— Я бы с радостью, генерал, но утром у меня поезд в Лондон, а мне нужно еще написать несколько писем.
Предлог не очень убедительный, но генерал кивнул. Он явно не рассчитывал, что я соглашусь.
— Жаль. В любом случае, — Вагас протянул руку, — счастливого пути, Марлоу, и спасибо вам. Моя жена расстроится, что не встретилась с вами.
Я чуть не подпрыгнул. Неужели он не знает о смерти жены? Потом до меня дошло, что это ловушка. Я утверждал, что не видел итальянских газет и поэтому не должен знать, что мадам Вагас покончила с собой. Генерал стискивал мою руку, и я испугался, что выдам себя невольным сокращением мышц. Конечно, именно поэтому он взял мою руку, прежде чем упомянуть о жене.
— Передайте от меня привет мадам Вагас.
А потом произошла странная вещь. Мне еще не приходилось видеть генерала при дневном свете. Грим у него был не таким густым, как вечером. Теперь, когда его щеки на мгновение растянулись в искренней улыбке — первой, которую я видел на его лице, — под слоем грима проступили оспины.
Затем улыбка пропала, но когда Вагас заговорил, в голосе его сквозил смех — как у человека, наслаждающегося удачной шуткой.
— Сделаю все возможное, чтобы передать ваш привет жене, Марлоу, — с расстановкой сказал он. — Нужно не забыть, когда я увижу ее в следующий раз. Арриведерчи.
Я сражался с дверной ручкой. Меня слегка подташнивало.
— Спокойной ночи, генерал.
Захлопнув за собой дверь, я услышал его смех.
Забрав шляпу из своего номера, я спустился в холл и пошел на встречу с Залесхоффом. Меня терзали сомнения. Задержавшись у стойки, чтобы сдать ключи, я понял, что волновался напрасно. Телефонный пульт располагался рядом со стойкой портье, и я слышал, как телефонистка дважды повторила слово «Берлин», а потом «данке». Кто-то из постояльцев отеля звонил в Берлин.
Я повернулся к портье.
— Возможно, из Берлина звонят мне, — сказал я по-итальянски.
— Как ваша фамилия, синьор?
— Марлоу.
Он повернулся к телефонистке и что-то сказал по-немецки. Ответа я не понял, если не считать двух вещей. Во-первых, она раздраженно тряхнула головой, а во-вторых, произнесла «герр Вагас». Этого было достаточно.
— Нет, синьор, — сказал портье. — Это не вам.
Следующим утром Залесхофф и Тамара посадили меня на поезд до Парижа.
Мы стояли на платформе, до отправления оставалось две минуты, и я вдруг вспомнил, что забыл кое о чем спросить.
— Залесхофф, однажды утром вы сказали, что вас больше волнует не то, что напечатано в газетах, а то, чего там нет. Что вы имели в виду?
Мне ответила Тамара:
— Он боялся, что меня могли арестовать. Он всегда за меня боится.
— Понятно. — Я помялся, потом все-таки спросил: — Наверное, я действительно педант, но мне бы хотелось знать, что стало с вашей картотекой. Оставить ее полиции вы не могли, однако я не представляю, как можно сжечь столько бумаги, не привлекая к себе внимания.
Они явно смутились.
— Пустяки, — беспечно бросил Залесхофф. — Это была старая картотека Сапони.
— Но те карточки, которые… — Я умолк. Все постепенно прояснялось. — Значит, те две карточки, которые вы мне показывали, Фернинга и Вагаса, были единственными?
На сей раз Залесхофф ничего не ответил. Я мрачно кивнул:
— Ясно.
Прозвучал свисток, и я вошел в вагон. Брат и сестра остались на платформе. Девушка улыбалась, а Залесхофф упрямо сохранял серьезное выражение. Мне вдруг захотелось подшутить над ним. Поезд тронулся.
Я наклонился.
— Не забудьте прислать мне открытку из Москвы.
Они пошли по перрону рядом с поездом. Вдруг на лице Залесхоффа появилась улыбка.
— Обязательно, — крикнул он. — Если когда-нибудь туда попаду.
А потом, когда поезд набрал скорость, Залесхофф побежал. Он почти сразу наткнулся на тележку носильщика, но сумел ее обогнуть и продолжил путь. Когда я увидел его в последний раз, он стоял на краю перрона и махал мне ярко-красным платком. Разве можно не любить Залесхоффа?
Два дня я провел с Клэр, а потом поехал в Вулвергемптон.
Дома меня ждало письмо от Холлета. В нем были пять фунтов, которые я ему одолжил перед поездкой в Италию, и, что гораздо важнее, предложение работать под его началом у его новых работодателей. Я позвонил ему, с благодарностью согласился и поехал на север.
Сначала я увиделся с Фитчем. Тот приветствовал меня с мрачным энтузиазмом.
— Дела на экспортном рынке обстоят не лучшим образом, — сказал он. — Не успели мы найти дельного человека для нашего отделения в Милане, и тут такое!.. Это выше моего понимания, Марлоу. Мы пользовались специальным фондом с самого начала нашей деятельности там. У Фернинга не было проблем. Думаю, какая-то новая метла. Мы ужасно волновались за вас. Трудно было выбраться?
— Не очень просто, потому что в полиции отобрали мой паспорт. Я поехал в сторону Югославии и тайком перебрался через границу.
— Сомневаюсь, что итальянцы смогут отказаться от контрактов с нами, если даже очень захотят. Через пару дней Пелчер поедет в Милан, чтобы все прояснить. Тут у нас все в порядке, за исключением экспортного отдела, — мрачно прибавил Фитч. — Мы стали строить фабрики-тени, легко переводящиеся с мирного производства на военное. Пелчер очень доволен.
