Мы оплатили счет и молча зашагали к оставленному на дороге «фиату». Примерно на полпути я инстинктивно оглянулся.
— Нет, — шепнул Залесхофф, — мы оставили их в Милане.
Я хотел возразить, но тут же осекся. Он прав. Похоже, я привык к мысли, что за мной следят. Да, плохи мои дела. Меня охватил внезапный приступ тоски по дому, по Лондону. На следующей неделе я уеду домой, избавлюсь от этой отвратительной атмосферы двуличности, интриг, насилия. Какое счастье будет увидеть Клэр! В первый же вечер мы пойдем в китайский ресторан. В Лондоне нет такой луны и таких звезд, зато там за вами не таскаются итальянские шпики в фетровых шляпах. И бойскауты не маршируют так, как «Балилла», а из громкоговорителей им не рассказывают о прелестях войны.
А потом, без всякой видимой причины, я вдруг вспомнил слова, которые однажды слышал от Холлета. Это было после обеда, когда мы листали какую-то газету с фотографией массовой демонстрации нацистов. Я что-то сказал об эффективности немецких методов пропаганды. Он рассмеялся: «Пропаганда эффективна, потому что ничего другого не остается. Британскому правящему классу особенно не о чем беспокоиться. В Англии люди читают газеты и обманывают сами себя». Размышляя о словах Холлета, я все время помнил, что он социалист. А Залесхоффа я считал коммунистом, советским агентом. Пора собраться с духом и вести себя как разумный человек. Только полный псих мог согласиться на план Залесхоффа. Одно серьезное предупреждение я уже получил; в следующий раз со мной поступят так же, как с Фернингом. Хорошего понемножку.
— Кстати, — сказал я, садясь в машину, — я передумал насчет сегодняшнего вечера.
Мне было стыдно, но я убеждал себя, что другого выхода нет.
Залесхофф, уже собиравшийся последовать за мной, остановился. Девушка рассмеялась.
— Неудачная шутка, Марлоу. Я всегда придерживалась мнения, что английское чувство юмора…
— Минутку, Тамара. — Залесхофф говорил тихо, но каждое его слово было словно капля ледяной воды. — Вы ведь шутите, правда, Марлоу?
— Нет, — только и смог выдавить из себя я.
— Действительно, неудачная шутка! — медленно произнес он. Потом залез в машину и тяжело опустился на сиденье рядом со мной. — Могу я поинтересоваться причиной, которая заставила вас передумать?
Я наконец обрел дар речи:
— Поставьте себя на мое место, Залесхофф. Соглашаясь, я теряю все, но ничего не получаю взамен. Я…
— Погодите, Марлоу, послушайте меня. Даю вам честное слово, что своими действиями вы оказываете большую услугу не только своей стране, но и миллионам европейцев. Вы как-то спрашивали, какое отношение все это имеет ко мне. Этого я вам не могу объяснить — по причинам, о которых вы, вероятно, смутно догадываетесь. Но вы должны поверить мне, что я на стороне ангелов. И под ангелами я имею в виду не британских и французских политиков, банкиров и промышленников. Я имею в виду простых людей из всех стран, людей, которые могут сопротивляться силам, поставившим на колени народы Италии и Германии. Вот и все.
Я колебался. Меня раздирали противоречивые чувства.
— Это бесполезно, Залесхофф, — пробормотал я. — Просто бессмысленная трата времени и сил.
— Бессмысленная трата? — повторил он. Потом рассмеялся. — По-моему, вы говорили, что вы не бизнесмен, господин Марлоу.
Около одиннадцати часов вечера я медленно ехал по шоссе, удаляясь от Милана. Залесхофф и девушка остались в кафе, примерно в миле отсюда, но последние инструкции Залесхоффа все еще звучали у меня в ушах. «Сопротивляйтесь изо всех сил. Злитесь. Только, ради всего святого, не забудьте уступить».
Апрельское небо затянуло облаками. Хотя в машине было достаточно тепло, я начал дрожать. Моя нога сама постепенно ослабляла давление на педаль газа. Потом я заметил впереди два красных огонька, на небольшом расстоянии друг от друга.
Конечно, я ожидал их увидеть, но все равно вздрогнул. Притормозив, я включил фары. На обочине под нависавшими над дорогой кустами стояла большая машина. Я выключил фары, проехал еще несколько ярдов и остановился. Затем увидел Вагаса, который вышел из автомобиля и направился ко мне.
12Шантаж
Приветствие он произнес печальным тоном, каким обычно комментируют выходки непослушного ребенка.
— Добрый вечер, Марлоу.
— Добрый вечер, генерал. Вы хотели меня видеть?
— Да, хотел. — Он выразительно обвел рукой окружавший нас пейзаж и умолк. — Надеюсь, ваша склонность к мелодраме удовлетворена?
— Мелодрама мне нравится не больше, чем вам, генерал, — возразил я. — Меня беспокоит только тайна.
В отраженном свете лампочки на приборной доске я увидел, как его губы насмешливо скривились.
— Похвальное беспокойство, господин Марлоу. Прошу меня извинить, но мне оно кажется несколько преувеличенным.
— Вы хотели меня видеть? — повторил я.
— Да. — Он явно не торопился. — Как я понимаю, контракт с коммендаторе заключен?
— Да. Надеюсь, вас удовлетворили мои усилия ответить любезностью на любезность?
