— Лахар, государь, был платоником и считал, что знает законы высшей справедливости, а ради её достижения оправданны любые жертвы, тем более чужие.
— Твои мысли о природе власти, как о договоре членов общества, любопытны, но наивны, — сказал Деметрий. — Власть — это право сильного, право завоевателя. Крон получил власть, потому что подстерёг и оскопил Урана, Зевс — потому что в бою победил Крона. Четыре года я возился с вами, чтобы вернуть себе Аттику, и вот вы сдались. Теперь я имею право делать с вами что захочу. Я мог бы казнить вас всех, как вы сами это когда-то сделали с жителями мятежного Мелоса. Это было бы законно, а значит, справедливо. Но я великодушен и люблю Афины. Я хочу, чтобы вы жили в своём городе, занимались науками и ремёслами и хранили бы в душе благодарность к тому, кто с вами так гуманно обошёлся. Вот это и будет справедливое поведение.
— Твои слова вовсе не противоречат моим. Ты ведь тоже говоришь о договоре. Мы должны платить послушанием за твоё великодушие.
— Может быть, договор, — прищурился Деметрий, — а может быть, долг недостойного повиноваться величию сильного. В любом случае полной самостоятельности вы не заслужили. Но я не желаю вмешиваться в ваши внутренние дела. В этих пределах действительно есть место для твоего договора. Так вот, наместник Диогена, твоя праведная жизнь и стойкость заслуживают награды, и сейчас ты получишь от меня поистине царский дар.
— Благодарю, государь, я уже получил всё, что желал. А большего мне не нужно.
— Погоди, ведь ты не знаешь, о чём речь, — остановил философа Деметрий. — Я подарю тебе самый прекрасный и прославленный город Эллады. Ты будешь правителем Афин!
Эпикур от неожиданности потерял дар речи, а Деметрий, наслаждаясь произведённым впечатлением, продолжал:
— Я подумал об этом назначении, когда увидел тебя. Ты словно создан для этой роли. Ты честен, не корыстен и известен этим всему городу. Можно надеяться, что твой спокойный нрав хорошо подействует на твоих не слишком уравновешенных сограждан. Что касается умения управлять, то, насколько я знаю, со школой ты справляешься неплохо.
— Государь, — ответил Эпикур, — как же я могу быть правителем, когда учу, что стремление к власти и славе не относится не только к необходимым стремлениям, но даже к естественным!
— Оставь. — Деметрий закинул голову и посмотрел на философа из-под полуопущенных век. — Ты, объяснявший удовольствия смыслом жизни, ничего не понимаешь в них. Запомни, нет на свете большего удовольствия, чем наслаждение властью. Она слаще и пьянее теосского вина и прекрасней самой нежной красавицы. Представь себе, ты будешь сидеть в Царской стое, или в фоле, или в любом месте, какое изберёшь, а они все будут приходить к тебе и смотреть собачьими глазами, предвкушая награду или дрожа от страха и люто завидуя твоему могуществу. Они будут восхищаться каждым твоим словом, называть тебя самым мудрым и действительно глупеть, приближаясь к тебе. А ты, сохраняя величественный вид, будешь в душе хохотать над ними. Представь, к тебе притащится Навсифан и станет подметать перед тобой пол своей седой бородёнкой, а у Зенона от зависти шея совсем искривится!..
— Нет, — проговорил Эпикур, — такие радости не по мне.
— Ну хорошо, посмотрим на дело с другой стороны. Стань справедливым правителем и храни тот самый договор, о котором говорил.
— Но я не заключал его...
— Заключал. Вы все в театре заключили его, когда я вас помиловал. Скажи, неужели для города будет лучше, если это место займёт какой-нибудь проходимец?
Тут на какой-то миг Эпикур заколебался. Философ помнил завет Диогена — в роковые часы не уклоняться от испытаний. Может быть, согласившись, он действительно сумеет помочь согражданам?
В смущении он поднял глаза на Деметрия и тут же остановил себя. Если бы перед ним был нормальный монарх, думающий о процветании своей страны, с которым можно было бы договориться... Но этот! Эпикур ценил в Деметрии простоту обращения, прямоту и обаяние. И в то же время у царя был характер наёмного воина, знающего лишь два дела — войну и кутёж. Много ли может стоить договор с таким человеком?
Эпикур нахмурился и отрицательно покачал головой.
— Надеюсь, проходимца ты не назначишь, — сказал он. — А я, пожалуй, не справлюсь с предложенной ношей. У меня свой путь и свои заботы. Я философ простых людей, которым нужны только мир и возможность заработать себе на хлеб.
— Вот это я и хочу вам дать, — подхватил Деметрий. — Жизнь без войн во веки веков — конечный рубеж моих стремлений. Но для этого предстоит ещё многое сделать. Сперва я должен объединить Грецию, Македонию и Эпир. Потом основанная мною держава сольётся с державой Селевка. Тогда мы присоединим к ней Египет, Ливию, может быть, Карфаген, Сицилию, Италию и наконец объединим все народы в одно невиданное государство, которому не с кем будет воевать. Вот цель, достойная великого мужа, недоступная для понимания людей, погрязших в повседневных делах! Так согласен ли ты помочь мне?