— Что он думает об истории в Милане?
— Говорит, превратности войны. Емкая фраза, правда? Кроме фабрик-теней, Пелчера радует еще одно обстоятельство: в основание своей новой клюшки для гольфа он вмонтировал уровень и думает, что это поможет довести его гандикап до восемнадцати. Надеется сэкономить по удару на каждой лунке. Я сказал ему, что даже если королевский клуб Сент-Андруса даст разрешение, смотреть нужно на мяч, а не на клюшку. Некоторым не суждено стать настоящими игроками в гольф.
Вскоре пришло сообщение, что господин Пелчер освободился и готов меня принять.
Прием был просто ошеломляющим. Пелчер усадил меня в кресло, приказал подать чай и угостил сигарой. Затем сел сам и, дергая воротник, с улыбкой выслушал откорректированную версию событий.
— Ну, господин Марлоу, — восторженно заявил он, — я должен вас поздравить! Вы очень искусно выпутались из крайне затруднительного положения. Честно говоря, мы немного волновались, пока ждали от вас звонка, но я всегда повторял Фитчу, что верю в ваш такт. Я был уверен, что нет никакой реальной причины для тревоги.
— Вы очень любезны.
— А теперь, — продолжал Пелчер, — следует подумать о будущем. О том, чтобы вернуться в Италию, не может быть и речи.
— Вынужден согласиться.
— Да… превратности войны. — Он дернул себя за воротник. — Так-так… Господину Фитчу нужен помощник, и я осмелюсь утверждать…
— Минутку, господин Пелчер, — перебил его я. — Я должен сообщить вам, что получил и принял предложение занять должность технолога в одном из филиалов «Катор и Блисс». Наверное, мне следовало известить вас об этом раньше. Боюсь, я предполагал…
— Что мы вас бросим? — Хотя он напустил на себя обиженный вид, я заметил мелькнувшее в его глазах облегчение.
— Не совсем так, сэр. Я пришел к выводу, что предпочитаю работу на производстве.
— Инженер всегда инженер, да? — Мне показалось, что по его лицу пробежала тень, но я приписал это своему воображению. Пелчер встал. — Ну, мой мальчик, нам очень жаль так скоро с вами расставаться, но мы, естественно, не вправе стоять у вас на пути. А кроме того, — весело прибавил он, — мы только что начали поставлять станки S2 компании «Катор и Блисс». Не теряйте с нами связи.
— Очень приятно слышать.
— Ерунда, мой дорогой! Все финансовые вопросы утрясете с Фитчем. Возможно, оставшееся время вам придется провести тут и ввести его в курс дела, чтобы он мог подготовить для меня отчет. А пока, — Пелчер протянул руку, — позвольте пожелать вам удачи.
Мы тепло пожали друг другу руки. Я еще раз его поблагодарил, и мы подошли к двери.
— Кстати, — вдруг сказал он, — хотелось бы знать ваше мнение как инженера о моей новой клюшке. Фитч настроен скептически… зануды эти любители гольфа! Вы не играете в гольф и поэтому должны оценить красоту идеи.
Я поужинал с Фитчем. Из Вулвергемптона удалось выбраться только затемно. Я ехал в купе вместе с хорошо одетым, атлетичным джентльменом, который сидел под огромным чемоданом, не очень надежно пристроенным на багажной полке. К ручке чемодана была привязана бирка туристического агентства. Какое-то время он читал бирмингемскую газету. Я смотрел в окно. Затем вдалеке показались огни доменных печей.
Газета зашелестела.
— Приятно видеть, что они снова работают, правда? — заметил мой попутчик.
— Да, очень.
— Вы из Бирмингема?
— Нет.
— Дела у нас тут идут неплохо. Не успеваем выполнять заказы.
— Хорошая новость.
— Да. А я отправляюсь в путешествие по Италии. Первый класс после Лондона, все дополнительные услуги включены в билет, и язык учить не надо.
— Недурно.
— Я уже ездил туда на пару дней, на Пасху. Италия — отличное место для отдыха. Теперь, когда у руля Муссолини, поезда там ходят почти так же хорошо, как у нас. Попробуйте как-нибудь.
Я откинулся на спинку сиденья. Внезапно навалилась усталость.
— Боюсь, в Италии для меня слишком жарко.
Попутчик понимающе кивнул:
— Да, не все люди хорошо переносят жару. Как моя бывшая жена. Либо ты ее переносишь, либо нет. Таким уж уродился — я всегда так говорил.
ЭпилогТретий фактор
Далее следует короткий отрывок из статьи, появившейся в одной французской газете в то лето, когда происходили события, описанные господином Николасом Марлоу. Статья называлась «Зыбучие пески Европы».
«…любая оценка… ситуации должна основываться на информации, полученной за последние несколько недель.
На ослабление существующего напряжения повлияли несколько факторов. Первый и самый весомый — это ужесточение позиции американских финансовых кругов по отношению к потенциальным странам-агрессорам. Прямые заявления ответственных лиц, что с точки зрения капитала фальсифицированный баланс государства ничуть не лучше, чем фальсифицированный баланс частной фирмы, прозвучали весьма своевременно. Вторым фактором стало решение, согласно которому деятельность англо-французского блока теперь лишена всякой двусмысленности. Третий фактор — внезапное охлаждение, которое в последнее время наблюдается между двумя партнерами оси. Вероятно, причина носит военный характер и связана с перевалом Бреннера. Подробности неизвестны, но, по всей видимости, взаимные заверения, прозвучавшие недавно в Риме, продержались не так долго, как рассчитывали заинтересованные стороны.