— Вполне. — Он колебался. — Именно об этом я и хотел с вами поговорить.
— Вот как?
Он заглянул в салон.
— Думаю, в моей машине немного удобнее, чем в вашей. Предлагаю пересесть ко мне.
— Мне и тут неплохо.
Генерал вздохнул.
— Что-то не чувствуется атмосферы взаимного доверия и уважения, которой я всеми силами стремлюсь окружить наши встречи. Тем не менее, — он открыл дверцу, — надеюсь, вы не будете возражать, если я сяду рядом. Ночной воздух за городом довольно холоден, а у меня слабые легкие.
— Пожалуйста, садитесь.
— Благодарю. — Вагас сел в машину, захлопнул дверцу и принюхался. — Сигара, Марлоу, и очень плохая. Знаете, я не могу поздравить вас с удачным выбором табака.
Я мысленно поморщился. Резкий запах сигары, которую Залесхофф курил на обратном пути от озера Комо, впитался в обивку. Я пробормотал извинения.
— У меня есть английские сигареты, если хотите.
— С удовольствием. Спасибо.
Он прикурил от спички, которую я для него зажег, и глубоко затянулся. Потом медленно и осторожно выдохнул дым. Я ждал.
— Марлоу, — внезапно сказал Вагас, — произошло кое-что не очень приятное.
— Неужели?
— Да. Нечто такое, о чем я, честно говоря, немного стыжусь вам сообщать.
— О?
— Поговорим начистоту. — Теперь у него был тон человека, который решил ничего не утаивать. — Возможно, вы помните: когда в первый раз, у меня дома, мы обсуждали условия нашего договора, речь шла о сумме в две тысячи лир в месяц.
— Естественно, помню.
— Впоследствии я назвал другую цифру, три тысячи лир в месяц, на чем мы и остановились.
— Да. — Я был озадачен. Ничего похожего на один из тех гамбитов, которые я рисовал в своем воображении.
Он похлопал меня по колену:
— Признаюсь, решение повысить сумму с двух до трех тысяч лир я принимал самостоятельно.
— Понимаю.
На самом деле я ничего не понимал и пребывал в полной растерянности. В голову закралось подозрение, что Залесхофф ошибся, предполагая, что цель встречи, о которой просил Вагас, — это шантаж.
— Поймите мои чувства, Марлоу. Я спешил договориться о сотрудничестве. Мне казалось, что своими действиями я всеми доступными средствами защищаю интересы своей страны. — В его голосе слышались укоризненные нотки, как у несправедливо обвиненного человека. — Представьте мое огорчение и, я бы сказал, даже отвращение, — он сделал эффектную паузу, — когда несколько дней назад мне сообщили, что мое начальство в Белграде не может одобрить соглашение, которое я с вами заключил.
— О! — Я все понял: Залесхофф ошибся, это лишь попытка сбить цену.
Вагас тяжело вздохнул.
— Вряд ли вам нужно объяснять, как я встревожился. Немедленно связался с Белградом и выразил свой решительный протест. Сказал, что это дело чести. Увы, они были непреклонны. — Его тон стал доверительным. — Между нами, Марлоу, у меня не хватает терпения на этих бесконечных чиновников, которые сидят в правительственных кабинетах. Они никогда не идут на компромиссы, у них ограниченный кругозор, и они до нелепости экономны. Я простой солдат, обычный солдат, который стремится исполнить свой долг, как он его понимает, но могу вам признаться: бывают моменты, когда я чувствую, что мою верность испытывают на прочность.
Голос Вагаса дрожал от ложного пафоса. Благородное негодование несколько портил аромат «Шипра», волнами исходивший от генерала, когда он сочувственно разводил руками. Похоже, он ждал моей реакции. Я не отвечал, храня угрюмое молчание.
— Марлоу, — решительно продолжил Вагас, — начальство в Белграде поручило мне обратиться к вам с определенными предложениями. Хотя я совершенно не согласен с их духом, мне приходится подчиняться приказам. Предложения касаются условий, на которых вы стали агентом югославского правительства.
Я вздрогнул. Такого мне еще не приходилось слышать. «Стали агентом югославского правительства». Замените «югославский» на «немецкий», и все станет на свои места. Мне это совсем не нравилось. Судя по молчанию Вагаса, он ждал, пока до меня дойдет смысл его слов.
— Полагаю, — спокойно сказал я, — вы намерены склонить меня к пересмотру условий нашего соглашения и вернуться к цифре, озвученной первоначально. — Я пожал плечами. — Если хотите отказаться от сделки, боюсь, тут я ничем не могу вам помочь. Но должен признаться, мне непонятно, как в таких обстоятельствах можно ждать взаимного доверия, о котором вы печетесь. Могу вернуть три тысячи лир из тех пяти, что вы мне прислали. Или буду считать их авансом.
Я чувствовал облегчение и в то же время был несколько разочарован. Залесхофф явно переоценил свои дедуктивные способности. Тот факт, что Вагас использовал с Фернингом определенную тактику, вовсе не гарантия, что он применит ту же тактику ко мне. Возможно, льстил я себе, он считает меня умнее Фернинга. В любом случае чем раньше закончится этот разговор, тем лучше — я смогу спокойно вернуться в отель и лечь спать. Но меня ждал неприятный сюрприз.