— Только не в той роли, какую ты мне предложил, — твёрдо ответил Эпикур и порадовался, что не поддался на уговоры. Одно неверное слово могло бы превратить его в честного и исполнительного сборщика податей. И потом долгие годы его руками царь истощал бы и без того разорённую страну для утоления своих чудовищных аппетитов. Нет, желающий добра родной земле должен не поддерживать такого правителя, а желать скорейшего избавления от него.
Деметрий с жалостью посмотрел на философа.
— Что ж, прощай, — проговорил он.
Царь не забыл обещания и велел вошедшему персу позаботиться, чтобы воина, которого назовёт Эпикур, освободили от службы. Философ облегчённо вздохнул. Перс записал на табличке имя Пифокла и сделал Эпикуру знак идти. Но на пороге Деметрий задержал секретаря.
— Проводишь гостя, — распорядился он, — и тут же доставь ко мне Драмоклида.
ЭпилогГОСТЬ ИЗ АЛЕКСАНДРИИ
Я предпочитаю, исследуя природу,
открывать её тайны всем, даже если
никто меня не поймёт, чем подлаживаться
к общим мнениям ради похвал большинства.
Стоики
Александрийский математик Аристарх с Самоса ступил на землю Аттики в сырой промозглый день зимы третьего года сто двадцать третьей Олимпиады[19]. Он жил на скромное пособие, которое царь Птолемей Филадельф платил учёным, собравшимся в основанном им Александрийском Мусее, и путешествовал один, терпя все тяготы, выпадающие на долю бедных путников. Он переночевал в портовой корчме Пирея и, едва рассвело, пешком отправился в Афины.
После Александрии Афины казались ему тихими и заброшенными, жители выглядели усталыми, были бедно одеты, многие шлёпали по слякоти босиком. На этом фоне неуместной представлялась улица Шествий с рядами крытых галерей по сторонам, бесконечными скульптурами и пышными храмами. Может быть, такой неприветливый вид придавала городу зима? Или действительно, как говорят иные, Афины умерли и превратились в собственный памятник? Аристарх шёл от Дипилонских ворот к Агоре, которая теперь называлась просто площадью Керамика, разглядывая барельефы храмов и статуи.
Ого, вот это встреча! На медном коне восседает Деметрий Фалерский, философ-перипатетик, у которого Аристарх учился в Александрии, правитель Афин при Кассандре, изгнанный Деметрием Полиоркетом. Рассказывали, что ему было поставлено множество статуй, и все они пошли в переплавку, как только его изгнали. Оказывается, одна уцелела. Хитрый старик, погруженный в дворцовые интриги, и в то же время тонкий философ и комментатор Аристотеля. Теперь мало кто помнит, что он был отцом Александрийской библиотеки и Мусея. Он ввязался в борьбу за престолонаследие и стал на сторону Птолемея Керавна, старшего сын царя, а победил младший, Птолемей Филадельф. Философа сослали в верхние провинции, где он и умер всеми забытый пять лет назад. А его друг Птолемей Керавн бежал к Лисимаху, там запятнал себя убийством его сына Агафокла, потом убил старого Селевка, избранного царём Македонии, и захватил македонский престол. Затем предложил руку и корону своей сестре Арсиное, вдове Лисимаха, заманил к себе и убил её малолетних сыновей. Но этого страшного человека тоже уже нет в живых, он погиб в бою с варварами галатами, которые в прошлом году совершили опустошительный набег на Македонию и Грецию. Галатов остановил Антигон, сын Деметрия Полиоркета, который и правит теперь Македонией и большей частью Греции...
Статуи, статуи. Фемистокл, Мильтиад, Перикл, сподвижник Демосфена Ликург. А вот и сам Демосфен! Аристарх остановился около прекрасной статуи великого оратора. Видимо, её поставили недавно, во всяком случае, в «Описании Афин и Пирея», которое он прочёл перед отъездом, о ней ничего не говорилось. Демосфен стоит, горестно сплетя руки, губы крепко сжаты, лицо выражает решимость. Нет, не перевелись ещё в Афинах скульпторы.
Если бы мощь, Демосфен, ты имел такую, как разум,
Власть бы в Элладе не смог взять Македонский Арес, —
прочитал Аристарх.
Да, в ту пору, почти полстолетия назад, во время Ламийской войны Афины послали к Фермопилам против Антипатра десять тысяч ополченцев, а в прошлом году против галатов смогли послать только тысячу. Какое же разорение принесли этой многострадальной земле бесконечные войны! Пока Аристарх стоял перед статуей, к нему с заискивающей улыбкой подошёл горожанин с длинным посохом.
— Афины приветствуют гостя! — провозгласил он. — Хочешь, я покажу тебе все наши памятные места? Лучше меня никто не знает города.
— Привет тебе, добрый человек, — ответил Аристарх. — Извини, но в первый день я решил пройтись по городу без провожатых.
— Тогда поклянись, что завтра утром придёшь на это же место, чтобы встретиться со мной, и не наймёшь никого другого.