— Современные «Балилла» и «Авангардисты» станут естественными наследниками фашизма. — Приветственные крики. — Италия достойна стать самым большим и самым сильным государством в мире. Италия станет самым большим и самым сильным государством в мире — такова воля дуче! — Рев. — Юные рекруты фашистской революции получат ружье, как юноши Древнего Рима получали тогу как символ зрелости… Это один из самых прекрасных и значительных праздников партии… Для истинного сына фашизма война — это высшее проявление его любви к родной стране. — Мне показалось, или рев, приветствовавший последнее заявление, был не таким громким? — Юные, будьте сильными!
Громкоговорители взвыли. Наконец все закончилось. Многочисленные оркестры заиграли «Юность». Громадная толпа запела:
Юность, юность,
Весна красоты,
Время превратностей жизни,
Твоя песня звучит и идет!
Полицейский кордон начал оттеснять зрителей, расчищая дорогу процессии. Я посмотрел на другую сторону улицы. Согласно плану, там должна находиться Тамара. Возможно, ее оттерли. Я уже начал волноваться, когда наконец увидел ее.
Толпа на противоположном тротуаре стала плотнее. Тамара оказалась зажатой между высоким толстым мужчиной с очень маленьким флажком и женщиной средних лет в траурной одежде. Я понял, что Тамара заметила меня, потому что она упорно смотрела в направлении площади. Я ждал; мое сердце билось чуть чаще, чем обычно.
Полицейским удалось разделить зрителей, и теперь стала видна площадь, где впереди колонны выстраивался оркестр, готовясь возглавить шествие к вокзалу. Я оглянулся. Толпа за моей спиной была очень плотной. Моих соглядатаев прижали к киоску. Один из них небрежно посмотрел на меня. Мне удалось вовремя отвести взгляд, и я сосредоточил все внимание на чернорубашечнике, стоявшем прямо передо мной. На вид ему было не больше двадцати лет, но со своего места я не видел лица и не мог судить, стоит ли рассчитывать на его сочувствие. Тут придется уповать на удачу.
В конце концов оркестр заиграл и медленно двинулся вперед. Пора. Я мысленно повторял одну простую фразу, которую мне предстояло произнести. Первый отряд «Авангардистов» пришел в движение и пристроился за оркестром. Тамбурмажор выпятил грудь, его ноги напряглись, он взметнул в воздух жезл, ловко перехватил и повернул. Оркестр зашагал по улице.
Теперь они были в пятидесяти ярдах от меня. Тридцать ярдов. Я с нетерпением ждал сигнала Тамары. Затем вспомнил свою роль и принялся отчаянно махать ей. Двадцать пять ярдов. Аплодисменты толпы становились громче, распространяясь по улице, словно волна по песчаному пляжу. Меня била нервная дрожь. Еще секунда, и будет поздно; план Залесхоффа пойдет прахом. Придется ему придумывать что-то еще. Музыка оркестра и крики толпы сделались оглушительными. Потом я увидел, что Тамара машет мне. Это был сигнал.
Я шагнул на мостовую и схватил чернорубашечника за локоть. Он уже приготовился замереть по стойке «смирно» и поэтому лишь слегка повернулся, пытаясь сбросить мою руку. Я не отступал.
— Моя жена, синьор! — крикнул я ему в ухо. — Мы потерялись в толпе, и она там, на другой стороне… Можно мне перейти?
Произнеся эту фразу, я отпустил его локоть и пошел через дорогу. Он что-то кричал мне вслед, но я не разобрал что. Все внимание чернорубашечника было сосредоточено на том, чтобы в нужный момент стать по стойке «смирно», и мой вопрос сбил его с толку, помешав меня остановить. Теперь было уже поздно. Я добрался до середины дороги.
Наверно, переход через улицу занял не больше восьми секунд, но мне они показались восемью минутами. Эти короткие мгновения я чувствовал себя так, словно ко мне прикованы глаза всего Милана — и, вероятно, был недалек от истины.
На середине дороги я споткнулся и краем глаза заметил приближающуюся колонну. Затем лица и развевающиеся флаги на противоположном тротуаре приблизились, и я вновь увидел, как Тамара машет мне платком. Чернорубашечник перед зрителями при моем появлении нахмурился, однако теперь он стоял на вытяжку и не пошевелился. Толстый мужчина размахивал флажком перед самым моим лицом. Женщина в трауре что-то сердито крикнула, но ее слова утонули в шуме толпы. Затем Тамара схватила меня за руку и потянула за собой. Толстый мужчина, решив, что так ему достанется больше места, посторонился. Через несколько секунд мы оказались позади толпы. Я перевел дух.
— Уф! Слава Богу, все закончилось.
Девушка давилась от смеха.
— В чем дело? — раздраженно спросил я.
— Их лица! Вы не видели их лиц!
— Чьих?
— Двух ваших шпиков. Они пытались пробиться сквозь толпу вслед за вами. Люди подумали, что они хотят стать в первый ряд, чтобы лучше видеть процессию, и разозлились. Кто-то сбил с них шляпы. Забавно.
— Я думал, вы уже никогда не подадите сигнала.
— Знаю. Следовало ждать до последней секунды. — Она показала на переулок: — Нам сюда.
