Я откинул одеяло, простыню и сел на кровати. Так к утру и помешанным станешь. Я подошел к умывальнику и плеснул в лицо холодной воды. Должно быть, говорил я себе, мне все это снится. Но ведь я точно знал, что бодрствую.
Я отдернул шторы и посмотрел на купающиеся в лунном свете ели. Надо спокойно оценить все факты — спокойно и хладнокровно. Что в точности сказал Бегин?
Должно быть, я простоял у окна очень долго. Во всяком случае, когда я снова улегся в кровать, уже светало. Я изрядно продрог, но в голове было ясно. Теперь у меня имелся план, и моему изможденному мозгу он представлялся безупречным.
Когда в очередной раз я закрыл глаза, в голове у меня мелькнула какая-то мысль. Накануне английский майор сказал нечто такое, что показалось мне необычным, какую-то мелочь. Но мне уже было все равно. Я заснул.
6Захлопнувшаяся дверь
Я проснулся с головной болью.
Шторы я задернуть забыл, а проникавшее в комнату через открытые окна солнце, несмотря на ранний час, успело прогреть помещение. Днем, наверное, будет настоящая жара. А сделать мне предстоит немало. При первом же подвернувшемся случае надо позвонить Бегину. Затем — начать приводить в действие план. Я с удовольствием отметил, что утром он показался мне таким же убедительным, как в полутьме предутренних часов. Я почувствовал себя лучше.
На террасу я вышел рано и, запивая круассан чашкой кофе, поздравил себя. Вот он я, преподаватель иностранных языков, человек нервный, боящийся насилия. И что же? За какие-то несколько часов мне удалось выработать тонкий, умный план поимки опасного шпиона. А ведь забивал себе голову всякими страхами, мол, к утру в понедельник в Париж не поспею! Какие только шутки не играют с человеком расшалившиеся нервы! После второй чашки кофе даже головная боль начала проходить.
Выходя, я остановился около сидевших за своим столиком Фогелей и пожелал им доброго утра. Выглядели они, как я заметил, необычно серьезно. Улыбки, которыми они встретили мое приветствие, были механическими и вялыми. Кажется, мое удивление не ускользнуло от герра Фогеля.
— Не слишком веселое у нас утро, — заметил он.
— Очень жаль.
— Из Швейцарии дурные новости. — Он положил ладонь на белевший рядом с ним конверт. — Добрый друг умер. Так что извините, пожалуйста, если мы показались вам немного расстроенными.
— Что ж тут извиняться? Примите мое соболезнование.
Им явно не терпелось избавиться от моего присутствия, и я проследовал к выходу. А потом их вытеснило из моих мыслей кое-что другое. За мной следили.
Почта была расположена в глубине деревни, в помещении продовольственной лавки. Спускаясь по склону холма, я заметил, что в нескольких шагах позади фланирующей походкой идет какой-то мужчина. Я остановился у ближайшего кафе и обернулся. Он тоже застыл на месте. Это был арестовавший меня накануне детектив. Он приветливо кивнул мне.
Я уселся за столик, он устроился невдалеке. Я поманил его. Он поднялся с места и подошел ко мне. Вел он себя в высшей степени доброжелательно.
— Доброе утро, — ледяным голосом сказал я. — Насколько я понимаю, вам велено меня сопровождать?
— К сожалению, да, — кивнул он. — Весьма утомительное, знаете ли, занятие. — Он осмотрел свое воскресное одеяние. — Жарко в этом костюме.
— В таком случае зачем же вы его надели?
Его удлиненное хитроватое лицо крестьянина неожиданно приобрело торжественное выражение.
— Я ношу траур по матери. Она умерла всего четыре месяца назад. Камни в почках.
Подошел официант:
— Выпьете что-нибудь?
Он на мгновение задумался, потом заказал лимонад.
— Слушайте, — заговорил я, — мне надо дойти до почты, это в конце улицы, и позвонить месье Бегину. Я отлучусь всего на пять минут. А вы сидите здесь и пейте свой лимонад. Я скоро вернусь.
— Я должен быть все время с вами, — покачал головой он.
— Понимаю, но мне не нравится, когда за мной следят. Это очень неудобно. Да и все в деревне поймут, что это вы за мной следите. Мне это не по душе, — повторил я.
— Мне приказано следовать за вами, — упрямо повторил он. — И меня не подкупишь.
— А я и не собираюсь вас подкупать. Просто предлагаю сделать так, как будет лучше нам обоим.
Он снова покачал головой.
— Я выполняю свой долг.
— Очень хорошо. — Я вышел из кафе и двинулся дальше по улице. Было слышно, как официант пререкается с полицейским насчет того, кто должен платить за лимонад.
Телефон на почте был общественным во всех смыслах этого слова. С одной стороны рядом с ним свисала с потолка связка чесночных сосисок, с другой — теснилась кипа пустых мешков из-под мяса. Будки не было. Прикрыв ладонью мембрану и пробормотав в трубку: «Полицейский участок», — я испытал ощущение, будто рядом со мной остановился послушать весь Сен-Гатьен.
— Poste Administratif, — откликнулся наконец чей-то грубый голос.
— Месье Бегин?
— Pas ici.
— Monsieur le Commissaire?
— De la part de qui?
— Monsieur Vadassy.
— Attendez.[23]
Прошло какое-то время. Потом в трубке послышался голос комиссара:
— Алло! Водоши?
