречащий духу демократии. В Афины стали возвращаться сколархи. Возродился во главе с Феофрастом Ликей, приехал Навсифан, недалеко от Метроона поселились Кратет с Гиппархией. На небольшое время появились гедонист Евгемер и основатель скептической школы Пиррон. Этот элидец, сопровождавший Александра в индийском походе и, говорят, набравшийся знаний у индийских мудрецов, вообще отрицал возможность достоверного знания. Он поклонялся случаю и учил своих приверженцев воздерживаться от принятия каких бы то ни было решений.
Философы мало считались друг с другом и не стеснялись в выражениях при критике соперников. Эпикуру тоже доставалось. Особенно усердствовал Навсифан. Теосец называл Эпикура школьным учителем, распускал слухи, что он пьяница и обжора, обманом получил афинское гражданство и многое в том же роде. Эпикур усмехался — может быть, противников раздражало спокойствие, с которым он воспринимал их высказывания?
Но пока в Афинах кипели философские споры, а на Кипре проходили поражавшие воображение пиры Деметрия, Кассандр собрался с силами и начал войну против Афин. Афинское войско, состоявшее большей частью из наёмников, стойко оборонялось, но Кассандр шаг за шагом завоёвывал Аттику. Наконец были взяты Панакт и Фила, и македоняне подступили к переполненному беженцами городу. Под стенами Афин появились боевые слоны. Этих долголетних гигантов привёл из Индии ещё Александр, а в Македонию их доставил Антипатр после победы над Пердиккой. Легендарные чудища с боевыми беседками на спинах шагали под стенами Афин, сокрушая изгороди и небольшие дома.
Но не в слонах было дело, Кассандр слишком дорожил ими, чтобы использовать для штурма, только иногда они выступали против наиболее дерзких вылазок афинян. Он не давал защитникам передышки. То тут, то там рушились подкопанные стены, и горожане наспех сооружали позади них новые укрепления. Люди, многие из которых лишились жилья и имущества, заполняли гимнасии, портики храмов и галереи. Круглые сутки ополченцы дежурили на стенах Афин и Пирея, на западной Длинной и Фалерской стенах, соединявших город с морем. Деметрий господствовал на море, и Кассандр не мог нарушить подвоз продовольствия, но жизнь в Афинах становилась с каждым днём всё труднее. Помощи можно было ждать только от Деметрия, а он с упорством, переходившим в исступление, осаждал Родос.
После победы и долгого отдыха на Кипре Деметрий, вызванный оттуда отцом, участвовал вместе с ним в походе на Египет. Поход не принёс полководцам удачи, они не потерпели поражения, но и не одержали победы. Чтобы как-то заявить о своей силе, Антигон велел сыну подчинить Родос — единственное действительно независимое государство Эллады. Деметрий привёл под стены столицы острова почти стотысячную армию, вкладывал столько же страсти и энергии в подчинение свободного Родоса, сколько совсем недавно — в освобождение Афин. Родосцы отчаянно сопротивлялись. Два города на разных сторонах Эгейского моря в одиночку сражались с превосходящими силами завоевателей и, очевидно, скоро должны были пасть. Но они держались из последних сил, надеясь на чудо, и потому спаслись.
Настал момент, когда Деметрий понял, что потеряет любимые Афины, которые к тому же остались для него единственным союзным портом в материковой Греции. Он заключил с родосцами почётный мир, признав их независимость, и с флотом в триста кораблей двинулся спасать Афины. Он высадился в Авлиде на Эвбее и без боя захватил главный город острова Халкиду, угрожая Кассандру с тыла. Кассандр поспешно снял осаду и бросил войска на север защищать Фермопилы, чтобы сохранить за собой хотя бы Фессалию. Деметрий победным маршем прошёл через Грецию и подчинил её себе.