Через два квартала, на виа Ориани, нас ждал большой «фиат» с работающим мотором. Внутри сидел Залесхофф. При нашем приближении он вышел.
— Все в порядке?
— В полном, лучше не бывает, — ответила Тамара. — Они не смогут попасть на эту сторону еще как минимум три четверти часа.
— Хорошо. — Залесхофф кивнул мне. — Отличная работа. Садитесь.
Я сел сзади, а он рядом со мной. Тамара заняла место водителя.
И только теперь пережитое волнение дало о себе знать. Все тело у меня дрожало — с головы до кончиков пальцев.
Залесхофф предложил сигарету. Я не стал отказываться.
— Ну, — саркастически поинтересовался я, — что мы будем делать до половины одиннадцатого вечера? Прятаться?
Залесхофф закурил и удобно вытянулся на сиденье.
— А теперь, — довольным голосом сказал он, — будем получать удовольствие. Давай, Тамара.
Мы доехали по шоссе до озера Комо, прокатились на пароходике и поужинали в ресторане на берегу. Я наслаждался. Солнце только что зашло, и некоторое время мы сидели на террасе, пили кофе и курили.
Звезды были уже на удивление яркими. У одного края террасы росли кипарисы, толстыми черными пальцами выделявшиеся на фоне темно-синего неба. В воздухе разливался аромат сосновой смолы. Я забыл о своих спутниках и думал о Клэр, жалея, что ее нет здесь, со мной. Молчание нарушил Залесхофф:
— Чем вы намерены заняться, когда вернетесь в Англию?
Я вышел из оцепенения. Мне были видны лишь два силуэта, его и девушки, и два огонька сигарет.
— Откуда вы знаете, что я намерен вернуться в Англию?
Он пожал плечами — я скорее почувствовал, чем увидел его жест.
— Догадался по вашему поведению. Какое-то лихорадочное возбуждение… Все эти события несколько уменьшают привлекательность работы в компании «Спартак», правда?
— И не только они. — Я вдруг почувствовал, что мне нужно с кем-то поговорить по душам. — Вы знакомы с коммендаторе Бернабо?
— Парнем, которого вы подкупили, чтобы получить заказ на станки?
Я вздрогнул. Подробности сделки мы с Залесхоффом не обсуждали.
— Совершенно верно. Но этого я вам не говорил.
— Обычная практика. Подкуп — древняя итальянская традиция.
— Пожалуй, набралось уже довольно много древних итальянских традиций, которые мне не нравятся.
Он усмехнулся:
— Для бизнесмена вы чересчур чувствительны.
— Я не бизнесмен. Я инженер.
— Ах да, совсем забыл. Мои извинения.
— Кроме того, у меня на теле еще сохранилась парочка синяков. — Я колебался. — Наверное, найду себе другую работу.
— Будете делать снаряды вместо станков по их производству?
— Для инженера есть масса другой работы.
— Конечно! — Он снова помолчал. — Кажется, вы говорили, что согласились на эту работу потому, что не смогли найти ничего лучше.
— Вчера я прочел в профессиональной газете, что ощущается нехватка опытных инженеров.
Я услышал, как он выпускает дым изо рта.
— Да, я тоже читал эту статью.
— Вы?
— Я много читаю. Если не ошибаюсь, в основу статьи легло заявление директора оружейной фирмы, верно?
К своему стыду, я почувствовал, что краснею.
— Ну и что? — Мой голос звучал бесстрастно. — Кто-то же должен делать эту работу.
Залесхофф рассмеялся, но смех его вышел невеселым.
— Курс акций реагирует на благие вести от царя по имени Прибыль. У промышленности нет иной цели, кроме как удовлетворение бизнесменов, которые вложили в нее средства. Спрос священен. Спрос на взрывчатые вещества, которые убивают людей, или на химические удобрения, на снаряды или кастрюли, на ткацкие станки для индийских фабрик, где делают джут, или на детские коляски — не важно. У бизнесмена нет другой обязанности, кроме извлечения прибыли для себя и для акционеров.
— Все это не имеет ко мне никакого отношения.
— Разумеется, не имеет, — саркастически согласился Залесхофф. — Вы лишь тот парень, который делает все это возможным. Но вы также можете стать тем, кого сотрет в порошок — вместе с женой и детьми, — когда снаряды и взрывчатые вещества найдут свое применение.
— У меня нет жены и детей, — угрюмо буркнул я.
— И что с того?
— Черт возьми, Залесхофф, мне нужно себя кормить. Если промышленности требуются квалифицированные инженеры, а я квалифицированный инженер, что, по-вашему, мне делать? Лезть на импровизированную трибуну?
— Примерно через год, мой дорогой Марлоу, в той же газете вы прочтете об избытке квалифицированных инженеров. Слишком много или слишком мало, пустые желудки или полные — это старая, старая история. Когда вы, англичане, прозреете?
— Вы спрашиваете как американец или как русский?
— А разве есть разница? Здравый смысл требует заменить старую, никуда не годную систему новой, лучшей.
— Вы имеете в виду социализм?
Вероятно, в моем вопросе сквозил сарказм, поскольку Залесхофф рассмеялся.
— Луна всходит, — вдруг сказала Тамара.
Я посмотрел на небо. Над деревьями висел желтый серп.
— Как на открытке, — заметил Залесхофф. — На красивой открытке. — Он встал. — Пора идти.