— Да.
— Есть новости?
— Да.
— Телефон: Тулон, восемьдесят три пятьдесят пять, спросите месье Бегина.
— Очень хорошо.
Прерогативы комиссара явно исчерпывались тем, чтобы проследить, что я никуда не уехал из Сен-Гатьена. Я попросил соединить меня с номером: Тулон, 83–55. Эта просьба произвела странный эффект. Голос девушки на линии утратил первоначальный протяжный южный акцент и зазвучал отрывисто, по-деловому. Через пять секунд меня соединили с названным номером. Еще две секунды, и я услышал квакающий голос Бегина. В нем звучало явное раздражение.
— Кто дал вам этот номер?
— Комиссар.
— Что-нибудь узнали о фотоаппаратах?
— Пока нет.
— Так чего же вы меня беспокоите?
— Я обнаружил кое-что другое.
— Ну?
— Немец, Эмиль Шимлер, представляется Полем Хайнбергером. Я подслушал его весьма подозрительный разговор с Кохе. Не сомневаюсь, что Шимлер — шпион, а Кохе его подручный. Кохе также захаживает в один дом в Тулоне. Он утверждает, что там у него свидания с какой-то женщиной, но, возможно, это не так.
Стоило мне произнести вслух эти слова, и я почувствовал, как моя уверенность испаряется, словно воздух. Уж больно глупо это прозвучало. В трубке послышался звук, походящий, клянусь, на подавленный смех. Но последующее показало, что я заблуждаюсь.
— Послушайте, Водоши, — злобно проквакал Бегин, — вам были даны определенные указания. Вас попросили выяснить, у кого из постояльцев пансионата имеется фотоаппарат. Вас не просили играть в детектива. У вас есть указания. Четкие недвусмысленные указания. Почему вы им не следуете? Хотите вернуться в камеру? Хватит, не желаю больше слушать эту чушь. Возвращайтесь в «Резерв», поговорите с постояльцами, и как только у вас будет что сообщить, свяжитесь со мной. И ни во что другое не вмешивайтесь, занимайтесь своим делом. Ясно? — Он швырнул трубку.
Мужчина за стойкой с любопытством посмотрел на меня. Должно быть, разговаривая с Бегином, я не сдержался и поднял голос. Я бросил на него уничтожающий взгляд и вышел на улицу.
Там стоял мой детектив, побагровевший от жары и раздражения. Пока я сердито вышагивал по улице, он семенил рядом и шипел мне в ухо, что я задолжал ему восемьдесят пять сантимов плюс pourboire,[24] всего франк двадцать пять. Это я заказал лимонад, повторял он, стало быть, мне и платить. Сам бы он ни за что не стал заказывать лимонад, это было мое предложение. Начальство ему денег на такие расходы не выделяет. Я должен вернуть ему франк двадцать пять. Восемьдесят пять сантимов за лимонад и вдобавок восемь су чаевых. Он бедный человек. Он выполняет свой долг. А взяток не берет.
Я почти не слушал его. Итак, мне нужно было выяснить, у кого из постояльцев имеется фотоаппарат. Но это же чистое безумие! Расспросы насторожат шпиона, и он ускользнет. Бегин — болван, я в руках у болвана. Все мое существование зависело от него. Занимайтесь своим делом! Но если поимка шпиона не мое дело, то что же тогда мое? Если он ускользнет, все пропало, мне конец. Кому не приходилось слышать, что в разведывательных управлениях засели сплошь глупцы? Вот еще одно доказательство. Если положиться на Бегина и разведывательное управление в Тулоне, мои шансы на возвращение в Париж, мягко говоря, невелики. Нет уж, большое спасибо, буду думать своей головой. Так надежнее. Шимлера и Кохе следовало разоблачить. И разоблачить их должен я. Необходимо выполнить первоначально задуманный план. Хорошо будет выглядеть Бегин, когда я представлю ему доказательства, в которых он так нуждается. Что до фотоаппаратов, то прямыми расспросами я заниматься не планировал. Буду собирать информацию, в этом ничего дурного нет. Только аккуратно.
— Восемьдесят пять сантимов плюс восемь су чаевых…
Мы дошли до ворот, ведущих в «Резерв». Я дал детективу двухфранковую монету и вошел внутрь. На повороте я оглянулся. Он стоял, опершись о столб, шляпа у него сидела на затылке, и он посылал монете воздушный поцелуй.
У входа я столкнулся со Скелтонами. На них были купальные костюмы, в руках — простыни, газеты, солнечные очки и бутылки с жидкостью от ожогов.
— Доброе утро, — сказал он.
Девушка приветственно улыбнулась.
Я поклонился в ответ.
— На пляж идете?
— Сейчас переоденусь и присоединюсь к вам.
— Только английский свой не забудьте, — бросил он мне вслед, и я услышал, как сестра велела ему «заткнуться и оставить в покое этого славного господина».
Через несколько минут я снова спустился вниз и двинулся через сад к ступенькам, ведущим к пляжу. И здесь мне впервые повезло.
Я почти достиг первой террасы, когда откуда-то спереди до меня донеслись возбужденные голоса. В следующий момент появился месье Дюкло, он поспешно направлялся к пансионату. А буквально через секунду-другую по ступенькам взлетел и помчался следом за ним Уоррен Скелтон. Пробегая мимо меня, он бросил какое-то слово, как мне показалось: «фотоаппарат».